— Но вам больно. Зачем готовиться к битве, если можно вообще не воевать?

Ее взгляд сместился с его глаз на губы. Несколько секунд она глазела на них, пока не спохватилась и не одернула себя.

— Затем, что никому и ничему не позволено иметь надо мной подобную власть.

Что за упрямство? Он чуть не умер. Нет ничего стыдного в том, чтобы облегчить себе путь к выздоровлению.

— Вы не вспомнили ничего нового?

Он свел брови на переносице.

— В сознании всплывают какие-то обрывки, чьи-то лица, места, где я бывал, но ничего конкретного.

Вайолет оглянулась на дворецкого, и тот перенес на кровать два саквояжа из коричневой кожи.

— К седлу вашей лошади были приторочены эти сумки. Не знаю, почему я не подумала об этом раньше, но, быть может, внутри окажется нечто, что поможет вам вернуть память.

— Горничные уже приносили одежду, которая была на мне в день нападения, и я как раз собирался спросить об остальных вещах. Спасибо, что принесли.

Эйвери расстегнул на одном из саквояжей замки и откинул клапан. Вайолет было любопытно узнать, что Кит взял с собой. Он отправился в длительную поездку или в короткую? Наверное, все же второе, иначе он путешествовал бы в экипаже.

Помимо небольшого ворсистого покрывала, которое Эйвери достал первым, в саквояже лежали две пары перчаток, одна смена одежды, черные ботинки, а также нечто, вызвавшее у всех троих недоумение — несколько длинных полосок ткани.

— Узнаете, что это? — спросила Вайолет.

Кит обмотал одну полоску вокруг ладони.

— Помню только, что делал вот так.

— Для чего?

— Затрудняюсь сказать.

— Возможно, от вещей во втором саквояже будет больше проку. Эйвери?

— Я взял на себя смелость положить сюда часы и бумажник милорда. — Эйвери достал карманные золотые часы с гравировкой и небольшой бумажник, набитый монетами и банкнотами.

— Д. К. К., — прочел Кит. — Что за черт это значит?

Вайолет провела пальцем по буквам. Перевернула часы и увидела на обороте выгравированное изображение Аполлона. Тонкая работа. Только очень богатый человек мог позволить себе такую вещь.

— Возможно, это фамильная ценность? — предположила она. — Они не могли принадлежать вашему отцу или дяде?

Кит повертел часы в руках.

— Хотел бы я знать, но они ни о чем мне не напоминают.

Следующим предметом, появившимся из саквояжа, была деревянная курительная трубка. Сунув ее в рот, Кит поморщился.

— Это не мое, — сказал он.

— Вы уверены? — спросила Вайолет.

— Совершенно. Ужасный запах. Приторный до тошноты.

— Может, она тоже принадлежала кому-то из вашей семьи? — Вайолет вздохнула. Плохо дело. Похоже, Кит ничего не узнавал.


* * *


Кит отложил трубку. Если это чужая вещь, зачем он носил ее при себе? Или Вайолет права, и ее владелец действительно был ему дорог? Он снова взял трубку в руки и, напрягая память, осмотрел ее со всех сторон.

В сознании промелькнул и так же быстро померк образ пожилого мужчины с карими глазами и проседью в черной бороде. Кто он такой?

Одежда, часы и все прочее были в его глазах вещами постороннего человека. Полоски ткани — вот единственное, что вызвало внутри него отклик. Кит видел точно наяву, как заматывал кулаки и расправлял пальцы, обеспечивая нужное натяжение. В одних воспоминаниях ткань была чистой и белой, в других — перепачканной пятнами крови.

Ему подали тяжелую зеленоватую фляжку с золотым ободком и золотым же узором из листьев. Открутив крышку, он понюхал содержимое. Виски.

— Что-нибудь припоминаете? — Вайолет с надеждой подалась вперед.

— Фляжка как фляжка. Не вижу в ней ничего примечательного, за исключением того, что внутри плещется виски. — Смотреть на разочарованное выражение ее лица, когда он вещь за вещью отвергал все, что ему передавали, было невыносимо. Она так хотела, чтобы он вспомнил, но его память оставалась пуста.

— Здесь есть еще бумага, письменные принадлежности, игральные кости и нож. Ваш пистолет убран в другое место.

Он хотел спросить о пистолете, как вдруг Вайолет проговорила:

— А нет ли там печатки? Она могла бы дать нам подсказку.

