– Я тоже так считаю. Боюсь, терпению придается слишком большое значение.

– Но это все же добродетель, причем крайне необходимая. Вспомни три вопроса, которые я советовал задавать себе, если хочешь знать, кто ты.

Зря это он. Сегодня Татьяне нет дела ни до каких вопросов.

– Деда, вся добродетельность в нашей семье досталась тебе, – едва заметно улыбнулась она. – Остальные явно обделены.

– Это все, что у меня есть, – вздохнул дед, качая седой головой.

Татьяна легла, думая об Александре. Он не просто поведал ей свою жизнь, а утопил с головой в беспощадной действительности, как утопал сам. Слушая его, Татьяна затаила дыхание. Рот оставался чуть приоткрытым, чтобы Александр смог вдохнуть свою печаль в ее легкие. Он нуждался в ком-то, способном разделить с ним бремя жизни.

Нуждался в ней.

Татьяна надеялась, что готова к испытаниям.

Она не хотела думать о Даше.

5

В среду утром, по пути на завод, Татьяна увидела пожарных, устанавливавших кадки с водой и песком, и новые гидранты. Неужели ожидаются пожары? Значит, бомбы сожгут Ленинград?

Представить невозможно. Так же невероятно, как существование Америки.

Смольный старательно окутывали маскировочной сетью, выкрашенной зеленым, коричневым и серым. Что будут делать рабочие с объектами, которые труднее прикрыть, но и распознать с воздуха тоже нелегко: шпилем Адмиралтейства, Исаакиевским собором? Пока что они сияли в своей первозданной красе.

Перед уходом с работы Татьяна старательно вымыла руки и лицо, долго расчесывала волосы, пока они не заблестели. Утром она надела цветастую юбку и белую блузку с короткими рукавами и белыми пуговичками и сейчас, глядя на себя в зеркало, никак не могла решить, на сколько лет выглядит. Двенадцать? Тринадцать? Ах, все равно. Только бы он дождался!

Она поспешила на остановку. Там уже стоял Александр.

– Мне нравятся твои волосы, Таня, – улыбнулся он.

– Спасибо, – пробормотала она. – Жаль, что от меня несет смазкой и бензином.

– Только не говори, что опять делала бомбы! – шутливо закатил он глаза.

Она засмеялась.

Посмотрев на огромную толпу, потом друг на друга, они в один голос объявили:

– Трамвай!

– По крайней мере у нас есть работа! – беспечно заметила Татьяна. – В «Правде» пишут, что в Америке полно безработных.

– Не будем об этом, – отмахнулся Александр. – Я принес тебе подарок. – Он вручил ей пакет в оберточной бумаге. – Правда, твой день рождения прошел, но я не успел до сегодняшнего дня…

– Что это? – с искренним удивлением спросила она, беря у него пакет. Горло у нее перехватило.

– В Америке есть такой обычай, – шепнул он, – получая подарки, ты разворачиваешь их и благодаришь.

Татьяна нервно поглядела на сверток:

– Спасибо.

Она не привыкла к подаркам, да еще обернутым, пусть и в грубую бумагу!

– Нет. Сначала разверни. Потом благодари.

– Просто снять бумагу? – улыбнулась она.

– Нет. Сорвать.

– И что?

– Выбросить.

– Весь подарок или только бумагу?

– Только бумагу, – медленно ответил он.

– Если так, зачем было заворачивать?

– Ты посмотришь, что там? – не выдержал Александр.

Татьяна нетерпеливо сорвала бумагу. Внутри оказались книги: увесистый сборник Пушкина под названием «“Медный всадник” и другие поэмы» и два томика поменьше: один – автора, о котором она никогда не слышала, Джона Стюарта Милля, «On Liberty»[3], на английском, другой – англо-русский словарь.

– Англо-русский? – усмехнулась Татьяна. – Вряд ли он мне поможет. Я не говорю по-английски. Это твой? Еще из дома?

– Да. И без него ты не сможешь читать Милля.

– Огромное тебе спасибо за все.

– «Медный всадник» принадлежал моей матери. Она отдала мне его за несколько недель до того, как за ней пришли.

Татьяна не знала, что ответить.

– Я люблю Пушкина, – прошептала она наконец. – Ты знаешь, что написал о нем поэт Майков?

Александр покачал головой.

Завороженная его глазами, Татьяна пыталась припомнить строчки.

– Он сказал… постой-ка…

Нездешними мне кажутся их звуки… как бы влиясь в его бессмертный стих… Земное все – восторги, страсти, муки – в небесное преобразилось в них!

– «Земное все – восторги, страсти, муки – в небесное преобразилось в них», – повторил Александр.

