– До чего же у вас дурацкий вид!

Поверх одежды они натянули мешки с прорезями для рук и головы, на лицах были маски, а на головах – береты, надвинутые по самые брови. Наряд довершали кожаные перчатки.

Услыхав слова Робера, приятели застыли на месте. Переглянулись. Затем, шагнув поближе к свету, Кристоф стянул вниз косынку, закрывавшую лицо, и сорвал с головы берет. Глаза его метали молнии. На его красных толстых щеках проступили белые пятна, постепенно наливавшиеся кровью. Он откинул рукой пышную черную шевелюру и жестко проговорил:

– Ты все веселишься! Может, мы и вправду смешно выглядим в этом наряде, но плевать! Пусть будет смешно! Главное, чтобы старуха не смогла нас описать.

Серж тоже снял косынку, берет, а потом и мешок и положил все на стул. Кивнув головой в сторону Робера, он процедил сквозь зубы:

– Чего ты от него ждал? Ты можешь встать на уши и подготовить все как следует, а этот сиволапый пень только и знает, что посмеивается, как недоделанный кретин.

Робер глазом не моргнул. Он по-прежнему сидел, прислонившись к стене, и улыбался, полуприкрыв глаза.

Серж собрал вещи, сложил, завернул в мешок и отнес в первый подвал. Когда он вернулся, Робер, не вставая с места, указал пальцем на паровой котел:

– Хорошая штука, только за ней плохо ухаживают. Летом такие котлы нужно чистить, да и смазать не мешает.

Он замолчал, и никто ему не возразил. Кристоф налил еще вина, пустил стакан по кругу, и они допили бутылку. Серж по-прежнему не произносил ни слова, лишь вскакивал то и дело, метался по закутку, снова садился, подбирал кусок антрацита и швырял его в стену, о которую тот разбивался, брызгая сверкающими обломками. Они сидели довольно долго; на сей раз молчание нарушил Кристоф.

– Нужно кое-что объяснить Роберу. Мы купим мотоцикл ему первому.

Повернувшись к Роберу, он пристально на него взглянул и прибавил:

– С твоим стариком точно не будет проблем? Робер покачал головой и попытался улыбнуться, однако его загорелое лицо лишь исказила гримаса.

– Нет, – отвечал он, – его волнует только одно: лишь бы я ничего не просил.

– А он не станет допытываться, откуда ты взял деньги?

– Если он спросит, я скажу, что откладывал понемногу каждый месяц. Как хочу, так и трачу свои деньги!

– Везет же вам обоим! – вздохнул Серж.

Робер только глянул на него. Он шевельнул губами, собираясь ответить, но передумал, снова откинулся к стене, опустил голову и уставился в пол. Затем вытянул ноги и положил их одну на другую, минуту он разглядывал свои стоптанные полуботинки, пожелтевшие от засохшей глины, затем перевел взгляд на изящные кожаные сандалии, красовавшиеся на ногах Сержа, на его светлые носки, промокшие от росы, на обшлага его серых брюк, к которым пристали колючки чертополоха и лист ежевики.

Робер вполуха слушал Кристофа, толковавшего о том, что ему придется покупать мотоцикл для Сержа на свое имя, так как с родителями того ни за что не сговориться. Сам он так и будет ездить на дело на отцовском мотоцикле, на котором катается сейчас, а Сержу достанется новенькая машина.

Робера все сильнее клонило в сон. Кристоф сказал все, что хотел, и поднялся со словами:

– Ну, нам еще домой топать. Пора восвояси. Да, вот еще что. Покажи Роберу инструменты, пусть скажет, сгодятся они, чтоб открыть дверь, или нет.

Сержена некоторое время исчез и появился, неся в руках куль из куска старого грязного одеяла. Он положил узел на землю и развернул его. Там лежали короткий нож с роговой рукояткой и широким лезвием, две большие отвертки и здоровенное долото.

Робер осмотрел каждый инструмент, встал и произнес:

– Годится! А у моего отца есть, кажется, несколько ломиков. Я прихвачу один. Если дверь открыть с ходу не удастся, это будет не хуже, чем настоящая фомка.

Потирая руки, Кристоф заулыбался, затем хлопнул Робера по плечу и воскликнул:

– Не думаю, что старухина дверь долго будет сопротивляться. Мы ребята что надо!

Серж наклонился, поднял металлический брус, прикинул его на вес и заметил:

– А этой штукой можно заткнуть глотку кому угодно, не то что старой глухой карге.

