Александр молчал.

Татьяна долго смотрела на него, прежде чем отвернуться. Ей хотелось немедленно побежать домой и пересчитать оставшиеся банки с тушенкой.

– Но почему они не могут посылать больше самолетов? – спросила она.

– Потому что все силы брошены в битву под Москвой.

– А как насчет битвы под Ленинградом? – едва слышно пробормотала она, хотя не ждала ответа. – Как, по-твоему, блокаду прорвут до зимы? По радио говорят, что мы пытаемся прорвать кольцо, навести понтонные мосты. Что ты думаешь?

Александр по-прежнему не произнес ни слова, и Татьяна не смотрела на него до тех пор, пока они не покинули магазин.

– Ты идешь со мной?

– Да, Таня. С тобой.

Она кивнула:

– Тогда поспешим. Раз у нас есть масло, сделаю-ка я на завтрак сытную горячую кашу. А тебе поджарю яичницу.

– У вас все еще есть овсянка?

– Хм-м… знаешь, в последнее время все труднее и труднее бороться с их привычкой непрерывно жевать. Марина и бабушка просто ненасытны. По-моему, они едят сырую овсянку прямо из мешка.

– А ты, Тата? Тоже ешь сырую овсянку из мешка?

– Пока еще нет.

Она не призналась, с каким трудом удается держать себя в руках. Как она опускает лицо в мешок и вдыхает специфический, напоминающий запах плесени аромат, тоскуя по сахару, молоку и яйцам.

– А следовало бы, – заметил Александр.

Они медленно шли вдоль затянутой туманом Фонтанки. Почти совсем как их прогулка по набережной Обводного канала от Кировского к дому летом.

Сердце Татьяны ныло.

За три квартала от дома оба, не сговариваясь, замедлили шаг, остановились и прислонились к стене.

– Жаль, что здесь нет скамьи, – тихо вымолвила Татьяна.

– Маразов рассказал о твоем отце, – так же тихо ответил Александр.

Татьяна не ответила.

– Мне в самом деле очень жаль.

Пауза.

– Ты простишь меня?

– Тут нечего прощать.

– Всему виной моя беспомощность, – продолжал Александр, с мукой взирая на нее. – Страшно подумать, но я ничего не могу сделать, чтобы защитить тебя. Но я пытался. Пытался с самого начала. Помнишь Кировский?

Татьяна помнила.

– Тогда я хотел для тебя одного: чтобы ты покинула Ленинград. Но ничего не получилось. Даже от собственного отца я не смог тебя уберечь. – Он покачал головой. – Как твой лоб?

Теплые пальцы бережно обвели рубец.

– Заживает, – заверила Татьяна, отодвигаясь.

Александр отнял руку и укоризненно уставился на нее.

– Как Дмитрий? Ты что-нибудь знаешь о нем?

– Что я могу сказать? Когда в середине сентября я впервые отправился под Шлиссельбург, то предложил ему присоединиться ко мне, под моим командованием. Он отказался. Твердил, что там нас всех непременно убьют. Потом я вызвался вести батальон в Карелию, немного отодвинуть финнов. Дать возможность грузовикам беспрепятственно провозить продукты из Ладоги в Ленинград. Финны стояли слишком близко. Постоянные стычки между ними и пограничными войсками непременно приводили к гибели очередного несчастного водителя, пытавшегося провезти еду в город. Я второй раз предложил Дмитрию ехать со мной. Да, это опасно. Да, приходится вторгаться на вражескую территорию, но если все получится…

– Вы будете героями, – договорила Татьяна. – И что же? Получилось?

– Да, – тихо признался Александр.

Татьяна восхищенно воззрилась на него, надеясь, что он не прочтет по глазам, какие чувства ее обуревают.

– И ты добровольно пошел на такое?

– Да.

– Тебя по крайней мере повысили в чине?

Он лихо отдал честь.

– Теперь я капитан Белов. Видишь мою новую медаль?

– Нет, перестань! – воскликнула она, расплываясь в улыбке.

– Что? – выдавил Александр, жадно вглядываясь в ее лицо. – Ты… гордишься?

– Угу, – буркнула Татьяна, безуспешно стараясь поджать губы.

– Видишь, я и пытался доказать Диме выгоду всего предприятия. Если бы все удалось, он бы стал сержантом. Чем выше ты поднимаешься, тем дальше оказываешься от линии фронта.

– Верно, но он так узколоб!

– Хуже того, его послали с Кашниковым в Тихвин. А вот Маразов сменил меня в Карелии и теперь уже старший лейтенант. А Диму переправили на барже через Ладогу вместе с десятками тысяч других солдат под пушки Шмидта.

