Хок наполнил вином ее бокал. Фрэнсис взялась за тонкую ножку, и он озадаченно нахмурился: пальцы жены были длинные, изящные, только ногти были подстрижены слишком коротко. Если бы не эта деталь, таким рукам могла бы позавидовать любая светская дама. Как только Фрэнсис поставила бокал, Хок взял ее руку в свою и повернул вверх ладонью. Кроме нескольких царапин, на них оказались также твердые мозоли. Определенно это не была рука неженки.

Фрэнсис рывком высвободила руку и подняла удивленный взгляд. На мгновение она забыла, что должна щуриться.

— У вас красивые руки, — сказал Хок.

— Неужели?

Это было сказано так насмешливо, что Хок снова был озадачен. Он чуть было не ответил колкостью, но потом напомнил себе, что Фрэнсис устала, и промолчал.

Недда, жена старого Хармона, появилась из кухни, неся сразу три больших подноса, водруженных один на другой. В животе у Фрэнсис снова заурчало, и на этот раз Хок не удержался от смеха.

— Какая прелесть! — воскликнула Фрэнсис, сдвинув льняное полотенце, которым был прикрыт ее поднос. — Клецки! А это что? Дамплинсы! И форфар-бри!

Хок приподнял бровь. Он еще мог сообразить, что такое клецки, но что, черт возьми, означают дамплинсы и фор-фар-бри? Впрочем, запах был достаточно аппетитным, чтобы не придираться к названиям.

— Неужто леди Фрэнсис?

Недда Рэпл с обычным своим простодушием рассматривала ее во все глаза. На лице хозяйки постоялого двора было выражение ужаса. Фрэнсис сквозь зубы помянула черта.

Как видите, миссис Рэпл, это я.

— А это кто ж такой? Что-то не возьму в толк…

Фрэнсис не могла не улыбнуться краешками губ: шотландцы славились своей прямотой и полным пренебрежением к социальным различиям.

— Этот человек — мой муж, миссис Рэпл. Я покидаю Шотландию.

— А чтой-то вы с собой сделали? Чтой-то у вас на темечке?..

— Что я вижу! — воскликнула Фрэнсис, заглушая остаток хозяйкиной тирады. — Каперсы с рисовыми шариками! Я, наверное, съем все, что стоит на подносе.

Она метнула миссис Рэпл умоляющий взгляд, и, хотя добрая женщина по-прежнему не понимала, что происходит, она поспешила покинуть зал.

— Я вижу, вы знакомы с нашими гостеприимными хозяевами, — заметил Хок без тени иронии, ухаживая за Фрэнсис.

— В этом нет ничего странного: «Килбракен» находится не на краю света. Если можно, милорд, положите мне каждого кушанья — и побольше.

Хок повиновался. Сам он приступил к ужину с осторожностью, но, отведав загадочное форфар-бри, одобрительно кивнул:

— Очень неплохо. Можно узнать, как это блюдо называется по-английски?

— Мясо в кляре.

— Ах вот как…

— А где ужинает Граньон?

— На кухне, разумеется. Кстати, вы можете называть меня Филипом или Хоком, как пожелаете.

— Скажите, откуда у вас прозвище Ястреб?

— Оно осталось со времени службы в армии, еще с Испании, миледи.

Фрэнсис не отказалась бы узнать об этом побольше, но была так голодна, что предпочла не отвлекаться от поглощения пищи. Мясо в кляре оказалось не таким нежным, каким выглядело, и пока Фрэнсис пережевывала кусок сухожилия, к ней снова вернулось едва рассеявшееся раздражение. Его светлость позволил ничтожной дикарке называть его по имени! Снизошел, так сказать! И что это за дурацкая кличка — Ястреб? Звучит глупо! Она проглотила недожеванный кусок, запив его хорошим глотком вина. Ужин продолжался в молчании.

— Я предпочла бы называть вас Филипом, — сказала Фрэнсис через добрую четверть часа.

— Постараюсь откликаться на Филипа, — улыбнулся Хок. — Дело в том, что меня давным-давно никто так не называет. Может быть, самое время нам перейти на ты? Могу я называть тебя просто Фрэнсис?

«И думать при этом „кикимора болотная“?» — спросила она про себя и ответила коротко:

— Пусть будет Фрэнсис.

За столом вновь воцарилась тишина. Когда Фрэнсис доела последний из густо покрытых сладкой глазурью дамплинсов, Хок вдруг сказал:

— После визита к моему отцу мы обновим твой гардероб.

Фрэнсис оцепенела с растопыренными липкими пальцами. Сразу несколько оскорбительных реплик завертелось в голове, но она решительно прикусила язык. В конце концов, ни один джентльмен не вынес бы того, чтобы рядом с ним шествовало огородное пугало. Вдруг кто-нибудь из знакомых попадется навстречу? Она предпочла отмолчаться.

