— Правда, дорогая, это уникальный бизнес. Он использует творческий талант и подлинную проницательность. Поэтому следить за использованием рабочего времени становится просто нелепым. Со мной в офисе работает Моррис Мид. Он тоже помощник редактора сценарного отдела киностудии. Хороший парень, трудяга, работает там уже пятнадцать лет. Я работаю только месяц. Я читаю четыре сценария, а он один, я пишу четыре рецензии, а он одну, и Сэм считает мои рецензии более удачными. Моррис приходит в девять и уходит в пять.

Одним дождливым вечером в конце марта Ноэль взял ее на музыкальную комедию. Когда они вышли покурить после первого акта, Марджори заметила хорошо знакомые признаки депрессии. Он избегал ее взгляда и часто тер рукой лоб. Его голос оставался ровным и нежным.

— Это несомненный успех. Я знаю ребят, которые написали это. Они ставили летние спектакли в Кемп-Парадиз в течение нескольких лет. Возможно, в одну из этих декад я тоже напишу пьесу.

— В ближайшие месяцы у тебя будет спектакль на Бродвее, и он станет намного лучше этого.

Он улыбнулся ей.

— Подожди говорить такие вещи.

— Ноэль! Конечно, это Ноэль! — сказала какая-то женщина.

На лице Ноэля отразилось удивление. Затем он улыбнулся.

— Привет, Мюриель. Как дела? Ты выглядишь, как всегда, чудесно.

— Сколько лет прошло?

Платье Мюриель было из тафты цвета ржавчины, ее украшало множество бриллиантов. У нее был крошечный нос, острый подбородок, худые щеки, ее черные волосы казались покрытыми лаком. Двумя пальцами она держала сигарету.

— Не рассчитывай на них, — сказал Ноэль. — Второй акт тебе не понравится. Как твои дела? Дети? Муж?

— Все прекрасно. — Она оглядела толпу. — Я скажу Марти, что ты здесь. Он будет поражен.

— Марджори Моргенштерн, — представил Ноэль, — миссис Хатс.

Они кивнули друг другу. Миссис Хатс взглянула на Марджори и снова повернулась к Ноэлю.

— У тебя есть секрет? Ты действительно Питер Пэн? Ты не изменился.

— Дориан Грей.

— Я всегда ищу твое имя в театральных колонках и не нахожу его.

— Я становлюсь монахом, Мюриель. Так случилось, что сегодня вечером я оказался в суетном мире. Я опоздал на вечернюю молитву.

— Ты монах? — Женщина посмотрела на Марджори и нервно засмеялась.

— Может быть, мы выйдем вместе и выпьем где-нибудь после спектакля?

— Ты не опоздаешь на поезд?

— Мы приехали на машине.

Она положила руку ему на плечо.

— Пожалуйста, посмотри на меня. Я так рада видеть тебя. Это изумительно. Ты совсем не изменился.

Погасив свою сигарету, она улыбнулась Марджори и двинулась в сторону зрителей. Ноэль мягко сказал Марджори:

— Ты, наверно, догадалась, кто это?

— Это не может быть та Мюриель, о которой ты мне рассказывал. Ей уже около тридцати пяти.

— Тем не менее это Мюриель. Мюриель Вейсфрейд. И ей тридцать три.

Он бросил сигарету и наступил на нее.

— Пойдем на свои места.

Когда они сели, Марджори сказала:

— Она действительно неплохо выглядит для тридцати трех. Ты говорил, что она такая красавица, но она похожа на разряженную провинциалку.

— Разряженную провинциалку…

— Что-то не так?

— Ты не чувствуешь холода? Сейчас ты произнесла свою собственную эпитафию.

— Замолчи. Я умру прежде, чем буду жить где-нибудь, кроме Манхэттена.

— Обещаешь?

— Конечно. Я не выношу провинцию.

— И ты не изменишь свое мнение и не потащишь туда мужа, после того как заведешь одного или двух детей, потому что все твои друзья делают это, а трава и свежий воздух изумительны для детей?

— Нет, я не буду делать этого.

— Ладно. Я думаю, что ты заметила роскошный камень у нее на пальце?

— Действительно нет. Я смотрела на ее лицо, пытаясь увидеть то, что ты нашел в ней.

— Поверь мне, Марджори, у нее было лицо ангела.

Зазвучала музыка, и погас свет. Он нагнулся.

— Я очень устал.

Когда спектакль закончился, Ноэль поднял голову, слушая аплодисменты.

— Успех, несомненный успех.

Он взял свое пальто.

— Давай, моя прелесть, посмотри, не сможем ли мы избежать Мюриель?

Аудитория еще аплодировала, когда они быстро двигались к двери. Тротуар был мокрый и черный, с огненными полосками, отраженными от электрических вывесок. Дождь кончился. Они дошли до угла Бродвея и остановились в нерешительности.

