Жанна Бурен - Май любви

— Я жду, что вы подскажете его имя.

— Бог мой! Вам не нужно ничьей помощи и уж, во всяком случае, не моей, чтобы раздобыть себе кавалера!

— Не может ли претендовать на это ваш друг Рютбёф?

— И не думайте об этом! В свои шестнадцать лет он же перед вами просто ребенок!

Дело шло к тому, что Гертруда останется старой девой. Она ничего не ответила, а лишь пожала плечами. Однако не одну ее покоробили эти слова. Насупил брови и метр Брюнель.

— Ну, раз уж замужние тоже могут на месяц сменить конюшню, — с хитрым видом заговорил тем временем Обри, — скажите же нам, милые дамы, кто ваши избранники.

— Как уже сказала мама, для меня это Филипп, — горячо отозвалась Флори, — другого мне не нужно.

— Благодарю, дорогая, я попытаюсь быть достойным этой милости, — сказал поэт, поднося к губам руку жены и целуя покорные пальцы.

Матильда, почувствовавшая муку Гийома так же остро, как и он сам, чуть было не закричала им, чтобы они замолчали. Разве можно, сохраняя столь невинный вид, быть палачами?

— Я оставляю за собою право раскрыть мои намерения позже, — игриво заявила Изабо. — Будет довольно времени сделать свой выбор и после избрания царицы Мая.

— Уже известно, у кого есть шансы быть избранной в этом году?

— Слухи ходят. Говорят о супруге председателя гильдии суконщиков.

— Мадам Амелина очень красивая женщина, но глуповата, — заметила Гертруда.

Матильда в пламенном порыве едва не прокричала Гийому о выборе, который ей хотелось бы сделать. На самом краю бездны, которая открылась бы за этими словами, она удержалась, понимая бесполезность и неуместность такого заявления, тем более в присутствии мужа. Окруженная заботой и уважением, мать уже взрослых детей — и позволить себе любовь… Как только у нее могли появиться такие мысли?

На просьбу решившей подшутить над нею прабабки назвать имя того, кого она наметила для себя, Кларанс робким голосом ответила:

— Если бы этого захотел Бог и если бы согласился он сам, мне бы очень хотелось попросить господина Гийома Дюбура стать на этот месяц моим сердечным другом.

— Почему бы и нет? — раздался голос того, от которого Матильда ждала отказа. — Я собирался завтра уехать в Анжер, но право же, поскольку все меня к этому подталкивают, я не могу больше противостоять желанию остаться в Париже. Я остаюсь!

В тоне Гийома прозвучали вызов, страдание и даже боль. Его глаза на секунду встретились с глазами соседки. Она прочитала в них решимость, и ее охватила горечь.

Повернувшись и наклонившись над столом, чтобы лучше видеть, так как ему немного мешала Шарлотта, не спускавшая тревожного взгляда с невестки, и Рютбёф, возможно, обманутый в своих надеждах, видеть ту, каприз которой заставил его, вопреки намерениям, принять решение остаться в столице и, больше того, сохранить тесную связь с семьей Брюнелей, Гийом воскликнул:

— Я признателен вам, мадемуазель, за ваш выбор. Благодарю вас. Надеюсь, что не заставлю вас о нем пожалеть.

Спускалась ночь. Колокола Парижа возвещали вечерню. Этот апрельский день кончался так же восхитительно, как и начался. Вместе с вечерней свежестью залу заполняли сумерки. Слуги закрывали двери и окна. Другие вносили канделябры, в которых горели высокие ароматизированные свечи, разжигали дрова в камине, около которого, покончив с едой, с выражениями благодарности рассаживались гости. Усаживались и за шахматные столики, за столы для игры в трик-трак. Слуги ставили на кофры и сундуки большие серебряные блюда, наполненные специями: анисом, лакричным корнем, можжевельником, кориандром, имбирем, а также вяленым инжиром и орехами. Каждый лакомился ими, попивая пряное вино, отдававшее корицей и гвоздикой.

— Что хорошо, то хорошо, — проговорила немного спустя бабушка Матильды, — но я уже не молода, и мне пора в постель. Всего хорошего всем, я отправляюсь домой!