Татьяна слышала о Тихвине. Советские войска еще в сентябре отбили его у немцев и сейчас отчаянно боролись за каждую пядь земли, чтобы не дать врагу перекрыть водный путь по Ладоге – единственный, откуда еще поступали продукты в осажденный город.

Она уже не улыбалась.

– Жаль, что Дмитрий не согласился. Повышение бы ему не помешало.

– Еще бы!

– И может, если бы он стал героем, – так же спокойно продолжала Татьяна, – тебе не пришлось бы жениться на моей сестре.

Лицо Александра мгновенно погасло.

– Ох, Тата…

– Но как бы то ни было, – перебила она, – ты капитан, а он в Тихвине. Теперь тебе придется жениться на Даше, верно?

Она смотрела на него прямо и немигающе. Александр устало потер глаза черными от грязи руками. Татьяна никогда не видела его таким грязным. Она была так занята мыслями о себе, что совсем забыла о нем.

– Шура, что я делаю? – с отчаянием выкрикнула она. – Прости, прости! Пойдем домой. Умоешься, отдохнешь. Можешь даже искупаться. Я нагрею тебе воды. Сварю кашу. Пойдем.

Она хотела добавить «родной», но не осмелилась.

– Женись на Даше, – едва не вырвалось у нее. – Женись, если это поможет тебе жить.

Александр не шевельнулся.

– Пожалуйста. Шура.

– Погоди.

Он нерешительно прикусил губу.

– Ты сердишься на меня из-за отца?

Он не спорил, не ссорился, не утверждал, что ни в чем не виноват. Просто молча взваливал очередную ношу на плечи и продолжал путь. Что ж, его плечи достаточно широки, чтобы вынести и не такую тяжесть, включая все беды Татьяны, и, как ни странно, видя, что он гнется под бременем, она чувствовала некоторое облегчение. Пусть даже за счет Александра. Но все равно теперь она не одна. Она хотела утешения? Вот оно.

– Нет, Шура. Никто не сердится. Они будут счастливы, что ты жив.

Александр поднял на нее глаза:

– Я не спрашивал о них. Ты сердишься на меня?

У Татьяны сжалось сердце. Этот человек, посылающий солдат в атаку, отвечающий за их жизни, нуждается в ней. Если его ранят, она сможет наложить повязку. Если он голоден, она его накормит. Если хочет поговорить с ней, вот она, рядом. Но сейчас ее Александру грустно. Она хотела объяснить, что сердится вовсе не из-за отца. Но не могла, потому что стремилась утешить. Только не видеть печали на его лице!

Она молча взяла его руку, исцарапанную, с грязными ногтями, но теплую и сильную.

– Нет, Шура. Конечно, я не сержусь на тебя.

– Я просто хотел, чтобы тебе ничто не грозило. Ничто. Вот и все.

Татьяна бросилась ему на шею.

– Знаю. Но все будет хорошо, – пробормотала она, уткнувшись головой в его шинель и задыхаясь от счастья, такого огромного, что казалось, ноги сейчас подогнутся и она упадет.

Александр откинул волосы с ее лба, прижался губами к подживающей ране и прошептал:

– Не вырывайся, как всякий раз, когда я тебя касаюсь.

– Ни за что, – пообещала Татьяна, закрыв глаза.

3

– Смотрите, кого я нашла! – воскликнула Татьяна, втаскивая в комнату Александра.

Даша, взвизгнув, метнулась к нему.

Татьяна пошла кипятить воду. Она отыскала мыло, чистые полотенца и бритву, и Александр смог наконец искупаться.

– Тепло? – окликнула она из кухни, где на всякий случай кипятила еще воду.

– Совсем нет, – донесся до нее смеющийся голос. – Принеси еще кувшин, Танечка!

Улыбаясь и краснея, Татьяна попросила Дашу принести Александру воды.

Он вошел в комнату, отмытый, чистый, раскрасневшийся и чисто выбритый, такой теплый, с такими блестящими, мокрыми волосами и влажными губами, что Татьяна не поняла, как удержалась, чтобы не броситься ему на шею. Он остался в кальсонах и нижней рубашке с начесом, а Даша взяла гимнастерку и галифе, чтобы простирнуть. Марина, Татьяна и бабушка суетились вокруг него, только мама смотрела мрачно.

Татьяна не сказала маме, что Александр принес яйца. Собиралась, правда, но, увидев, что мама не простила его за скандал с папой, решила промолчать. Пусть сначала смягчится.

Александр привез килограмм масла. Татьяна спрятала его под мешком с мукой на подоконнике. Мама выпила чашку слабого чая с хлебом и маслом, неохотно поблагодарила Александра и ушла на работу.