— Твои сестры одеваются с большим вкусом, — не удержавшись, прокомментировал Хок. — Не могу понять, почему ты не берешь с них при…

— Я очень устала! — перебила Фрэнсис, отодвигая тарелку.

Она прекрасно понимала, что обойтись без какого-либо объяснения не удастся. Лицо ее приняло обычное унылое выражение, но мозги лихорадочно работали.

— Одеваться со вкусом — это тлен и суета, — наконец сказала она набожно. — На взгляд женщины благочестивой, следовать моде — греховная стезя.

У Хока глаза полезли на лоб. Боже милостивый, подумал он, она еще и религиозная фанатичка! У него болезненно заныло в желудке то ли от съеденного ужина, то ли от запоздалого понимания того, какую ошибку он совершил.

— А теперь, милорд, если позволите, я удалюсь на ночь, —

Продолжала Фрэнсис, думая: получил, болван? — Я полагаю, мы выедем еще до рассвета?

Она поднялась, немилосердно щурясь и горбясь. Хок охотно не смотрел бы в ее сторону, но должен же он был как следует ознакомиться с бесценным сокровищем, которое сам повесил себе на шею! Он уже успел заметить, что Фрэнсис достаточно стройна, но теперь видел ясно, как тонка ее талия. Он мог, наверное, обхватить ее, соединив пальцы рук… хм… а какая у нее высокая грудь!

Фрэнсис была достаточно сведущей, чтобы понять, о чем думал Хок. Точно такое же выражение бывало на лице Айана, когда тот смотрел на нее. Похоть, вот как это называлось!

— Доброй ночи, милорд! — тоненько сказала она и попятилась.

Хок перевел взгляд на ее лицо, где явственно читалась растущая паника.

— Фрэнсис, мы стали мужем и женой, — сказал он с ласковой настойчивостью. — Пока мы еще чужие друг другу, но каждый формальный брак должен стать браком по существу.

— Зачем? — вспыхнула она, принимая его мягкость за снисходительность. — Не понимаю, зачем вам даже думать о том, чтобы… чтобы… словом, вы знаете, о чем речь!

— Я повторяю: мы теперь — муж и жена.

— Нет! Я вам не позволю!

— Ты ведешь себя очень странно, Фрэнсис. Успокойся, сегодня я не стану требовать от тебя исполнения супружеских обязанностей. Мы оба слишком утомлены дорогой.

Ее лицо тотчас просветлело, плечи облегченно поникли. Хок подавил улыбку, полную невеселой насмешки. За всю жизнь он ни разу не сталкивался с нежеланием женщины лечь с ним в постель.

Фрэнсис вышла, не сказав больше ни слова, а за пределами зала перешла на испуганную рысцу и не замедлила шага до самой своей комнаты, которая находилась на третьем — самом верхнем — этаже постоялого двора. Там она поскорее заложила засов и уже через пять минут забилась под одеяло.

Хок остался сидеть за стаканом бренди, размышляя о только что происшедшей сцене. Как он мог забыть о том. что все невесты до смерти боятся первой брачной ночи? Он достаточно знал об этом из рассказов женатых друзей. Если жена была настоящей леди, ее не так-то просто было сделать женщиной. Нужны были терпение и такт, а не обычное мужское вожделение. С настоящей леди муж вынужден был расшаркиваться в постели, устраивать целое представление, чтобы как-нибудь ненароком не засмущать трепетную супругу до смерти! Когда же наконец ребенок бывал зачат, джентльмен с облегчением оставлял жену и отправлялся к тем, кому не чужды были плотские радости.

Все это означало, что его ожидало в ближайшем будущем мало приятного. Об удовольствии в первую брачную ночь не могло быть и речи. Он решил дать Фрэнсис день-другой на то, чтобы привыкнуть к мысли о супружеских обязанностях. Заводить разговор на эту тему с самого начала было ошибкой, которую он не намерен был повторять. Войти в спальню — и… и сделать это.

Хок допил стакан до дна и со стуком поставил на стол.

Главное, думал он, не забыть потушить все свечи до единой. Если Фрэнсис вдруг сощурится на него снизу, он просто не сможет ничего сделать!

Тем не менее ему было любопытно, как выглядит его молодая жена без одежды.

Александр Килбракен тихо засмеялся, крепко прижимая к себе Софию.

— Что тебя так насмешило? — промурлыкала она, перебирая пальцами густую поросль на груди мужа.

— Хотелось бы знать, сколько должно пройти времени, прежде чем Фрэнсис явит свою истинную сущность. Жаль, что меня не будет рядом, когда Хок поймет, как его провели. До чего же мне жаль бедного парня!