Шарлотта, довольно долго разговаривавшая вполголоса с Матильдой, предложила проводить семидесятилетнюю старуху до дому — ее лакеи были слишком хлипкими, чтобы в случае нужды оказать ей какую-то помощь. Она и сама предпочитала вернуться в больницу до сигнала к тушению огня

Вокруг Флори и Филиппа образовался кружок — Бертран, Гертруда, Кларанс, Гийом. Шли разговоры о крестовом походе, к которому готовился король, об опасностях, нависших над христианством со стороны татарских орд, добравшихся уже до Венгрии, о распрях между папой и императором Фридрихом II, а также о городских сплетнях. Гийом на полслове уловил взгляды, которыми обменялись молодожены: они были исполнены соучастия, ожидания, пронзивших его насквозь. Приближающаяся ночь снова соединит их в одной постели — для каких объятий? Словно острая шпага впилась в него. Не думая больше о Кларанс, об обязательстве перед нею, которое только что взял на себя, он попрощался и сбежал.

В свою очередь ушли и Рютбёф с Гунвальдом Олофссоном, сыгравшие в шахматы под критическим наблюдением Арно. Они вернулись на гору Сент-Женевьев, где жили.

Обри Лувэ закончил партию в трик-трак с Этьеном и пожаловался на усталость.

— Пошли спать! — воскликнула Изабо. — Влюбленным этого хочется, наверное, больше, чем нам! Всем — спокойной ночи!

С фонарем в руках по погружавшейся во мрак улице удалялись аптекарь с женой, Гертруда же, вертевшаяся около молодоженов, предлагала им отправиться втроем.

— Мы могли бы поболтать по дороге…

— Большое спасибо, в другой раз, если вам так хочется. Нет, в самом деле, не сегодня, — отбивался Филипп, которому вообще не улыбалось иметь третьего между собой и Флори.

— Как хотите, — пробормотала Гертруда с деланной улыбкой, — как скажете…

Она умела ждать. Это один из тех приемов, которым ее научила жизнь.

Флори расцеловалась с родителями и, удаляясь под руку с мужем, обернулась еще раз. Их провожали лакеи с факелами.

В доме ювелира все улеглись в постели, которые горничные только что по распоряжению Тиберж нагрели горячими угольями, смешанными с ладаном. Все комнаты пропитались запахом прогретого постельного белья и благовониями, которые так любила Матильда.

На улицах Парижа, кроме трех фонарей, сиявших над сводом Гран-Шатле, на вершине Нельской башни и на кладбище Инносан, горели лишь лампады перед памятными местами, крестами на перекрестках, фигурой Богоматери, изваяниями святых — покровителей города.

В полной тишине ночь обволакивала город за запертыми воротами, со всеми его помыслами, радостями, страданиями, а ночная стража готовилась в очередной раз охранять его покой.

Пройдя через ворота Сент-Оноре, запиравшие доступ в город с запада, группа девушек направлялась по дороге, ведущей к лесу Руврэ.

Этот первый майский день оправдывал обещания апреля — погода была хорошая. В полях зеленели хлеба — овес, рожь. С зеленью их нежных всходов перемежалась белизна цветов боярышника, разросшегося в живых изгородях и среди лесной поросли. На каждом кустике зеленели крошечные листики. Цветущие яблони в своем буйном веселье придавали всему, что было рядом, розоватый оттенок, щедро предлагая свои роскошные букеты. Под бдительной охраной пастухов щипали молодую траву овцы и коровы. Повсюду упивались своими песнями птицы, они присвистывали, ворковали, щебетали, трещали.

— Самая девичья погода! — возвестила утром Перрина, входя, чтобы разбудить Кларанс. — Нынче вам повезло, в такую погоду только и отправляться в лес за «маем»[7]!

Девушка радостно расцеловала в обе щеки полную женщину, чье лицо, да и вся она, были такими круглыми и пышными, что весь ее облик напоминал сдобную булочку. Это впечатление усиливалось мягкостью и исходившим от нее ароматом свежего сливочного масла.

Отстояв обедню, Кларанс пошла за Флори, которая, несмотря на совсем недавнее изменение своего положения и на уход из родительского дома, согласилась участвовать в походе.

Сестры вместе зашли за дочерьми лучшего друга их отца Алисой и Лодиной.

И теперь они майским утром, взявшись за руки, весело шагали в загородный лес вместе с другими горожанами. В этой небольшой компании близких соседей все знали друг друга и разговаривали с откровенностью, возможной при общении долгие годы.