Татьяна всмотрелась вдаль. Где этот трамвай?

– А ты сам читал когда-нибудь Пушкина? – спросила она едва слышно.

– Сам я читал Пушкина, – кивнул он, отбирая у нее бумагу и отшвыривая в сторону. – «Медный всадник» – моя любимая поэма.

– Моя тоже! – выпалила Татьяна, изумленно уставясь на него. – «Была ужасная пора, об ней свежо воспоминанье… Об ней, друзья мои, для вас начну свое повествованье. Печален будет мой рассказ».

– Татьяна, ты знаешь наизусть всю поэму? Как истинно русская девушка!

– Я и есть истинно русская девушка.

Подкатил трамвай.

Они вышли у Русского музея.

– Хочешь немного пройтись? – спросил Александр.

Татьяна не могла сказать «нет», даже если бы очень хотела. Даже если бы хотела.

Они направились к Марсову полю.

– Ты вообще на службе или нет? Услал Дмитрия в Карелию, а сам ничего не делаешь?

– А сам остался, – ухмыльнулся Александр. – Набираю и обучаю ополченцев, с семи утра до шести вечера. Да еще дежурю с десяти до полуночи.

Он осекся. Татьяна поняла: именно в эти часы Даша, должно быть, приходила к нему.

– Поэтому у меня есть немного свободного времени, – быстро докончил Александр. – Правда, думаю, долго это не продлится. Но и на фронт меня не заберут. Я служу в Ленинградском гарнизоне и обязан оборонять город. Тут мой пост. Когда на фронте не будет хватать солдат, пошлют и меня.

Но тогда ей не будет хватать его!

– Куда мы идем?

– В Летний сад. Но подожди…

Александр остановился недалеко от казарм. На другой стороне улицы, вдоль Марсова поля, тянулись скамьи.

– Посиди, а я пойду раздобуду что-нибудь на ужин.

– Ужин?

– Да, в честь твоего дня рождения. Именинный ужин. Хлеб с мясом, а может, и икра. Как все истинно русские девушки, ты ведь любишь икру, верно?

– М-м-м, – протянула она, – а как насчет спичек? – Татьяна боялась заходить слишком далеко: что, если он обидится? – Вдруг мне понадобятся спички?

– Тогда что-нибудь придумаем, – пообещал Александр. – Подожди на скамейке, я сейчас вернусь.

Она перешла улицу и с блаженным вздохом опустилась на скамью. Но тут же встрепенулась, пригладила волосы, сунула руку в парусиновую сумку и нежно погладила подаренные книги. Голова сладко закружилась…

Что она делает? Должно быть, от усталости уже ничего не соображает! Она не имеет никаких прав на Александра! Они не должны быть вместе. А Даша? Что, если Даша спросит, где она была? У Татьяны язык не повернется ей ответить!

Татьяна решительно встала и уже успела отойти на несколько шагов, когда услышала тревожный голос Александра:

– Таня!

Он, задыхаясь, подбежал к ней с двумя бумажными пакетами в руках.

– Куда это ты собралась?

Ей не пришлось ничего объяснять: он увидел ее лицо.

– Таня, – горячо выпалил он, – даю слово, я просто хотел накормить тебя и отправить домой! Договорились?

Переложив пакеты в одну руку, он погладил Татьяну по голове.

– Нужно же отпраздновать твой день рождения! Пойдем.

Но она не могла сдвинуться с места. Неужели Александр тоже сознает, что в их поступке есть что-то нехорошее? Знает, в какой переплет она попала? Какой немыслимый поток чувств обрушился на нее?

Они пересекли Марсово поле и направились к Летнему саду. Поодаль медленно, лениво влекла свои воды Нева, поблескивая в лучах закатного солнца. Даже сейчас, в девятом часу вечера, было совсем еще светло.

Летний сад оказался неудачным выбором: они не могли найти свободной скамьи среди длинных извилистых тропинок, греческих статуй, величественных деревьев, густых, ровно подстриженных кустов.

Татьяна шла, низко опустив голову.

Наконец они отыскали свободное местечко около статуи Сатурна: не слишком приятное зрелище, поскольку Сатурн жадно запихивал крошечного младенца в широко раскрытый рот.

Александр принес четвертинку водки, немного ветчины, белого хлеба, банку черной икры и плитку шоколада. Татьяна вдруг обнаружила, что проголодалась. Александр велел ей съесть всю икру. Она протестовала не слишком рьяно. Прикончив половину банки, она протянула ему остаток.

– Больше не могу.