Эйвери приступил к поискам. Звук перекатывающихся в саквояже вещей напомнил Киту стук костей о стенки стаканчика. Еще он понял, что соскучился по тому шелесту, с которым игральные карты ложатся на стол.

К черту. Все бесполезно. От тех немногих вещей, которые он вспомнил, нет никакого толка. Пока что можно сделать только один вывод: он любил выпить, играл в азартные игры и располагал средствами, чтобы оплачивать и то, и другое.

Вайолет внимательно осмотрела найденную печатку, а после передала ему. На кольце не было ни герба, ни инициалов.

— Подайте воск, — приказал он. Эйвери чиркнул спичкой, запалил фитиль восковой палочки и капнул воском на лист бумаги. Кит прижал кольцо к похожему на кровь озерцу. На воске появился отпечаток бараньей головы.

Минуту он, не мигая, смотрел на результат. Так и есть. Никаких воспоминаний, одна чернота.

— Дерьмо! — Он швырнул кольцо через всю комнату. Почему память не возвращается? В чем причина? Такое впечатление, будто он подсознательно этого не хочет. Он увидел их ошеломленные лица и понял, что выругался при даме.

А ведь она всего лишь хотела помочь.

— Извините, — проговорил он.

Когда дворецкий отошел подобрать кольцо, Вайолет крепко сжала его ладонь.

— Кит, вы можете оставаться здесь сколько угодно. Неделю, месяц, год — сколько потребуется, пока к вам не вернется память.

Он тоже сжал ее руку.

— Ангел, вы это серьезно?

— Да.

Кит посмотрел в ее глаза цвета темного меда. Они излучали тепло. Заманивали его в глубину и искушали остаться там навсегда. Вот он, тот повод, чтобы здесь задержаться.


* * *


Кит отбросил в сторону растрепанный томик «Кентерберийских рассказов». За сегодня это была уже третья книга, которой он пытался себя занять. Сначала он взял трагедии Шекспира и трижды начинал «Гамлета». Потом сдался и пролистал «Макбета», но лишь потому, что сюжет в полной мере соответствовал его настроению. То есть, был тягостным, кровавым и мрачным.

Десять дней, как у него прошла лихорадка, однако миссис Норрис и Эйвери не пускали его дальше ночного горшка. Вчера он уговорил лакея, с которым играл в кости и карты, провести его на конюшню. Увы, миссис Норрис поймала его на лестнице и загнала обратно в кровать.

Кит не мог и шагу ступить без опеки слуг. Хотел пить — они приносили воды. Мерз — к нему снаряжали горничную с ворохом пледов и шерстяных одеял. Просил эля или глоток чертова виски — этим его обеспечивал Эйвери.

Все остальное было под запретом. Он не мог выйти на свежий воздух. Не мог надеть сюртук и брюки, спуститься вниз и, как все нормальные люди, позавтракать за столом. Нет, он был прикован к идиотской постели. Два раза он рвал в клочья подушки, засыпая комнату пухом, но ничего этой выходкой не добился, кроме ощущения, будто голова его начала разламываться на куски.

Единственным лучом света в этом кошмаре была она. Его нежная, утонченная Вайолет. Один взгляд, одно прикосновение, одно мягкое слово — и он превращался в ее ручную собачку. Обычно она появлялась по утрам, во время завтрака. Иногда заходила на ужин или дневной чай.

Без ее регулярных визитов он бы точно кого-нибудь прикончил. А именно болвана-доктора, по настоянию которого он валялся в постели как инвалид.

Голова болела поистине адски. Почти постоянно. Кроме моментов, когда приходила она, и желание заняться с нею любовью отвлекало его от боли. Теперь он жил ради ее улыбки, ради ее смеха, ради возможности пусть ненадолго, но ощутить тепло ее рук. Он соревновался сам с собой за ее внимание.

Сегодня она тоже заглянула на завтрак, но вместо часа задержалась всего на пятнадцать минут, а после ушла, оставив его надеяться, что днем она вернется и выпьет с ним чаю. Кит мог послать за ней, но не делал этого. Вдруг она подумает, что ему стало плохо. Ему и впрямь было плохо, но, черт подери, сколько можно держать его за ребенка. Он весь извелся, сидя взаперти, когда единственным его развлечением был пересчет цветочных узоров на серых обоях.

