Александр перевернулся сам.

– Очень ужасная?

– Кошмарная, майор. Доктор же сказал, у вас полспины отсекло осколком.

– Неужели осколок вырвал фунт моей плоти? – улыбнулся Александр.

– Что?

– Не важно. Итак, скажите правду: меня тяжело ранило?

– Очень, – призналась Инна, ловко меняя повязку. – Разве сестра Метанова вам не сказала? Нет, она совершенно невозможна. Когда вас привезли, доктор Сайерз с первого взгляда сказал, что вы вряд ли доживете до утра.

Александр не удивился. Он так долго балансировал на грани сознания, когда черная пропасть грозила затянуть его навсегда. И все же вероятность смерти казалась немыслимой.

Он лежал на животе, пока Инна промывала рану, и слушал ее щебет.

– Доктор – хороший человек и очень хотел спасти вас, поскольку чувствовал себя лично ответственным за вашу жизнь. Но оказалось, что вы потеряли слишком много крови.

– Поэтому меня и поместили в реанимацию?

– Это теперь. Раньше вас тут не было. Вас хотели отправить к умирающим.

– Вот как…

Его улыбка исчезла.

– Так и случилось бы, если бы не Татьяна. Она… лично я думаю, она слишком хлопочет над ранеными, которым уж ничем не помочь. Вместо того чтобы помогать здесь, вечно торчит в палате умирающих, пытаясь спасти безнадежных.

Так вот она где!

– И у нее получается? – пробормотал Александр.

– Не слишком. Там умирают налево и направо. Но она остается с пациентами до конца. Не знаю, что она такое с ними делает. Они все-таки умирают, но…

– Умирают счастливыми?

– Нет… не то… не могу объяснить.

– Может, они не боятся!

– Именно! – воскликнула она, наклонясь над Александром. – Не боятся! Я говорю ей: Таня, они все равно умрут, оставь их в покое! И не только я. Доктор Сайерз все время говорит ей, что она нужнее в реанимации. Но она слышать ничего не желает. Даже доктора!

Она сокрушенно покачала головой. Улыбка снова вспыхнула на губах Александра.

– А уж язычок у нее! Не знаю, как ей сходит с рук десятая часть того, что она высказывает этому чудному человеку, который с утра до ночи из сил выбивается! Так вот, когда вас принесли, доктор взглянул и головой покачал. «Бедняга истечет кровью», – сказал он. Судя по всему, доктор был очень расстроен.

Истечет кровью?

Александр побледнел.

– «С ним все, – продолжала Инна. – Мы ничего не сумеем сделать». И знаете, что ответила Татьяна?

– Понятия не имею. Что именно?

Губы у Инны сжались в тонкую ниточку, а нос словно вытянулся. Александр подумал, что у нее вид завзятой сплетницы. Она нагнулась еще ближе, понизила голос и, взглянув Александру прямо в глаза, прошептала:

– Татьяна ответила: «Хорошо, доктор, что он не сказал того же самого о вас, когда вы плавали в ледяной воде без сознания. Хорошо, что не отвернулся и не пошел своей дорогой!» Представляете? Ну и наглость! Кто он и кто она?

– О чем только она думала, – пробормотал Александр, зажмуриваясь и представляя свою Таню.

– Ее просто трясло от злости. Словно своего родственника защищала! Дала доктору литр крови для вас…

– Где она его взяла?

– Своей, конечно. Повезло вам, майор, у нашей Танечки – первая группа крови.

«Еще бы», – думал Александр, не открывая глаз.

– Доктор сказал, что больше нельзя, но она ответила, что литра недостаточно, а он возразил, что у нее просто нет столько, и что бы вы думали? Она только отмахнулась и через четыре часа дала еще пол-литра.

Александр лег на живот и напряженно, едва дыша, прислушивался к каждому слову Инны.

– Доктор уговаривал ее: «Таня, вы зря тратите время. Взгляните на его ожог. Обязательно начнется заражение». А пенициллина у нас почти не осталось, да и крови у вас было мало. Ну так вот, – хмыкнула Инна, – ночью я навещаю пациентов, и кого, вы думаете, вижу у вашей койки? Татьяну. Сидит со шприцем в лучевой артерии, а от шприца тянется катетер к игле в вашей вене. И кровь идет напрямую из ее руки в вашу. Я подбежала к ней и начала кричать: «Ты что, спятила! Хочешь сама загнуться?» А она мне этак спокойно, не допускающим возражений голосом: «Инна, если я не сделаю этого, он умрет». Тут я окончательно разозлилась, налетела на нее и говорю: «В реанимации тридцать человек, которым нужно менять бинты и очищать швы и раны! Почему ты не позаботишься о них, ведь мертвым уже ничего не нужно!» А она отвечает: «Он не мертв. Он все еще жив, а пока жив, значит, мой».