На дороге в Сен-Жермен-он-Лэ, проходившей через деревню Вилль-л'Эвек и исчезавшей, извиваясь, под кущами деревьев ближайшего леса, в этот праздничный день народу было больше чем обычно: крестьяне пешком или же верхом на ослах, а то и с тележками, бездельники студенты, аббаты верхом на мулах, монахи-доминиканцы в белой одежде и в черных колпаках, францисканские монахи в серых рясах, подпоясанных веревкой с тремя узлами, делавшие вид, что они всегда чем-то очень заняты, вельможи на лошадях, нередко с дамой на крупе, другие стайки молодых девушек, также собравшихся в лес за ветками цветущих деревьев, за майской зеленью, не говоря уже о тех, кто просто решил погулять без определенной цели, — образовали оживленную, неумолкавшую толпу в ярких, пестрых одеждах. Они расталкивали друг друга локтями или просто касались друг друга, переходя дорогу или обгоняя шагавших медленнее девушек с улицы Бурдоннэ.

Вслед им неслись смелые реплики из толпы, за которыми порой следовали и смелые жесты. Ответом были протестующие возгласы и неловкий смех, забавлявшие ближайших свидетелей этих сценок, знавших, что общество этих добродушных шутников не грозит испортить им удовольствие.

Вот и лесная опушка. Под молодыми ветвями, хрупкие листья на которых были прозрачны, как только что размотанный шелк, стоял почти осязаемый на ощупь запах перегноя и мха. Люди рассеялись по лесу.

Флори с подругами знали, куда надо идти за цветущим дроком, боярышником и диким ирисом. Невдалеке жил брат кормилицы Перрины. Он разводил пчел для королевы Бланш Кастильской, матери короля. Этот добряк знал каждый пень в этой части леса. К нему и обращались каждый год дочери метра Брюнеля.

Избушка Робера де Бигра у родника под липой была окружена небольшим садом, полным гвоздики, овощей, салатов и ароматических растений. Фасад обвивали виноградные лозы до самой крытой соломой крыши. На участке, отгороженном живой изгородью из черного терновника, паслись свинья с поросятами, несколько коз и осел. Там же клевали корм куры. Чуть дальше, у подножия первых буков, за которыми уходили в лесную чащу другие деревья, выстроились в ряд соломенные крыши пчелиных ульев. По всей округе в лучах солнца золотистым блеском сверкали мириады круживших в воздухе пчел.

При приближении девушек к напоминавшей шлагбаум жерди, перекрывавшей проход в сад, раздался громкий лай собаки, рвавшейся с веревки, привязанной к стволу вишневого дерева. Из избушки вышел приземистый мужчина. Мускулистые массивные плечи, при невысоком росте делавшие его фигуру почти квадратной, волосы цвета каменной соли, невысокий лоб, тронутое загаром лицо, глаза, наполовину скрытые лохматыми бровями, рот с плохими зубами, растянувшийся в приветливой улыбке, когда он узнал своих гостей, — таков был брат Перрины. На нем были штаны, заправленные в башмаки, куртка до колен, коричневая накидка с капюшоном, покрывавшим голову.

— Да хранит вас Бог, дорогие дамы и девушки!

— Да хранит он и вас, Робер, в добром здравии.

— Бьюсь об заклад, вы явились сюда, чтобы отыскать в лесу «май»!

Довольный этим своим замечанием, которое он повторял из года в год, Робер хитро прищурился. Как и сестра, он был добросердечен и простодушен.

— Вы выиграли бы заклад, Робер, — согласилась Флори. — Вы же знаете, без вас нам не обойтись!

— Я ждал вас. Пойдемте.

Сначала он повел свой небольшой отряд по тропинке, вившейся под деревьями, к вырубке, где раньше стояли могучие дубы и буки. На этом участке теперь повсюду укоренился дрок.

— Не повредите руки об острые стебли, девушки! Дайте-ка лучше я сам. — Из-за кожаного пояса он вытащил небольшой садовый нож и принялся срезать ветки с цветами. — Остерегайтесь пчел! Встряхивайте ветки, прежде чем прижимать к себе.

В воздухе стоял запах пыльцы и меда.

— Наши дома станут похожими один на другой, дорогая, когда мы украсим их цветами.

Лодина обращалась к Кларанс. Если их старшие сестры как бы дополняли одна другую, то они, младшие, были просто похожи. Однако Лодина казалась более хрупкой, чем Кларанс. Волосы медного цвета, карие глаза, рыжие ресницы, нос, как у левретки, ямочки на щеках, масса веснушек — все это придавало ее лицу выражение, в котором читалась детскость в сочетании с признаками настороженной чувствительности.

Кларанс протянула ветки подруге:

— Если бы здесь не было так много того, что меня пугает, я хотела бы жить в лесу.