Кит прошелся по комнате — в рубашке навыпуск и брюках, которые он изредка надевал, хоть и не мог никуда выходить. Изо дня в день носить ночную сорочку и халат было невыносимо, как и видеть окружающую обстановку. Эту комнату с большой дубовой кроватью, старый полированный столик на одной ноге со следами зубов какого-то пса, гардероб с восточным орнаментом, красно-синий индийский ковер и массивный сундук, обитый потертой черной кожей, который он как-то раз попытался открыть и не смог. Единственным, что вносило оживление в этот однообразный пейзаж, было переменчивое зимнее небо, видневшееся за большим окном — серебристо-белое днем, синее по вечерам и угольно-черное ночью.

Что, если он проторчит здесь еще несколько недель? Так и помешаться недолго. Трижды Кит предпринимал попытки сбежать, но ни разу ему не удавалось зайти дальше парадного входа. Если бы не присмотр Эйвери, который следил за ним ястребиным взором, и не его собственное нежелание покидать Вайолет, он бы улизнул в предрассветные часы, когда прислуга спала.

Но кроме Вайолет, у него не было никого. Воспоминания возвращались обрывками, которых было недостаточно, чтобы сложить картину прошлого целиком. Он помнил лицо сестры, но как найти ее — и откуда вообще начинать поиски? Можно, конечно, уехать. Поселиться в гостинице и наобум пытаться разузнать что-нибудь о себе, однако всякий раз, когда Кит прокручивал этот план в голове, перед его глазами появлялось лицо Вайолет.

«Я могу уйти в любое время», — в итоге решил он для себя. — «Просто пока я этого не хочу».

Он стоял у окна, наблюдая за плывущими по небу облаками, как вдруг услышал шаги. Обернулся и увидел Вайолет. На ней было утреннее платье из белого жаккардового атласа с желтой отделкой, оттенявшей ее зеленовато-карие глаза.

— Вы выглядите просто прелестно.

— А вы, смотрю, опять встали с постели.

— Я буду счастлив вернуться обратно, если вы посидите рядом.

Вытянув руку, она жестом велела ему лечь.

Он растянулся на кровати и усмехнулся.

— Довольны?

— Жара нет? — Она дотронулась до его щеки. Он повернулся и поцеловал ее руку.

— Есть. Когда ко мне прикасаетесь вы.

Ее губы дрогнули, но так и не сложились в улыбку.

— Думаю, этот жар не опасен.

— Вы две недели ежедневно проверяете мое самочувствие. Когда меня, наконец, выпустят из этой тюрьмы?

— Посмотрим, что скажет доктор Литтлтон.

— Он не врач, а мошенник. С него станется продержать меня в кровати полгода. Я здоров.

— У вас прошли синяки, чего, увы, нельзя сказать о ране на голове. Есть риск занести инфекцию. Что, если память к вам не вернется?

«Тогда я останусь с тобой». Лучше быть в одном доме с ней — пусть и своего рода пленником, — чем с Изабеллой. Вслух он этого не сказал. Если он обмолвится о сестре, Вайолет поймет, что память о прошлом постепенно начала возвращаться.

— Вернется. — Он придвинулся к ней. — Давайте выйдем, неважно куда. Дьявол, я согласен даже на прогулку вниз по лестнице. Мне нужно сменить обстановку.

Она оставила ругательство без внимания. Он чертыхался в ее присутствии не в первый раз и — тут он был готов поручиться — не в последний.

— Прежде всего вам нужен полный покой. Потерпите еще немного. Дайте себе время поправиться.

— Миледи, — он очертил пальцем контур ее щеки, — поверьте, целыми днями лежать неподвижно в постели — настоящая пытка. — Он наклонился ближе. — Но если вы ляжете рядом, она станет неземным удовольствием.

Не в силах совладать с собой, он приник к Вайолет и вдохнул аромат ее густых, темных волос, мечтая повытаскивать шпильки и зарыться в шелковистые пряди лицом. Волосы женщины должны струиться подобно морским волнам — свободно и неукротимо.

У нее перехватило дыхание. Он положил ладонь на ее затылок и притянул к себе. Скользнул губами по шее и ощутил частое биение пульса.

С каждым ее прерывистым вздохом его желание распалялось все сильнее. Обещание страсти, которую они могли познать в объятьях друг друга — вот почему он подчинялся ее приказам, вот почему не спешил уезжать.