– Да. То самое, – согласился Александр, на мгновение закрыв глаза и борясь с почти неодолимой потребностью остаться в этом состоянии.

– Послушай же меня…

– И не подумаю.

– Послушаешь! – воскликнул Дмитрий. – Слишком долго мы вынашивали наш план. Не прошу же я оставить Таню навсегда. Вовсе нет. Я говорю: пусть мы, двое мужчин, сделаем все возможное, чтобы выбраться. Выбраться благополучно и, самое главное, живыми! Мертвый ты ей ни к чему, а если погибну я, то уж никогда не придется пожить вольной жизнью в Америке! Живыми, Александр. Кроме того, скрываться в болотах…

– Мы едем в Хельсинки в грузовике. Какие болота?

– Говорю же, если понадобится. Трое мужчин и слабая девушка – это слишком много. Нас в два счета обнаружат. Если что-то случится с Сайерзом, если он погибнет…

– С чего бы это? Он сотрудник Красного Креста, – перебил Александр, пристально изучая Дмитрия.

– Не знаю. Но если нам придется самим переправляться через Балтику пешком, по льду, скрываться на грузовиках конвоя… двоим это под силу, но троим… нас сразу же обнаружат и остановят. Она не осилит.

– Она осилила блокаду. Осилила волжский лед. Осилила смерть Даши. Осилит и сейчас, – ответил Александр, мучаясь неуверенностью. Опасности, которые расписывал Дмитрий, были достаточно реальны, а его речи казались отголосками собственных мыслей Александра, сходившего с ума от тревоги за Татьяну. – Все, что ты перечислил мне, – чистая правда, – с трудом выговорил он, – но ты забываешь самое главное. Что, по-твоему, случится с ней, когда обнаружится мое исчезновение?

– С ней? Ничего. Она не меняла фамилии, – пожал плечами Дмитрий, хитро подмигнув. – Ты очень постарался скрыть свою женитьбу, и теперь твоя предусмотрительность сработает.

– Да, только ей не поможет, – буркнул Александр.

– Никто ничего не будет знать.

– Вот тут ты ошибаешься. Я буду знать.

Он стиснул зубы, чтобы не застонать от боли.

– Да, но ты будешь в Америке! У себя дома.

– Ее нельзя оставлять здесь, – бесстрастно повторил Александр.

– Еще как можно. И ничего с ней не случится. Александр, она никогда не знала другой жизни…

– Да и ты тоже.

– …и станет существовать так, как и до тебя, – продолжал Дмитрий.

– Как же именно?

– Ты, конечно, высоко себя ставишь, – рассмеялся Дмитрий, – но, уверяю, она скоро тебя забудет. Как и все остальные. Да, сейчас она от тебя без ума, но со временем встретит кого-то еще и все прекрасно образуется.

– Перестань нести вздор! – почти закричал Александр. – Да ее через три дня арестуют! Жена дезертира! Перебежчика! Три дня. И ты это знаешь. Так что нечего парить мне мозги!

– Ни один человек не узнает, кто она.

– Но ты же узнал?

Дмитрий, игнорируя Александра, спокойно пояснил:

– Татьяна Метанова вернется в свою больницу и будет по-прежнему жить в Ленинграде. А если ты, после того как обоснуешься в Америке, все еще не забудешь ее, как только окончится война, попробуешь вызволить ее через посольство. Как свою законную жену. Если она захочет, поедет в Америку обычным способом. На корабле. Думай об этом, как о временной разлуке, пока не настанут лучшие времена. Для всех нас.

Александр с силой растирал переносицу левой рукой. Хоть бы кто-то пришел и спас его от этого ада. Он был невероятно напряжен. Короткие волоски на шее стояли дыбом. Дыхание все учащалось.

– Дмитрий, – прохрипел он, глядя перед собой. – У тебя второй раз в жизни появился шанс совершить порядочный поступок, воспользуйся им. Однажды ты помог мне встретиться с отцом. Какое тебе дело, если она поедет с нами?

– Я должен думать о себе. Не могу я тратить время на то, чтобы соображать, как защитить твою жену.

– И сколько времени ты уже потратил на это? Ты всегда думал только о себе…

– В отличие от тебя, например? – ухмыльнулся Дмитрий.

– В отличие от любого другого человека. Поедем с нами. Она протянула тебе руку.

– Чтобы уберечь тебя.

– Да, но смысл ее поступка от этого не меняется. Возьми ее руку. Она вызволит нас. Мы все получим свободу, а ты еще и единственное, что имеет для тебя значение, – избавление от войны. Тебя ведь именно это волнует больше всего?

В мозгу молотками стучали слова Татьяны, сказанные ею на крыше Исаакиевского: Он стремится получить именно то, чего ты больше всего хочешь.