Запить икру было нечем. Пришлось сделать глоток водки прямо из бутылки. Татьяну передернуло: она ненавидела водку. Но вдруг Александр посчитает ее ребенком?!

Однако Александр заметил, рассмеялся и, взяв у нее бутылку, приложился к горлышку.

– Слушай, тебе совсем не обязательно это пить. Я просто хотел отпраздновать твой день рождения. Жаль, что забыл стаканы.

Ей казалось, что он занимает всю скамью, и его близость волновала и тревожила. Если она выдохнет, часть ее коснется части его. Татьяна была слишком потрясена, чтобы связно мыслить и тем более говорить: бушующий в душе пожар разгорался все сильнее.

– Таня, – мягко спросил Александр, – тебе не нравится еда?

– Нравится, – коротко обронила она и, откашлявшись, поправилась: – То есть очень вкусно, спасибо.

– Хочешь еще водки?

– Нет.

Она поспешно отвела взгляд от его улыбающихся глаз.

– А ты когда-нибудь была по-настоящему пьяна?

– Угу, – кивнула она, по-прежнему не поднимая головы. – Мне тогда было два года. Дотянулась до бутылки и почти всю выпила. Хорошо, бабушка вовремя спохватилась. Но меня все равно пришлось отвезти в больницу.

– Два года? И с тех пор ни разу?

Он случайно коснулся ногой ее ноги.

Татьяна покраснела.

– С тех пор ни разу.

Она поспешно отодвинула ногу и перевела разговор на войну. Александр покорно вздохнул и объяснил, что пока положение остается прежним. Татьяна почти не слушала. Зато, пока он говорил, она могла без опаски изучать его лицо. Опять у него щетина пробивается! Похоже, она никогда не видела его гладковыбритым. Интересно почему?

Но спросить она постеснялась. К тому же легкая тень усиков так соблазнительно оттеняла его полные губы!

Ей хотелось узнать, где он успел надколоть боковой зуб, но посчитала это неприличным. Хоть бы эти глаза цвета крем-брюле перестали улыбаться! Хоть бы ей удалось улыбнуться в ответ!

– Александр… скажи, а ты знаешь английский?

– Да, хотя давно не практиковался. То есть не говорил, с тех пор как мать с отцом… – Он осекся.

Татьяна поспешно тряхнула головой:

– Прости, пожалуйста, я не хотела… просто, если ты знаешь какие-то слова, мог бы и меня научить.

Глаза Александра вспыхнули так ярко, что кровь прихлынула к щекам Татьяны.

– Таня, – медленно выговорил он, – а какие именно слова ты имеешь в виду?

Она не смогла сразу ответить, боясь, что начнет заикаться.

– Н-не знаю. Может, «водка»?

– О, это совсем легко. «Водка» по-английски и будет «водка», – рассмеялся он.

Какой у него хороший смех! Искренний, заразительный, глубокий, настоящий мужской смех, зарождающийся где-то в груди и рвущийся на волю.

Он снова поднял бутылку:

– За что будем пить? Поскольку это твой день рождения, выпьем за тебя. За то, чтобы мы смогли отпраздновать твой следующий день рождения. И надеюсь, в более приятной обстановке.

– Спасибо. За это я тоже выпью глоток, – кивнула она, беря у него бутылку. – И хорошо бы рядом был Паша.

Александр, не отвечая, отставил бутылку и задумчиво оглядел Сатурна.

– Неудачное у нас место. Другая статуя была бы лучше, не согласна? Кусок в горле застревает при виде этого чудовища, пожирающего собственное дитя.

– А где еще ты хотел бы сидеть? – поинтересовалась Татьяна, с наслаждением надкусив плитку шоколада.

– Не знаю. Может, вон там, у Марка Антония. Кажется, где-то есть статуя Афро…

– Пора, – неожиданно вскочила Татьяна. – Я совсем отяжелела от такого количества еды. Нужно размяться.

Что она здесь делает?

Они вышли из сада и направились к реке. Татьяне ужасно хотелось спросить, как его звали раньше? Неужели Александром? Есть ли такое имя у американцев? И как его ласково звали в детстве?

Нет, она не имеет права на столь интимные вопросы. Вполне достаточно и прогулки по гранитной набережной в сумеречном вечернем свете.

– Хочешь еще немного посидеть? – спросил Александр немного погодя.

– Нет, я не устала. А ты?

– Давай все же отдохнем.

Они устроились на одной из скамеек с видом на Неву. На другом берегу сверкал золотом шпиль Петропавловского собора. Александр занял половину скамейки: длинные ноги расставлены, руки раскинуты по спинке. Татьяна нерешительно примостилась рядом, стараясь, чтобы их ноги не соприкасались.