Ну, как вам это? Я ничего не преувеличиваю, все точно передаю! «Ради Бога, – говорю я ей, – кому будет лучше, если ты тоже умрешь! Лично мне все равно». Но наутро я пожаловалась доктору Сайерзу. Рассказала, что она наделала. Он взбеленился и помчался к ней. И знаете, чем все кончилось? – прошептала Инна потрясенно. – Мы нашли ее на полу у вашей постели в глубоком обмороке. Но вам стало лучше. Появились какие-то признаки жизни. Придя в себя, Татьяна поднялась с пола бледная как смерть и холодно бросила доктору: «Может, теперь вы дадите ему пенициллин, без которого он точно не выживет?» Доктор просто онемел. Но сделал, как она просила. Назначил вам пенициллин, велел ввести еще плазмы и сделать укол морфия. Потом прооперировал вас, вынул мелкие осколки и спас почку. И зашил. Все это время она не отходила ни от него, ни от вас. Он велел ей менять повязки каждые три часа и следить за дренажем. В тот день в палате умирающих были только две сестры, она и я. Мне пришлось ухаживать за остальными пациентами, а она сидела с вами. Целых пятнадцать дней и ночей она не оставляла вас, дезинфицировала рану и меняла бинты. Каждые три часа. К концу этого срока она походила на привидение. Но вы, майор, выдюжили. Когда вас перевели в реанимацию, я сказала: «Таня, этот человек теперь просто обязан жениться на тебе за все, что ты для него сделала». А она просто ответила: «Ты так думаешь?»

Инна осеклась, изумленно глядя на пациента.

– Что с вами, майор? Почему вы плачете?


Днем, когда пришла Татьяна, чтобы его покормить, Александр схватил ее руку и долго не мог вымолвить ни слова.

– Что случилось, милый? – прошептала она. – Что болит?

– Сердце.

Она подалась вперед.

– Шура, радость моя, давай я тебя покормлю. Кроме тебя мне нужно покормить еще десять раненых. У одного нет языка. Ума не приложу, что с ним делать. Вечером вернусь, если смогу. Инна думает, что я в тебя влюбилась. Да почему ты так на меня смотришь?

Что он мог ей сказать?

Татьяна сдержала обещание и пришла вечером. Свет был погашен. Все спали. Она села у кровати Александра.

– Тата…

– У Инны слишком длинный язык. Я же велела ей не расстраивать моего пациента! Не хотела, чтобы ты волновался. Но она не удержалась и все выложила!

– Я недостоин тебя.

– Что за глупости, Шура? Думаешь, я позволила бы тебе умереть, зная, что нам еще предстоит выбраться отсюда? Не могла же я пройти такой путь и потерять тебя почти у самой цели!

– Я недостоин тебя, – повторил он.

– Муж мой, неужели ты забыл Лугу? Господи, неужели забыл Ленинград? Наше Лазарево? Я не забыла. Моя жизнь принадлежит тебе.

6

Проснувшись, Александр увидел сидевшую у койки Татьяну. Она спала, чуть подавшись вперед. Светлые волосы прикрывала белая косынка медсестры. В большом помещении было тихо, темно и холодно. Он осторожно стянул косынку и коснулся легких прядей, падавших на лоб, бровей, провел пальцем по переносице, где скопились веснушки, по носу, по мягким губам. Татьяна проснулась.

– Хм, – пробормотала она, поднимая руку, чтобы погладить его. – Мне, пожалуй, пора.

– Таня… когда я снова стану прежним? – прошептал он.

– Дорогой, – утешила она, – разве ты не чувствуешь себя прежним? – Она нагнулась и прижала его к себе, как ребенка. – Обними меня, Шура. Обними крепко… – попросила она едва слышно и, помедлив, добавила: – Как я люблю.

Александр обнял ее. Татьяна обвила руками его шею и стала целовать. Волосы щекотали его лицо.

– Расскажи мне что-нибудь из своих воспоминаний…

– Какие именно тебя интересуют?

– Ты сама знаешь.

Она продолжала легонько целовать его лицо. Задыхающийся голос прошептал:

– Помню, как в одну дождливую ночь мы прибежали из дома Наиры и положили одеяла перед огнем, и ты любил меня без устали, повторяя, что остановишься, только когда я стану умолять тебя. И как? Я стала умолять тебя остановиться?

– Нет, – прохрипел он. – Ты не из слабых, моя Татьяша.

– И ты тоже. А после ты заснул прямо на мне. Я долго лежала, прижимая тебя к себе. Даже не подумала пошевелиться. А когда утром открыла глаза, ты по-прежнему лежал на мне. А ты помнишь?

– Да, – выдохнул он, зажмурившись. – Помню. Все помню. Каждое слово, каждый вздох, каждую улыбку, каждый поцелуй, который ты мне дарила, каждую игру, в которую мы играли, каждый капустный пирог, который ты мне пекла. Я помню все.

– Теперь ты расскажи что-нибудь из своих воспоминаний, – прошептала она, – только тихо, иначе у того слепого, что лежит напротив, будет сердечный приступ.

Александр откинул ее волосы со лба и улыбнулся.

– Помню, как Аксинья сторожила у дверей бани, где мы были одни, разгоряченные и все в мыле, и я непрерывно шикал на тебя.

– Ш-ш-ш, – тут же прошипела Татьяна, показывая на спящего человека напротив.

Александр почувствовал, что она пытается отстраниться.

– Погоди, – выговорил он, прижимая ее к груди и оглядывая палату. – Мне кое-что нужно.

Татьяна лукаво улыбнулась.

– Да? И что именно?

Но Александр знал, что она уже успела распознать тот особенный взгляд, который всегда появлялся у него в определенные минуты.

– Должно быть, ты и в самом деле поправляешься, солдатик.

– Быстрее, чем ты представляешь.

Приблизив к нему раскрасневшееся лицо, она негромко заверила:

– Не волнуйся, я прекрасно представляю.

Александр принялся расстегивать ее халат. Татьяна отстранилась:

– Не надо.

– То есть как это «не надо»? Тата, расстегни халат. Я хочу потрогать твои груди.

– Нет, Шура. Кто-нибудь проснется, увидит нас, и тогда жди беды. Здесь так много народу. Кто-то да увидит. Может, как медсестре мне и простят постоянное желание держать тебя за руку. Но вот все остальное мне так просто не сойдет. Думаю, даже доктор Сайерз не поймет таких вольностей.

– Мне необходимо прикосновение твоих губ. Хочу почувствовать твои груди на своем лице, хоть на минуту, – потребовал Александр, не отпуская ее. – Ну же, Татьяша, расстегни верхние пуговицы и наклонись, будто поправляешь подушку. Я умру, если не поцелую твои груди.

Вздохнув и корчась от неловкости, она расстегнула халат. Александр так хотел ее, что не заботился о приличиях. В полной уверенности, что все спят, он жадно наблюдал, как она, расстегнув халат до талии, придвинулась к нему и подняла рубашку.

Увидев ее груди, Александр так громко ахнул, что она отпрянула и торопливо одернула рубашку. Ее груди, молочно-белые и налитые, набухли вдвое больше прежнего.

– Таня, – простонал он и, прежде чем она сумела отступить, схватил ее за руку и притянул к себе.

– Шура, перестань, отпусти меня! – умоляла она.

– Татьяша, – повторил он. – О нет, Таня…

Татьяна больше не сопротивлялась.

– Ну же, отпусти меня, – пробормотала она, нагибаясь и целуя его.

Но Александр сжал ее еще крепче:

– О господи, ты…

– Да, Александр. Я беременна.

Он безмолвно уставился в ее сияющее лицо.

– И какого же дьявола нам теперь делать? – спросил он наконец.

– У нас, – объявила она, снова целуя его, – будет ребенок. В Америке. Так что скорее выздоравливай, чтобы мы могли выбраться отсюда.

Не найдя более подходящих слов, Александр все же выдавил:

– Тебе давно известно?

– С декабря.

– То есть до того, как попросилась на фронт? – тупо допытывался он.

– Да.

– И вышла на лед, зная, что беременна?

– Да.

– И дала мне кровь, зная, что беременна?

– Да, – улыбнулась она. – Да.

Александр повернул голову к кислородной палатке. Лишь бы не смотреть на стул, рядом с которым она стояла. Лишь бы не смотреть на нее.

– Почему ты мне не сказала?

– Шура! Именно поэтому и не сказала. Я тебя знаю: ты с ума бы сходил от тревоги, особенно потому, что сам еще нездоров. И чувствуешь, что не в силах меня защитить. Но со мной все в порядке. В полном порядке. И срок еще маленький. Ребенок появится не раньше августа.

Александр закрыл глаза руками, не в силах встретиться с ней взглядом. И услышал ее шепот:

– Не хочешь еще раз увидеть мои груди?

Он покачал головой:

– Я, пожалуй, засну. Приходи ко мне завтра.

Она поцеловала его в плечо.

После ее ухода Александр до самого утра пролежал без сна.

Как могла Таня не понять тех ужасов, которые преследовали его, того страха, который сжимал его сердце при мысли о попытке прорваться через границу во враждебную Финляндию вместе с беременной женой? Где ее здравый смысл, где обычная рассудительность?