Ах, о чем он только думает? Разве девушка, как ни в чем не бывало прошагавшая сто пятьдесят километров ежедневно простреливаемой земли ради того, чтобы он смог взять деньги, бежать и оставить ее, имеет хоть каплю здравого смысла?

«Я не собираюсь уходить из России пешком со своей женой и ребенком», – твердил себе Александр. Он вернулся мыслями к коммуналке на Пятой Советской, к грязи, вони, сиренам воздушного налета, холоду и голоду. Вспомнил, как в прошлом году видел на снегу замерзшую молодую мать с мертвым младенцем на коленях. Что хуже для него как для мужчины: оставаться в Советском Союзе или рискнуть жизнью Татьяны, чтобы привезти ее домой?

Солдат, офицер-орденоносец самой большой в мире армии, Александр чувствовал себя бессильным и беспомощным перед этим выбором.


Наутро, когда Татьяна пришла покормить его завтраком, Александр тихо объявил:

– Надеюсь, ты понимаешь, что в таком состоянии тебе никуда нельзя ехать? Я, во всяком случае, с места не двинусь.

– О чем это ты? Конечно, двинешься.

– Забудь.

– Господи, Шура, поэтому я и не хотела тебе рассказывать. Знаю, каким ты бываешь.

– И каким же? Скажи – каким? – взвился он. – Пока что я не могу с кровати сползти! И как, по-твоему, я должен реагировать, лежа здесь, как тряпичная кукла, пока моя жена…

– Никакая ты не тряпичная кукла! Даже раненый, ты остаешься прежним. И не морочь мне голову. Все это временное. А вот ты не меняешься. Так что держись, солдат! Смотри, что я нашла тебе: яйца! Доктор Сайерз поклялся, что они настоящие, а не яичный порошок. Попробуй и скажи, так ли это.

Александр передернулся при мысли о пути из Хельсинки до Стокгольма по льду на грузовиках. Пятьсот километров!

Ему было противно смотреть на яйца, принесенные женой.

– Ну почему ты такой злющий? – вздохнула она. – Почему вечно на меня сердишься?

– Интересно, верно?

– Ладно, – отмахнулась она, вручая ему вилку. – Ешь, пожалуйста.

Александр швырнул вилку на металлический поднос.

– Таня, сделай аборт, – твердо сказал он. – Попроси доктора Сайерза, пусть поможет. У нас будут другие дети. Обещаю. Много-много малышей. Мы только этим и будем заниматься и как католики не признавать никаких абортов. Сколько родится – все наши. Но мы просто не можем сделать так, как задумали, если ты не избавишься от этого. Я не смогу.

Он попытался взять ее за руку, но она вырвалась и встала.

– Ты шутишь?

– Разумеется, нет. Девушки постоянно делают аборты, что тут такого? – бросил он и, не удержавшись, добавил: – У Даши было три.

Лицо Татьяны исказилось ужасом.

– От тебя? – пролепетала она.

– Нет, Тата, – устало ответил он, потирая глаза. – Не от меня.

Облегченно вздохнув, по-прежнему бледная Татьяна прошептала:

– Но я думала, аборты с тридцать восьмого года запрещены.

– Господи! – ахнул Александр. – Ну откуда такая наивность?

Татьяна трясущимися руками схватилась за спинку стула и стиснула зубы, чтобы не закричать.

– Тут ты прав. Я действительно наивна. Может, мне тоже следовало сделать три нелегальных аборта до встречи с тобой? Вероятно, это сделало бы меня более привлекательной и менее наивной в твоих глазах.

Сердце Александра сжалось.

– Прости… я не хотел.

Он помедлил.

Она стояла слишком далеко, и он не мог дотянуться до ее руки.

– Я думал, Даша с тобой делилась.

– Только не этим, – измученно выдавила Татьяна. – Она никогда не говорила со мной о таких вещах. Да, моя семья старалась уберечь меня. Все же мы жили слишком скученно, в тесных комнатах. Я знала, что мама в середине тридцатых сделала с десяток абортов, Нина Игленко – восемь, но я даже не об этом говорю…

– Итак, в чем же проблема? Что ты имеешь в виду?

– И ты, зная, что я испытываю к тебе, воображаешь, что могу пойти на такое?

– Нет, разумеется, нет, – съязвил Александр. – С чего бы это вдруг? С какой радости ты сделаешь что-то, чтобы меня успокоить?

– Ты прав, – гневно прошептала Татьяна, наклонившись над ним. – Твой покой или твой ребенок. Трудный выбор!

Она бросила тарелку с яйцами на поднос и молча вышла.