— Что ты скажешь об оглушительном джазе в небольшом темном погребке? — спросил Ноэль.

— Как хочешь.

— Хорошо. — Он пристально посмотрел вокруг на ярко сверкающие рекламы дискотек, а потом на небо. — Погляди на черное небо и луну в тумане.

— Здесь небо похоже на огнестрельную рану, — поднимая голову, сказала Марджори. — Я никогда не замечала этого.

— Все эти люди движутся к смерти. У них есть несколько лет, а потом они уйдут, как опавшие листья. Но когда последний из них умрет, такая же большая толпа будет спешить по этой мостовой.

— Не будь таким пессимистом. Загорелся зеленый свет. Пошли.

— Можешь ли ты представить себе луну как божий глаз, смотрящий на эту освещенную площадь в темноте? Это должно выглядеть как большая религиозная процессия. Толпы, толпы, марширующие везде, и над ними большими огненными буквами слова: «Курите Кэмел».

— Все кажется глупым с точки зрения смерти. Но что ты хочешь, чтобы все перерезали себе горло? У тебя сейчас плохое настроение. Дело в Мюриель или в чем-то еще. Послушай моего совета: не думай о смерти.

Он сжал ее пальцы.

— У тебя есть привычка сводить мировую мудрость к паре банальных фраз. Ты сводишь всю философию к уровню двадцатилетней девчонки. Как ты объяснишь этот любопытный феномен?

— Философы обычно много говорят, когда они не могут воспринимать мир лучше, чем я.

— Поверь мне, они не могут.

Они сели за очень маленький столик прямо возле четверых дребезжащих музыкантов-негров в клубе, названном без всякой видимой причины «Тибет Рум». Выпив виски с содовой, он поставил стакан на стол и сказал:

— Ты бы сильно огорчилась, если бы мы провели вместе эту прощальную ночь и никогда не увиделись снова?

— Не глупи.

— Я абсолютно серьезен. Слушай внимательно. — Несмотря на звуки джаза, его голос звучал необыкновенно ясно. — Я никогда не дохожу до этого. Я весь на поверхности. Я достигаю всего своим очарованием. У меня роковая нехватка организаторских способностей. К тому же я миновал свой пик. Я был более удачлив и более энергичен четыре года назад. Я очень устал. Иногда я испытываю вину перед тобой за то, что ты попала в мои сети. Между тобой и Мюриель такая огромная разница! Я похож на артиста, который всегда играет в одной и той же сцене. Оставь это, Марджори. Игра не стоит свеч. Найди доктора Макса Шапиро, он не захочет долго ждать. Извини, я не хотел употреблять это имя.

Она положила на его ладонь свою руку и сказала:

— Я люблю тебя, ты сейчас лучше, чем когда-либо. Твой час еще придет. Песни, которые ты написал к последнему просмотру «Принцессы Джонс», намного совершеннее того, что ты играл для меня, включая «Поцелуи дождя».

— Да, это была настоящая вспышка. Последняя вспышка умирающего огня…

— Что ты ожидал от Мюриель? Что она будет выглядеть, как твоя возлюбленная из колледжа? Для женщины года текут быстрее, чем для мужчины. В тридцать три ее игра окончена. Мужчина в тридцать один год счастлив, если его карьера только началась. Ты знаешь это лучше меня. Ты говорил мне об этом. Почему ты такой наивный сегодня? Это совсем непохоже на тебя.

Он улыбнулся и пожал ей руку. Музыка была настолько громкой, что в течение двух секунд он не мог говорить.

— Ты слишком хороша для меня. Было глупо предлагать расстаться со мной. В конце концов я могу дождаться, когда ты выгонишь меня.

— Тебе придется долго ждать.

— Я грубый, ужасно грубый. Еще один спор с Сэмом, и я не знаю, не поссоримся ли мы.

Немного выпив, они пошли к нему домой. Они обнимались и целовались так, как не целовались с самого лета. Через некоторое время она, негромко смеясь, проговорила:

— После этого ты не сможешь сказать, что ты никому не нужный пожилой мужчина.

Он отпустил ее и посмотрел на нее недружелюбно, приглаживая растрепанные волосы.

— Ты расчетливая маленькая кошка! Ты делаешь это, чтобы подбодрить меня?

— Не совсем. Мне нравится это.

— Тебе нравится это. — Он зажег сигарету и стал ходить по комнате. — Ты не можешь представить, как ты несносна. А я привык думать, что ты очень страстная. Ты такая же страстная, как счетная машина.

— Не начинай сначала, Ноэль.

Он стоял около нее, и на мгновение она подумала, что он может ударить ее.