Кристоф только ухмыльнулся и, обернувшись к Роберу, сказал:

– Ну, теперь пошли отсюда. Давно пора. Серж провел их ко входной двери. Наказав не шуметь, он было отворил ее, но вдруг спросил:

– А знаете, парни, что это было у нас сейчас? Робер и Кристоф переглянулись. Робер только махнул рукой, а Кристоф со смехом отозвался:

– Мы выдули две бутылки славного винца за счет папаши Дюпюи Серж улыбнулся и многозначительно помолчал; лицо его сделалось совершенно серьезным, глаза потемнели. Нахмурив брови, он объяснил:

– Так вот, это называется ночь перед боем.

– Ночь перед боем? – переспросил Кристоф.

– Да, когда люди не спят ночь перед крупным событием, это называется ночь перед боем.

– Может и так, – согласился Кристоф. Серж снова взялся за дверную ручку. Робер стряхнул с себя сон и вдруг заметил:

– Во всяком случае, прежде чем идти к себе, отряхни штаны, а то мамаша мигом сообразит, что эту ночь перед боем ты провел уж никак не в собственной постели.

ГЛАВА 5

После подвала на улице им показалось довольно прохладно. Ребята ускорили шаг, направляясь к главной улице.

Фонари уже погасли, зато взошла луна. Она освещала край неба, и в ее свете четко вырисовывались черные контуры Дюэрнских гор, запиравших долину, словно темный клин, застрявший меж белесых холмов.

– А луна нам не помешает? – проговорил вдруг Робер.

– Наоборот, будет лучше видно, и слава Богу.

– По-твоему, это только "лучше видно"? Чего же тогда тебе надо? Робер указал на булыжную мостовую, где перед ними скользили их тени не менее четкие, чем совсем недавно, когда они шли при свете фонарей.

– Здесь, конечно, луна светит ярко, – пояснил Кристоф, – а там совсем другое дело. Сам знаешь, даже летом солнце заглядывает в Малатаверн на три-четыре часа в день. И темно там как в могиле. Отец так и говорит: "Это почти подземелье". И потом уже сентябрь! Не беспокойся, я сам проверял: луна взойдет над старухиной фермой не раньше часу ночи.

– А к этому времени мы наверняка будем уже далеко. -Еще бы! А луна нам пусть немного, но поможет, когда будем возиться с дверью. И электрический фонарик брать с собой не придется!

В голове у Робера еще шумело, но свежий воздух и быстрая ходьба оказали на него свое действие: он чувствовал себя гораздо лучше, чем в подвале. Его охватило ощущение необычной легкости, каждое движение было пружинящим, приятным, даже сладостным, словно он шел по толстому, упругому ковру.

– Значит, ты считаешь, что нужно будет выждать месяца три! То есть до самого декабря, чего уж там!

– Вот именно, – одобрительно проговорил Кристоф. -А лучше до конца января, чтоб наверняка. И ничего страшного в этом нет. Сам знаешь, когда дороги развезет, на мотоцикле все равно не покатаешься.

– Как ты считаешь, сколько у нее денег в кубышке?

– Не знаю, но, если верить Сержу, – толстенная пачка банкнот.

Они подошли к Рыночной площади. Тут Кристоф хлопнул Робера по плечу и, чуть запинаясь от волнения и сдерживаясь, чтобы не заорать, воскликнул:

– Нет, ты представляешь, дурачина! Ты хоть понимаешь, как нам повезло! Каждому по мотоциклу, а может, еще и деньжата останутся, чтобы как следует погудеть и обмыть это дело! Подумай только, сколько парней рискуют попасть в тюрьму за жалкие десять франков, которыми можно разжиться, к примеру, у шофера такси. Да что тюрьма, можно и пулю заработать.

– Пуля нам, конечно, не грозит, а вот все остальное… Кристоф слегка занервничал:

– Остального тоже ничего не бойся. Ведь я все тебе растолковал. Да и вообще, если что случится, Сержу шестнадцать, тебе – пятнадцать. Что тут голову ломать? Мне отдуваться за всех!

Ухватив Робера за шею, он потрепал его со словами:

– Ладно, спокойной ночи, старина. Главное, постарайся завтра не опаздывать. А если вдруг встретимся днем, то уж будь добр: "Привет, как дела", и все. Сам понимаешь: ни к чему лишний раз крутиться всем вместе.

– Ладно, договорились.

Кристоф протянул было руку, но Робер вновь спросил:

– А что, сыры можно сразу продать, не выжидая?

– Чего тут дожидаться? Чтоб они протухли? Кристоф засмеялся, но Робер гнул свое:

– Если старик обратится в полицию, легавые сразу начнут вынюхивать… Кристоф так и закатился:

– Нет, честное слово, ты шутишь! Неужто ты и впрямь думаешь, что легавые поднимут на ноги весь кантон из-за такого пустяка? И потом, скажу тебе по секрету, мне кажется, что одну головку сыра никак не отличишь от другой, а?