И не возвращалась целый день. Промучившись до утра, Александр понял, что пропал. Мысль о том, что Татьяна сердится на него, было невозможно вынести даже минуту, не говоря уже о шестнадцати часах, которые он провел без нее. Он просил Инну и доктора Сайерза позвать Татьяну. Но она, как оказалось, была очень занята и не могла прийти. Поздно вечером Татьяна все-таки вернулась и принесла кусок белого хлеба с маслом.

– Ты на меня обижена? – спросил Александр.

– Не обижена, а разочарована, – ответила Татьяна.

– Это даже хуже, – покачал головой Александр. – Таня, посмотри на меня!

Она подняла глаза. В ее взгляде светилась любовь.

– Мы сделаем так, как ты захочешь, – сказал Александр вздыхая.

Улыбнувшись, Татьяна села на край постели и достала папиросу.

– Смотри, что у меня есть. Хочешь затянуться?

– Нет, Таня, – отказался он, обнимая ее. – Хочу ощутить твои груди на лице.

Целуя ее, он стал расстегивать халат.

– Ты не собираешься в ужасе отпрянуть? Поди сюда. Нагнись надо мной.

В палате было темно, и все спали. Татьяна подняла рубашку. Александр затаил дыхание. Она наклонилась и прижалась к нему. Он сжал ее теплые полные груди, зарылся лицом в ложбинку между ними, глубоко вдохнул и поцеловал белую кожу в том месте, где билось ее сердце.

– Ох, Татьяша…

– Что?

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, солдат, – заверила она, принимаясь легонько тереться грудями о его губы, нос и щеки. – Давно пора побрить тебя. Ты такой колючий!

– А ты такая мягкая, – пробормотал он, жадно ловя губами ее набухший сосок.

Судя по всему, Татьяна изо всех сил старалась не застонать. Но все-таки застонала и, отодвинувшись, опустила рубашку.

– Нет, Шура, не возбуждай меня, иначе, уверяю, все тут же проснутся. Почуют желание.

– Совсем как я, – едва выговорил Александр.

Застегнувшись и обретя некое подобие равновесия, Татьяна обняла его.

– Шура, неужели не видишь? Наш малыш – это знамение Господне.

– Неужели?

– Совершенно верно, – кивнула она. Лицо ее светилось каким-то неземным светом.

И Александра осенило.

– Это сияние! – воскликнул он. – Вот почему ты похожа на язычок пламени! Это ребенок!

– Да. Это то, что предназначено нам. Вспомни о Лазареве: сколько раз мы любили друг друга за те дни?

– Не знаю. Миллион или больше.

– Мы так возились, – тихо засмеялась она, – что разбудили бы мертвых, и все же я не забеременела. Ты приехал в Ленинград на два дня, и я, как ты говоришь, залетела в два счета.

Александр громко рассмеялся:

– Спасибо и на этом. Но могу ли я напомнить, что эти два дня мы ничего не делали, кроме как валялись в постели?

– Что было, то было.

Они молча серьезно смотрели друг на друга. Тогда, в серые морозные ноябрьские дни, оба ощущали близость смерти. И вот теперь…

Словно прочитав его мысли, Татьяна заключила:

– Это сам Господь велит нам уходить. Неужели не чувствуешь? Он говорит: это ваша судьба, Я не позволю ничему случиться с Татьяной, пока она носит в чреве ребенка Александра.

– Правда? – спросил Александр, нежно гладя ее живот. – Сам Бог это говорит? Почему ты не скажешь это той женщине, что сидела рядом с тобой и Дашей в грузовике, держа своего мертвого младенца до самой Кобоны?

– Теперь я стала сильнее, чем прежде, – заявила Татьяна, обнимая его. – Где твоя знаменитая вера, мой великан?


– Таня, ты говорила с доктором Сайерзом?

Александр ласкал ее руки под одеялом: мял пальцы, обводил костяшки, запястья, ладони.

– Еще бы! Я только и делаю, что говорю с ним. Обсуждаю детали. Все улажено. Он уже заполнил мои путевые документы. Я сотрудница Красного Креста и сопровождаю его до Хельсинки, – промурлыкала она, прильнув к нему. – Ой, как же приятно, Шура. Я сейчас засну.

– Не спи. Под каким именем?

– Джейн Баррингтон.

– Очень мило. Джейн Баррингтон и Тобе Хансен.

– Туве.

– Моя мать и финн. Ну и парочка!

– Вот уж точно.

Она потянулась и сладко зажмурилась.

– Мне так хорошо, Шура. Не останавливайся.

– Ни за что, – страстно прошептал он, глядя на нее.

Она мигом открыла глаза.

Еще один момент.

Они снова смотрели друг на друга.

Запомнить этот миг.

Татьяна улыбнулась.

– Я смогу носить твою фамилию в Америке? Пожалуйста.