— Действительно, для меня это подходящий конец. Вступил в платонические отношения с Марджори Моргенштерн. — Он опять пригладил волосы. — Пойдем съедим «хот догз».

Они жарили сосиски на тлеющих красных угольках камина, пили пиво и играли симфонии на огромном фонографе — единственной ценной вещи в запущенной комнате. Постепенно он повеселел. Был уже четвертый час, когда она ушла. Он спустился вниз и посадил ее в такси. Целуя ее, он сказал:

— Ты не представляешь, что ты сделала для меня. Ты похожа на адреналин. Сегодня ты спасла мою жизнь. На днях я вознагражу тебя.

2. Сэм Ротмор

Телефон разбудил ее. Она посмотрела на часы. Половина десятого.

— Алло? — прошептала она.

— Ты одета? Мы отправляемся на прогулку на самолете.

— Ты что, сошел с ума, Ноэль? Я сплю. Что ты делаешь и почему так рано встал? Самолет? Я никогда не летала в самолетах…

— Ну что ж, тебе это предстоит. Я должен выполнить поручение Сэма и съездить в Олбани. Я лечу на курьерском самолете. Ты тоже. Мы уезжаем в одиннадцать, так что приготовься.

— В одиннадцать? Ноэль, я, наверное, не смогу этого сделать. Неужели ты не устал? Я…

— Мне не пришлось поспать. Я писал песню после того, как ты ушла. Это — самое лучшее из всего, что я сделал. Подожди, ты скоро услышишь ее. Я чувствую себя просто изумительно.

В спешке она оделась и уехала, ни слова не сказав матери, куда едет. Сейчас не было времени спорить, и в любом случае ей придется пропустить мимо ушей протест матери. Его веселый, радостный голос звенел у нее в ушах, несмотря на то что усталость чувствовалась в каждой части тела. Они встретились у здания офиса «Парамаунт» и на «кадиллаке» Сэма Ротмора поехали в аэропорт. Ноэль был в новом широком сером пальто из твида с поднятым воротником, в руках он нес толстый запечатанный конверт коричневого цвета.

— Что все это значит, Ноэль?

— О, большая интрига! Член местного законодательного собрания выступает сегодня с речью по поводу ситуации с налогами на входные билеты в кино. Ему нужны эти документы к часу дня. Сэм не вдавался в подробности, лишь спросил, не боюсь ли я лететь, и потом вручил мне конверт. По каким-то своим соображениям он не может использовать для этого постоянного курьера, все сугубо секретно. Я чувствую себя Скарлетом Пимпернелем[1]. — Это невероятно, думала Марджори, как мог меняется этот человек с каждым днем и даже с каждым часом. Сегодня он снова был худощавым белокурым богом «Южного ветра», со сверкающими глазами, полным силы и энергии. — Ты знаешь, я сегодня не сомкнул глаз! Подожди, ты скоро услышишь. «Старое лицо луны». Это действительно замечательно. Я интуитивно чувствую. Мы будем богаты. Эта песня пришла мне в голову, когда я прогуливался под дождем прошлой ночью, после того как ты ушла…

— Я до смерти хочу услышать ее.

Едва самолет поднялся в воздух, оставив внизу телефонные провода, Марджори, затаив дыхание от какого-то пьянящего страха, подумала, что вот-вот упадет в обморок. Это был четырехместный самолет с одним двигателем, пилотируемый угрюмым человеком в поношенной кожаной куртке. Окошки самолета дребезжали и свистели от ветра, крылья раскачивались, а борта и сиденья тряслись, как в очень старом «форде». Но ее это не волновало. Ей было ужасно страшно, но еще больше — ей было весело и даже, казалось, было не жалко и умереть так, если смерть близко. (Хотя она в это не верила.) Самолет пролетал над долиной реки Гудзон, а Марджори и Ноэль сидели, взявшись за руки, и смотрели вниз, сквозь прозрачный воздух на города, поля, холмы и на реку, которая казалась блестящей сказочной картиной, залитой ослепительно сверкающим солнечным светом. В аэропорту Олбани их ждала машина с доверенным лицом члена законодательного собрания, который должен будет произносить речь. Через десять минут после того, как они приземлились, они уже снова были в воздухе и летели на юг, прямо в белое зарево солнца. Марджори опьянела от скорости, испуга, солнечного света, от неожиданной, головокружительной новизны этого путешествия. Ноэль был неутомим, подумала она. Он не мог существовать без приключений и неожиданностей, в этом была вся его натура, его образ жизни, его стиль. Она никогда больше не найдет такого, как он. Во всем мире нет такого второго. Она наклонилась вперед и страстно поцеловала его в губы, натянув до предела свой привязной ремень. Изумленный, он посмотрел на нее и заорал ей в ухо: