— Наконец-то, Темпл! — приветствовала гостя мадам Эбер. Она шагнула вперед, приподнялась на цыпочки и расцеловала его в обе щеки. — Какой ты красивый и большой! Кому-нибудь другому я бы отказала. — Она улыбнулась и добавила с сильным французским акцентом: — Но перед тобой я устоять не могу.

Из груди Темпла вырвался рокочущий смешок, и Мара невольно поморщилась.

— Скорее ты не можешь устоять перед Чейзом.

Эбер засмеялась, и смех ее походил на хрустальный звон.

— Ну, деловая женщина должна понимать, с какой стороны, как говорите вы, англичане, намазан маслом ее бутерброд.

Мара прикусила язык, чтобы не спросить, не посылал ли сам Темпл в эту мастерскую множество покупательниц (не хотела она этого знать).

Впрочем, она вообще не смогла ничего сказать, потому что темные глаза модистки уставились на нее и вдруг широко распахнулись.

— О, да эта дама красавица! — воскликнула она.

Мара немного смутилась. Никто никогда не говорил о ней так. Ну, может быть, однажды… целую жизнь назад… Но ни разу с тех пор, как она сбежала.

Что же касается портнихи, то она ошиблась. Ей, Маре, двадцать восемь, руки у нее огрубели от черной работы, а вокруг глаз морщин больше, чем хотелось признать. К тому же она не накрашена и не наряжена. И вообще не такая хорошенькая, как те женщины, которых она видела сегодня вечером в «Падшем ангеле». Более того, она совсем не миниатюрная, а речь у нее вовсе не вкрадчивая.

Да-да, ничего привлекательного в ней нет.

Мара открыла рот, собираясь опровергнуть слова модистки, но Темпл, опередив ее, проговорил:

— Ее нужно приодеть.

Мара покачала головой:

— Нет, меня не нужно одевать.

Но француженка уже зажигала свечи, расставленные вокруг небольшого возвышения в середине комнаты, словно Мара совершенно ничего не сказала.

— Снимите, пожалуйста, плащ. — Модистка кинула быстрый взгляд на Темпла. — Полное приданое?

— Полдюжины платьев. И еще шесть штук — для повседневной носки.

— Я не… — начала было Мара, но мадам Эбер ее перебила:

— Да этого ей и на несколько недель не хватит.

— А больше ей и не нужно, — ответил Темпл.

Мара нахмурилась и проворчала:

— Вы говорите обо мне так, словно меня нет в этой комнате.

Брови портнихи взлетели на лоб.

— Oui, мисс…

— Пока вам не нужно знать ее имя, — перебил Темпл. Пока? Одно-единственное слово — а сколько в нем смысла. Конечно, портниха узнает ее имя и ее историю. Но не сегодня вечером и не завтра, когда станет кроить и шить платья, которые принесут ей, Маре, погибель.

Мадам Эбер закончила зажигать свечи, каждая из которых добавляла прелестного золотистого сияния в лужицу света, куда Маре, вероятно, придется ступить.

Порывшись в глубоком кармане, модистка извлекла сантиметр и повернулась к гостье:

— Мисс, плащ… Его нужно снять.

Мара не шевельнулась.

— Снимите его, — произнес Темпл, и в полутьме слова эти прозвучали весьма угрожающе.

Сам герцог уже разделся, опустился на ближайшую кушетку и положил щиколотку на колено, прикрыв его своим огромным серым плащом. Лицо же его скрывалось в тени. Мара нервно рассмеялась:

— Вы считаете, что все так просто? Полагаете, все женщины с радостью кидаются выполнять ваши требования?

— Когда дело доходит до того, чтобы раздеть женщину, так часто и происходит, — лениво процедил Темпл, и Маре от злости захотелось затопать ногами. Однако она сделала глубокий вдох и попыталась взять себя в руки. Вытащив из кармана юбки небольшую записную книжку и карандаш, она спросила:

— Сколько обычно стоит раздевание?

У Темпла сейчас был такой вид, словно он проглотил какое-то крупное насекомое. Мара бы рассмеялась, если бы уже не пришла в такое бешенство.

Взяв себя в руки, герцог ответил:

— Меньше десяти фунтов.

Мара улыбнулась:

— Неужели я так неясно выразилась? То была начальная цена сегодняшнего вечера, понимаете?

Она раскрыла книжку и сделала вид, что изучает какую-то страницу. Минуту спустя добавила:

— Полагаю, что примерка обойдется вам… Скажем, еще в пять фунтов.