— Ты всегда считал ее сильной и неуязвимой, но так ли это?

София обладала женской проницательностью. Александр Килбракен перестал смеяться и на некоторое время замолчал.

— Я очень на это надеюсь, — сказал он наконец.

— Но ты обеспокоен, не правда ли, Алекс? Ты сказал, что отправил маркизу Чендозу письмо, в котором написал, что его сын выбрал лучшую из твоих дочерей и прочее… но

Этого явно недостаточно для счастья Фрэнсис. Она безразлична графу — более того, она ему в принципе

Не нужна. И уж она постарается, твоя драгоценная дочь, чтобы так оставалось и впредь. Она может даже вызвать графа на грубость по отношению к себе.

— Перестань! Он не осмелится. К тому же он джентльмен, не забывай об этом.

— Ты тоже джентльмен, Алекс, но ей не раз случалось приводить тебя в бешенство, — сухо заметила София.

— У меня было законное право гневаться, потому что я — ее отец.

София улыбнулась. Она почти слышала, как шевелятся извилины в голове мужа, выискивающего слабое звено в ее рассуждениях. Она теснее прижалась к его могучему телу.

— Почему бы тебе не поспать немного, Алекс?

— Подожди! Ты же не думаешь, что он ударит ее или попробует взять силой?

— Думаю, до этого не дойдет. По крайней мере пока она будет продолжать свой дурацкий спектакль. У кого поднимется рука обидеть беззащитную мышку?

— Хм… хм… сегодня их брачная ночь.

— Если я хоть немного знаю Фрэнсис, она сумеет убедить графа, что заниматься любовью с молодой женой — это последнее, чего он хочет.

— Но он уверял меня, что намерен как можно скорее обзавестись наследником.

— Во всяком случае, сегодня этот номер не пройдет. Несмотря на эти заверения, Александр Килбракен еще долго не мог заснуть.

Фрэнсис смотрела из окошка экипажа на унылые окрестности. Слава Богу, к утру дождь кончился, небо посветлело и как бы приподнялось. Она отдала бы все, чтобы проехаться верхом, но вынуждена была оставаться пленницей в вихляющем по рытвинам экипаже. Солнце только поднялось, а у нее уже начиналась головная боль.

Будь он проклят, этот Филип по кличке Хок! Ему даже не приходит в голову, что у нее могут быть какие-то желания! Она начала подозревать, что весь его богатый опыт (а в том, что опыт этот богат, она не сомневалась ни минуты) говорил, что леди нужно защищать буквально от любой погоды, даже теплой и солнечной.

— Сегодня мы будем двигаться до тех пор, пока совсем не стемнеет, — предупредил Хок за завтраком. — Граньон изучил карту и считает, что у нас есть шанс достичь Пиблса еще до ночи. Если, конечно, мы не собьемся с дороги.

Вынесет ли она столько часов тряски? Голова Фрэнсис уже раскалывалась от боли.

Было совсем темно, когда копыта рысаков устало зацокали по мостовой Пиблса. Фрэнсис едва могла облегченно вздохнуть, когда экипаж остановился перед гостиницей «Летящая утка». В голове стучало и пульсировало, к горлу то и дело подкатывала тошнота. Когда движение прекратилось, желудок, казалось, воспарил вверх, и только голоса, раздающиеся снаружи, предотвратили начинающуюся рвоту. Фрэнсис в полуобморочном состоянии откинулась на подушки.

Граньон помог ей выбраться из экипажа и нахмурился при виде ее бледного лица.

— Со мной все в порядке… — пролепетала Фрэнсис, едва держась на ногах.

Ее муж, состояние которого, увы, не оставляло желать лучшего, бодро приблизился и омерзительно оживленным голосом объявил, что он уже распорядился насчет обеда.

— Я думаю, что миледи… — начал было Граньон, но Фрэнсис перебила его, собрав последние силы.

— Я пообедаю в своей комнате, — глухо заявила она.

— Тебе нездоровится?

— У меня болит голова.

Хок стиснул зубы. За кого она его принимает? Ясно как день, что это всего лишь предлог, чтобы провести очередную ночь в одиночестве. Пусть даже не надеется, что он поддастся на эту уловку!

— Ладно, — буркнул он и зашагал к дверям.

Через пару минут Хок и Граньон наблюдали за тем, как Фрэнсис поднимается по лестнице в сопровождении щебечущей служанки.

— Вы с ней чересчур суровы, милорд, — упрекнул его добросердечный камердинер.

— А как, по-твоему, я должен себя вести? Останавливаться через каждый час, чтобы она могла выйти понюхать фиалки?