Бабушка собрала столовое серебро, серебряные подсвечники, одеяла с кровати, немного денег и тоже принялась одеваться.

Татьяне нужно было готовить завтрак, но она продолжала сидеть, не сводя глаз с Александра.

– Куда это она? – поинтересовался тот.

– На Малую Охту, – сообщила Даша, входя в комнату. Татьяна поспешно опустила голову. – У нее там друзья. Вот она и меняет вещи на картошку или морковку. Она много сделала для них, когда дела шли хорошо, вот теперь они и платят добром. А тебе придется ждать, пока вещи не высохнут.

– Ничего страшного, – отмахнулся он. – Я должен явиться на базу только через четыре дня. К этому времени, надеюсь, они высохнут.

Сердце Татьяны подпрыгнуло от радости. Четыре дня с Александром!

– Таня, ты сегодня собираешься готовить завтрак? – осведомилась Даша, выходя.

Марина была в другой комнате, собиралась идти в университет.

– Танюша, – попросил Александр, – я бы выпил чая.

Татьяна немедленно вскочила. О чем она только думает? Он, должно быть, голоден и с ног валится.

– Сейчас.

Александр курил, вытянув длинные ноги так, что они доставали до дивана. Татьяна не могла пройти, но Александр не шевелился. Она укоризненно уставилась на него. Он улыбался.

– Посторонись, пожалуйста, – прошелестела она, стараясь не улыбнуться в ответ.

– Переступай, – потребовал он, понижая голос, – только не споткнись. Иначе мне придется поймать тебя.

Татьяна, побагровев, оглянулась и увидела Марину, стоявшую в двери.

– Убери ноги, – строго потребовала она.

Александр неохотно подчинился.

– Иди сюда, Марина, – позвал он. – Дай на тебя посмотреть. Как дела?

Тем временем Татьяна принесла Александру чашку крепкого чая, куда положила три ложки сахара. В точности как он любил.

– Спасибо, – кивнул он.

– Пожалуйста.

– Опять ноги мешают?

– Нет, ты слишком большой для этой комнаты, – прошептала она.

Прежде чем он успел ответить, вошла Даша с чистыми простынями.

– Девушки, а как бабушка перебирается через Неву? – поинтересовался Александр, отворачиваясь от Татьяны.

Даша принялась складывать и убирать простыни.

– Вчера она принесла пять репок и десять картофелин, – сообщила она. – Но теперь у нас нет свадебного маминого сервиза. Не знаю, что ей еще придется продать после этих подсвечников.

– А как насчет тех золотых зубов, которые ты принесла от дантиста? – неожиданно спросила Татьяна. – Может, и они пригодятся колхозникам?

– Но что они будет делать с золотом?

– То же, что и с подсвечниками.

– Главное – иметь свет и тепло. Это ваше оружие против немцев, – объявил Александр. – Кстати, Таня, где обещанная каша? Где яйца?

В дверь постучали. Это пришла Нина Игленко попросить какой-нибудь еды. Нечем кормить Антона. Татьяна знала, как трудно приходится Нине вытягивать детей на иждивенческие нормы, особенно после того как Антон был ранен на крыше. Она замялась, но тут рядом с ней вырос Александр, большой, широкоплечий, грозный, и, стиснув руку Татьяны, строго сказал:

– Товарищ Игленко, нормы придумали не мы. И все получают хлеб по таким же карточкам. Простите, но у нас ничего нет.

Он захлопнул дверь и повернулся к Татьяне:

– Ты не говорила, что Антона ранили на крыше.

До чего же близко он стоит! Она не только могла обонять его, дышать им, вдыхать его, но, казалось, его торс вот-вот коснется ее груди.

– Ничего с ним не случилось, – небрежно бросила Татьяна, стараясь говорить ровно. – Всего лишь царапина.

Не хватало еще, чтобы Александр из-за этого волновался!

– Таня, ты ведь знаешь, что нормы установлены для всех? – строго спросил он, надвигаясь на нее и вдавливая в вешалку.

– Д-да.

– У тебя продуктов не больше, чем у Нины.

– Верно. Прости. Сейчас приготовлю завтрак.

Больше она не выдержит ни секунды! Стоять рядом в узком коридоре, да еще когда он в таком виде, чистая пытка!

Она вышла и, столкнувшись с Ниной в коридоре, дала ей кусочек масла.

– Благослови тебя Господь, Танечка, – прошептала та. – Он сохранит и спасет тебя, вот увидишь. Спасет за твое доброе сердце.

Татьяна вернулась на кухню и начала варить кашу. Александр присоединился к ней и, прислонившись к плите, стал наблюдать за каждым ее движением.