Темпл хохотнул:

— Вы ведь получите коллекцию самых желаемых в Лондоне платьев! И я еще должен за это платить?!

— Платья не едят, ваша светлость, — заметила Мара голосом строгой гувернантки.

Он усмехнулся и пробормотал:

— Один фунт, не больше.

Мара улыбнулась:

— Четыре, милорд.

— Хорошо, два.

— Три и десять шиллингов.

— Два и десять.

— Два и шестнадцать.

— Дорогая, да вы профессиональный живодер!

Мара улыбнулась и снова посмотрела в записную книжку. На самом деле она не рассчитывала даже и на два фунта.

— Значит, два и шестнадцать. Договорились, ваша светлость?

За уголь заплачено!

— Ладно, хорошо. Давайте же, — поторопил ее Темпл. — Снимайте плащ.

Мара сунула книжку в карман.

— Право же, милорд, вы щедры, как принц. — Она сняла плащ, подошла к Темплу и перекинула плащ через подлокотник кресла. — Платье тоже снимать?

— Да, — сказала модистка, стоявшая у нее за спиной, и Мара могла бы поклясться, что увидела удивление в глазах Темпла, мгновенно сменившееся искорками смеха.

— Не смейте смеяться! — крикнула Мара.

Черная бровь взлетела вверх.

— А если я все-таки засмеюсь?

— Чтобы я могла снять мерки, мисс, на вас должно быть как можно меньше одежды, — снова вмешалась модистка. — Вот летом, в ситцевом платье, — дело другое, но сейчас… — Заканчивать фразу не требовалось. Стоял поздний ноябрь, и было уже очень холодно, так что Мара вышла из дома в шерстяной сорочке и в шерстяном платье.

Она подбоченилась и посмотрела на Темпла:

— Отвернитесь.

Он покачал головой:

— Нет.

— Я не давала вам разрешения унижать меня.

— Но я это право купил, — отрезал он, откидываясь на кушетке. — Расслабьтесь, дорогая. У Эбер превосходный вкус. Позвольте ей украсить вас шелками и атласом, а мне за них заплатить.

— Вы думаете, ваши деньги сделают меня покладистой?

— Не думаю, что вы вообще станете когда-нибудь покладистой. Но ожидаю, что вы будете чтить наше соглашение. И свое слово. — Он помолчал. — Только подумайте: когда все закончится, у вас останется дюжина новых нарядов.

— Джентльмен с уважением отнесся бы к моей скромности.

— Чаще меня называют негодяем.

Теперь бровь вскинула она.

— Я уверена, что за время нашего знакомства, милорд, мне придется не раз назвать вас именно этим словом.

Тут он вдруг засмеялся. Засмеялся весело и искренне.

— Нисколько не сомневаюсь, дорогая. — Темпл понизил голос. — И вы наверняка сумеете даже в одном нижнем белье пережить мое присутствие. Более того, у вас и дуэнья имеется.

Этот человек ужасно ее бесил. Невыносимо бесил. Ей хотелось его ударить. Нет, это слишком просто. Ей хотелось запутать его, сбить с толку, смутить, чтобы он не считал себя слишком умным. Ведь было совершенно ясно: Темплу недостаточно побед на ринге; он хотел быть сильным и вне ринга, хотел побеждать не только мускулами, но и словом.

Мара провела годы под властью мужчин. Когда-то отец не давал ей возможности жить так, как хотелось: он наблюдал за каждым ее шагом с помощью армии шпионивших слуг, нянек и вероломных гувернанток. Отец был готов отдать ее пожилому мужчине — наверняка такому же властному, как и он сам. Поэтому она сбежала. Но даже сбежав, даже живя в дебрях Йоркшира, а потом — на грязных улицах Лондона, она не могла избавиться от призраков этих мужчин. Не могла выйти из-под их контроля, и они властвовали над ней, сами того не зная. Они подчиняли ее страхом — ведь ее могли обнаружить, и тогда ей пришлось бы вернуться обратно к той жизни, от которой она сбежала. Она боялась утратить себя. Боялась потерять все, ради чего так долго трудилась. Все, за что боролась. Все, ради чего рисковала.

И вот теперь, даже решив, что получит все, что хочет, Мара не могла избавиться от ощущения, что этот мужчина — еще один в череде тех, кто размахивал своей властью над ней, как оружием. Да, он желал возмездия и, наверное, имел на это право. Да, она согласилась на его требования и отдалась в его власть. И конечно же, она сдержит свое слово. Но потом, когда все будет сказано и сделано, ей придется встретиться лицом к лицу… с собой.

Но будь она проклята, если станет бояться и его тоже. Он самодоволен, у него огромное самомнение, и ей ужасно хотелось устроить ему взбучку — даже если это означало, что взбучку устроят ей. Может, и не следовало это говорить. Может, стоило сдержаться, промолчать, может, лучше было бы держать язык за зубами.

Но Мара чувствовала, что не сможет сдержаться. Собравшись с духом, она поднялась на возвышение, повернулась лицом к Темплу и позволила модистке расстегнуть пуговицы и застежки у нее на платье. А затем тихо, но отчетливо произнесла роковые слова:

— Полагаю, это не имеет значения. В конце концов, вы не в первый раз видите меня в одном белье.

Темпл вздрогнул и замер. Нет, она не могла сказать то, что ему послышалось. Не могла иметь в виду то, что ему показалось.

Но было совершенно очевидно: она сказала именно это. Да-да, судя по самодовольному выражению на ее лице и искоркам, плясавшим в глазах, она решила ошеломить его этим своим заявлением.

Темпл приподнялся, но потом все же передумал вставать.

Откашлявшись, спросил:

— Что вы сказали?

Мара приподняла бровь и с усмешкой спросила:

— У вас проблемы со слухом, ваша светлость?

Какая язвительная женщина! Темпл вдруг почувствовал, что ему ужасно хочется крушить изящную, обитую бархатом мебель в уютном заведении мадам Эмберт. Он уже собрался настоять на своем, хотел запугать Мару настолько, чтобы она повторила свои слова и объяснила их, но тут последние застежки на ее платье расстегнулись, и оно упало к ее ногам. Мара же осталась в одной только светлой шерстяной сорочке и простеньком корсете безо всяких украшений. И в тот же миг Темпл забыл, что хотел сказать. Он смог лишь мысленно воскликнуть: «Будь оно все проклято!»

А француженка обошла Мару кругом, внимательно рассматривая ее, потом сказала:

— Ей потребуется и белье.

Темпл был не согласен. Маре вообще не требовалось белье. По правде сказать, он бы предпочел, чтобы она больше никогда не надевала нижнее белье. Чтобы вообще ничего не надевала, если уж на то пошло.

Боже праведный! Да ведь она — само совершенство!

И кроме того, она солгала.

Потому что если он и видел ее в одном нижнем белье, то не помнил этого. Нет, скорее всего не видел. Он бы запомнил ее пышные груди и россыпь веснушек над ними, запомнил бы эти дивные округлости, увенчанные… Хм, он нисколько не сомневался в том, что соски у нее такой же восхитительной формы, как и вся грудь.

Нет-нет, эти груди он забыть не мог.

Или мог?

«Вы не в первый раз видите меня в одном белье».

Он крепко зажмурился, но воспоминание не приходило. Да, была какая-то юная женщина, но он всегда считал что это скорее воображение, чем правда. Впрочем, глаза он помнил хорошо. Очень странные глаза, опьяняющие… А волосы…

— Они рыжие? — Эти тихие слова модистки прозвучали как выстрел.

Мара вздрогнула от неожиданности и пробормотала:

— Прошу прощения, вы о чем?

— Ваши волосы, — пояснила Эбер. — Бывает, что при свечах зрение обманывает. Они рыжие, да?

Мара покачала головой:

— Нет, каштановые.

«Шелковистый водопад золотистых локонов», — подумал Темпл. И тут же произнес:

— Золотисто-каштановые.

— Вы не похожи на мужчину, который может заметить разницу в оттенках, — сказала Мара, глядя не на него, а на изящную француженку, опустившуюся на колени.

— Я замечаю больше, чем вы можете себе представить.

Эти волосы то и дело всплывали в его памяти на протяжении двенадцати лет. Но он говорил себе, что они — не настоящие. Убеждал себя в том, что просто вообразил их и ее — тоже. Вообразил себе хоть что-то хорошее о той ночи.

Но оказалось, что Мара — настоящая. И он знал что она — ключ к той ночи. Что она помнила больше, чем он. Что она — его единственный шанс узнать историю его Темпла, падения. Но ему никогда не приходило в голову, что той ночью она провела с ним слишком много времени. Наверное, почти сразу же сбежала. Опоила его и оставила отвлекать окружающих, пока сама бежала бог знает от чего и бог знает куда. А эти ее слова про нижнее белье — всего лишь очередная попытка помучить его.

Но нет, это не ложь! Он знал это точно. Вот только…