Видимо, вино наконец подействовало: Кристоф все смеялся, смеялся…

– Хватит веселиться, – остановил его Робер, – нас могут услышать.

– Сам же меня и рассмешил! Ладно, иди ложись, видно, выпивка тебе не в удовольствие – жандармы мерещатся на каждом шагу.

Робер не стал настаивать. Они пожали друг другу руки, и Кристоф зашагал через площадь к магазину с закрытыми ставнями. Робер постоял, глядя ему вслед, и свернул в тупик.

Там было темнее, чем на площади. Луна освещала лишь верхние окна некоторых домов по левой стороне. В лунном свете стекла отливали серебром, но нигде не было видно ни огонька.

Вдруг из подворотни выскочил кот и в два прыжка перебежал дорогу. Робер подпрыгнул от неожиданности, потом замер и стал наблюдать, как кот пролезает под калитку, касаясь брюхом земли и задрав зад, поджимает, а потом вытягивает задние лапы.

Робер зашагал к дому. Эхо его шагов, отражаясь от домов, опережало его самого. Он пошел медленнее, прижимаясь к стенам, где земля была помягче. Вскоре он дошел до конца тупика, где находился его дом, приготовил ключ и осторожно поднялся по каменной лестнице, придерживаясь за холодный железный поручень. Отворяя дверь, он чуть приподнял ее, чтобы не скрипнули петли; едва притворив ее за собой, он замер и прислушался. Простояв так несколько секунд, Робер зажег зажигалку, поднял ее повыше и заглянул в коридор, оклеенный грязными, вздувшимися обоями. Велосипед отца стоял на месте. Там, где руль прислоняли к стене, из-под содранных обоев виднелась штукатурка.

Робер погасил зажигалку, разулся, снова чиркнул кремнем и босиком медленно двинулся к внутренней лестнице. Прислушавшись, он стал подниматься наверх, не забыв перешагнуть четвертую и седьмую ступени, самые скрипучие.

Еще с лестницы он услыхал ровное дыхание отца. Стараясь не наступать на скрипучие половицы, Робер добрался наконец до своей комнаты. Там он уселся на постель, погасил зажигалку и разделся.

В чердачное окно лился лунный свет, освещая кусок стены и образуя на полу треугольник, на который падала тень от крюка.

Улегшись в постель, Робер долго глядел на пятно света. Стена была видна четко, до мелочей: вон змеилась тонкая трещина, похожая на извилистую тропинку, а там, подальше, легкая паутина цеплялась за щербинистые выступы известки. На других стенах, тонувших в полумраке, ничего нельзя было разглядеть, но Робер точно знал, где что. Крюк, на котором висели веревки и тонкий кожаный ремешок, распятие с веткой самшита, вставленной под левую руку Иисуса, а под ним – ящик на табурете, служивший этажеркой, где высилась целая стопка журналов по кино и учебников Взгляд Робера скользнул по старой швейной машинке, которую отец, после смерти матери, перенес к нему в комнату, потому что скупщик никак не хотел давать за нее более ста пятидесяти франков.

Робер лежал, ни о чем не думая. Однако он не спал, глаза его были широко раскрыты, он рассеянно обводил взглядом комнату, ни на чем не останавливаясь. Все в комнате замерло, живы были только его глаза, когда Робер переводил их с предмета на предмет.

На противоположной стене висела фотография матери в небольшой золоченой рамке, три снимка велосипедистов, вырезанные из журналов и приколотые к стене кнопками.

Робера по-прежнему согревало выпитое вино. Ощущение было приятное. Временами перед глазами у него все плыло, проваливалось, и тогда ему мерещились какие-то смутные картины. Так он увидел Жильберту, лежащую рядом с ним на лугу, где как-то вечером ему удалось расстегнуть ее блузку. Потом вдруг возникла дорога, деревья замелькали мимо с пронзительным свистом, от которого в ушах зазвенело, словно от пары хороших затрещин.

Робер лежал довольно долго, но сон все не приходил. Он приподнялся и сел в постели, прислоняясь к стене спиной и затылком. Хмель понемногу выветривался. Уставившись в окно, он попытался представить себе, как выглядит долина Оржоля глухой ночью. Должно быть, южные склоны холмов и большая часть долины ярко освещены луной. А может, и ручей кое-где поблескивает в лунном свете. Но на уровне Малатаверна все поля по левому берегу наверняка скрыты в тени, от горы – в плотной и сырой мгле, бесшумно выползающей из зарослей и застилающей всю луговицу, до самого берега. Даже летом, когда солнце нещадно выжигает поля, этот Гиблый лог, которому так подходит его название, кажется всегда мрачным. Кажется, что он живет собственной жизнью среди густых лесов и пышных лугов, где даже в самую жестокую засуху никогда не пересыхают родники и ручьи.