Но Александра так просто не возьмешь.

Он никогда не отберет у тебя все. Столько силы у него никогда не будет, говорила она тогда.

– У тебя будет свобода – благодаря ей. Мы не погибнем – благодаря ей.

– Нас всех убьют – благодаря ей, – возразил Дмитрий.

– Ты обязательно выживешь, гарантирую. Воспользуйся этой возможностью, живи полной жизнью. Я не лишаю тебя того, что твое по праву. Обещал, что вызволю тебя отсюда, и сдержу слово. Таня очень сильна и не подведет нас. Вот увидишь. Она не сломится и не дрогнет. Скажи только «да». Мы с ней сделаем все остальное. Ты твердишь, что это наш последний шанс. Согласен. И чувствую это острее, чем когда бы то ни было.

– Еще бы! – фыркнул Дмитрий.

Пытаясь скрыть владевший им отчаянный гнев, Александр продолжал:

– Попробуй руководствоваться еще чем-то, кроме оголтелого эгоизма! Война довела тебя до такого состояния, что ты замкнулся в себе самом и забыл о других людях. Вспомни ее. Хоть раз. Ты прекрасно понимаешь, что она умрет, если останется здесь. Спаси ее, Дмитрий.

Александр едва не добавил «пожалуйста».

– Если она поедет с нами, мы все умрем, – холодно повторил Дмитрий. – Я в этом убежден.

Александр подался вперед и снова уставился в одеяло. Глаза затуманились, прояснились. Снова затуманились.

Тьма окутала его.

– Александр, думай об этом как о гибели на фронте, – снова заговорил Дмитрий. – Останься ты на льду, она сумела бы найти в себе мужество продолжать жить в Советском Союзе. Не так ли? Это одно и то же.

– Ошибаешься, это огромная разница.

Александр посмотрел на окаменевшие сцепленные руки. Она – свет, сияющий во мраке. Освещающий ему дорогу.

– Для нее – никакой. И так и так она останется без тебя.

– Нет.

– Она – это ничтожная цена за Америку! – настаивал Дмитрий.

Александра передернуло. Он ничего не ответил. Сердце рвалось из груди.

Мост через Фонтанку, гранитный парапет, Татьяна на коленях…

– Она обречет нас всех на гибель.

– Дмитрий, я уже все сказал.

В голосе Александра звенела сталь. Дмитрий прищурился:

– Кажется, ты намеренно отказываешься меня понимать? Она не может ехать.

Я всего лишь средство достижения цели. Орудие.

И это ее слова.

Александр рассмеялся:

– Наконец-то! А я все гадал, сколько времени потребуется тебе, чтобы вытащить на свет свои бесплодные угрозы! Говоришь, она не может ехать?

– Именно.

– Прекрасно, – кивнул Александр. – В таком случае я тоже остаюсь. Все отменяется. Конец. Доктор Сайерз немедленно отправляется в Хельсинки. Я через три дня иду на фронт. Татьяна возвращается в Ленинград. – Остановив пропитанный ненавистью взгляд на Дмитрии, он с торжеством договорил: – Никто не едет. Можете идти, рядовой. Разговор закончен.

Дмитрий с холодным удивлением уставился на Александра.

– Хочешь сказать, что без нее никуда не поедешь.

– Ты что, оглох?

– Понятно.

Дмитрий помедлил, потирая руки, подался вперед и оперся локтями о матрац.

– Ты недооцениваешь меня, Саша. Вижу, ты не слушаешь разумных доводов. Жаль, жаль… Может, следует потолковать с Татьяной? Объяснить ей ситуацию? У нее куда больше здравого смысла. Как только Таня поймет, что мужу грозит смертельная опасность… уверен, сама предложит остаться…

Дмитрий не успел договорить. Александр схватил его за руку. Дмитрий взвыл и попытался отбиваться другой рукой, но было поздно. Александр вцепился в него как клещ.

– Пойми, – прошипел он, заковав запястье Дмитрия в кольцо из большого и указательного пальцев, – плевать мне, кому ты побежишь жаловаться: Тане, Степанову, Мехлису или всему НКВД. Я не уеду без нее. Останется она, останусь и я.

Дмитрий открыл было рот, но Александр одним бешеным движением вывернул ему руку, сломав локтевую кость. Даже сквозь застилавшую глаза красную пелену ярости он услышал треск, похожий на удар топора по податливой сосне в Лазареве. Дмитрий завопил. Но Александр не разжимал пальцев.

– Это ты недооценил меня, ублюдок гребаный! – твердил он, снова и снова дергая запястье, пока обломок кости не прорвал кожу.