– Я буду на этом настаивать, – задумчиво пробормотал Александр.

– В чем дело?

– У нас нет паспортов.

– И что? Обратишься в американское посольство в Швеции, и все уладится.

– Знаю. Но нужно как-то добраться до Стокгольма. В Хельсинки нельзя оставаться ни секунды. Слишком опасно. А вот переправа через Балтийское море будет довольно трудной.

Татьяна лукаво усмехнулась.

– А что ты собирался делать со своим хромым дьяволом? То же самое и со мной, – беспечно отговорилась она. – Евгений смотрит: видит лодку; он к ней бежит как на находку; он перевозчика зовет – и перевозчик беззаботный его за гривенник охотно чрез волны страшные везет. Вот и все. Твоя мать, ты, твои десять тысяч долларов помогут добраться до твоей Америки. – Ее маленькие ладони утонули в его больших и сильных. Александр задыхался под тяжестью своей любви. – Шура, – дрожащим голоском выговорила она, – помнишь тот день, когда ты подарил мне Пушкина? Когда устроил праздничный обед в Летнем саду?

– Словно это было вчера, – отозвался Александр. – В ту ночь ты в меня влюбилась.

Татьяна покраснела и откашлялась.

– А ты… не будь я такой глупой, застенчивой трусихой… ты мог бы…

Она прикусила губу и отвела взгляд.

– Что я? Что? Поцеловал бы я тебя? – допытывался Александр, все крепче сжимая ее руки.

– Угу…

– Таня, ты была насмерть перепугана. – Александр покачал головой. Тело ныло от неутоленного желания. – Я с ума по тебе сходил. Целовать? Да я взял бы тебя прямо там, на скамье, у статуи Сатурна, подай ты мне хоть какой-то знак.

7

Александр с каждым днем набирался сил. Он уже мог вставать и стоять у постели, хотя и с большим трудом. Зато морфий ему колоть перестали, и спина ужасно болела, напоминая о том, что и он смертен. На тумбочке громоздилась груда деревянных поделок. Он только что вырезал крошечную колыбельку и задумчиво вертел ее в руках… «Скоро, скоро», – повторял он себе. Он хотел попроситься в палату для выздоравливающих, но Татьяна отсоветовала. Сказала, что здесь уход куда лучше, да и место очень укромное.

– Помни, – объяснила она ему, когда они оба стояли у его койки и он обнимал ее за плечи, – никто не должен заподозрить, что ты поправляешься, иначе тебя немедленно отошлют на фронт.

Заметив вошедшего Дмитрия, Александр немедленно отнял руку.

– Держись, Тата, – прошептал он.

– Татьяна! Александр! – воскликнул Дмитрий, – Вот это да! Неужели мы трое снова вместе? Не хватает только Даши.

Александр и Татьяна ничего не ответили. И старались не смотреть друг на друга.

– Таня, ну как твои умирающие? Я как раз привез тебе новые простыни для саванов.

– Спасибо, Дмитрий.

– Не за что. Александр, вот тебе папиросы. Можешь не платить. У тебя скорее всего денег нет. Могу получить твои деньги по аттестату и привезти тебе.

– Не трудись, Дмитрий.

– Какой же это труд?

Он стоял у изножья койки. Небольшие глазки воровато перебегали от Татьяны к Александру.

– Ну, Таня, что ты делаешь в реанимации? Я думал, ты ухаживаешь за умирающими.

– Так оно и есть. Но я навещаю и тех, кому удалось выжить. Лев, тот, что лежит на тридцатой койке, тоже умирал. Но, как видишь, почти здоров и все время просит позвать меня.

– И не только он, – улыбнулся Дмитрий. – Ты всем нужна.

Татьяна крепче сжала губы. Александр тяжело опустился на койку. Дмитрий продолжал изучать их.

– До чего же приятно видеть вас обоих. Александр, я, пожалуй, приду завтра, договорились? Таня, не хочешь меня проводить?

– Нет. Нужно сменить повязки Александру.

– Да? А доктор Сайерз тебя ищет. Твердит: «Где моя Таня? Где моя Таня?» Его точные слова. Смотрю, ты с ним успела подружиться. Знаешь, что говорят об этих американцах?

Он насмешливо поднял брови. Татьяна не кивнула. Не моргнула глазом. Только повернулась к Александру:

– Ну же, ложись.

Александр не шевельнулся.

– Татьяна, ты меня слышишь? – не отставал Дмитрий.

– Слышу, – бросила она, не глядя на него. – Если увидишь доктора, передай, что я приду, как только смогу.

Дмитрий помялся, но ушел. Татьяна и Александр переглянулись.

– О чем ты думаешь? – спросил он.

– О том, что мне нужно сменить повязки и бежать. Ложись.