Дмитрий уже не кричал, а выл. Сжав кулак, Александр ударил его в лицо с такой силой, что разбитая носовая кость вонзилась бы в мозг, если бы не вбежавший санитар, который ослабил удар, схватив Александра за руку.

– Прекратите! – крикнул он, буквально падая на Александра. – Что вы делаете? Отпустите его!

Тот, задыхаясь, отбросил Дмитрия, мешком свалившегося на пол.

– Убирайся! – громко сказал Александр ошарашенному и что-то ворчавшему санитару, вытирая кровь с разбитых костяшек.

– Что тут творится?! – ахнула очнувшаяся медсестра. – За что вы его? Навестил друга, называется!

– В следующий раз не пускайте его, – велел Александр, отбрасывая одеяло и вставая.

– Немедленно ложитесь! Мне приказано ни при каких обстоятельствах не выпускать вас из постели! Скорее бы Инна вернулась. Я никогда не работала раньше в реанимации. Ну почему всякие безобразия случаются именно в мою смену?!

Суматоха продолжалась добрых полчаса. Истекающего кровью, потерявшего сознание Дмитрия унесли, и санитар вытер пол, жалуясь, что у него и без того много работы и где это видано, чтобы раненые калечили здоровых людей…

– Вы считаете его здоровым человеком? Не видели, как он хромает? – удивился Александр. – А его разукрашенное лицо? Поспрашивайте людей. Его не в первый раз били и, уверяю вас, не в последний.

Но в душе он знал, что, если бы не вмешательство санитара, он убил бы Дмитрия голыми руками.


Александр заснул… проснулся… оглядел палату.

За окном сгущались сумерки. Инна сидела на своем посту у двери, болтая с тремя штатскими. Александр оглядел каждого и подумал, что времени у него совсем мало.

Неподвижный и одинокий, он продолжал держать ранец на коленях, сунув обе руки внутрь, перебирая материю белого платья с красными розами. Он наконец получил ответ на свой вопрос.

Какой ценой платят за любовь Татьяны.


Вечером пришел полковник Степанов. Глаза казались черными провалами на осунувшемся сером лице.

– Александр, – произнес он, тяжело опустившись на стул, – не знаю, как и сказать тебе. Мне не следовало приходить. Я здесь не как твой командир, но как человек, который…

Александр не дал ему договорить.

– Товарищ полковник, – прошептал он, – ваш приход – бальзам на мою измученную душу. Вы и не представляете, что это значит для меня. Я знаю, почему вы здесь.

– Знаете?

– Да.

– Так это правда? Меня сегодня вызывал генерал Говоров и сказал, что Мехлис… – он словно выплюнул это слово, – …сообщил, будто у него есть информация о том, что несколько лет назад ты сбежал из тюрьмы, куда был посажен как иностранный шпион. Американец!

Степанов рассмеялся.

– Как такое может быть? Я сказал, что это чушь соба…

– Товарищ полковник, я честно и с гордостью служил в Красной армии почти шесть лет.

– И был настоящим солдатом, примерным бойцом. Я и это им сказал. Уверял, что это не может быть правдой. Но как ты знаешь… обвинение уже брошено. Помнишь Мерецкова, командующего Волховским фронтом? Девять месяцев назад он сидел в НКВД, ожидая расстрела.

– Я знаю о Мерецкове. Сколько, по-вашему, у меня времени?

Степанов помолчал.

– Ночью за тобой придут, – выговорил он наконец. – Знаешь, как они обычно действуют?..

– К несчастью, слишком хорошо знаю, – отозвался Александр, не глядя на Степанова. – Без шума и суеты. Тайком и втихомолку. Не знаю, есть ли в Морозове отделение НКВД.

– Самое примитивное, но есть. Как повсюду. Но ты – птица высокого полета. Тебя повезут через озеро в Волхов, – прошептал полковник.

Через озеро.

– Спасибо, товарищ полковник, – кивнул Александр с вымученной улыбкой. – Обещаете, что сначала меня произведут в подполковники?

Степанов тихо охнул.

– Из всех моих людей я больше всего надеялся на тебя, майор.

– И напрасно. У меня было меньше всего шансов. Но сделайте мне одолжение, если вас начнут допрашивать насчет меня… – он мучительно пытался найти подходящие слова, – помните, что есть битвы, проигранные с самого начала.

– Да, майор.

– И поэтому не тратьте ни минуты, защищая мою честь и достоинство. Отрешитесь от всего и отступайте, – посоветовал Александр, опуская глаза. – И не забудьте захватить с собой оружие.

Степанов встал.

Все недоговоренное оставалось между ними. Но Александр не мог думать ни о себе, ни о Степанове. Самое главное – выяснить это недоговоренное.