– Заткнись, Марина! – прошипела Татьяна. – Бабушка ест сметки со дна пакета.

– Вот как? – Марина поспешно сменила тему: – Таня, как думаешь, это правда, что все крысы ушли из города?

– Не знаю, Марина.

– А ты видела кошек или собак?

– Ни одной не осталось. Это я знаю.

Она в самом деле знала. Всех собак и кошек давно съели. Мама подошла к кровати девушек и, присев, покачала головой:

– Послушайте лучше меня.

Ее голос больше не был звонким и повелительным. Не был настойчивым. Не был громким. Его вообще трудно было назвать голосом, во всяком случае, теперь Татьяна вряд ли распознала бы в нем обычные напористые нотки. Туго повязанная концами назад косынка скрывала волосы.

– Мы можем постоянно поддерживать тепло в буржуйке? Бабушка мерзнет.

– Нет! – отрезала Даша, приподнимаясь на локте. – Откуда взять дров? У нас едва хватает, чтобы натопить комнату по вечерам. Вспомните, сколько мы уже не топили голландку!

«С тех пор как в последний раз приходил Александр, – подумала Татьяна. – Он всегда достает где-то дрова, и в комнате становится тепло».

– Нужно попросить ее топить буржуйку целый день, – потребовала мать, ломая руки.

– Да, но тогда скоро у нас совсем не останется дров, – возразила Татьяна.

– Но так она умрет от холода. Неужели не видишь, она едва ходит.

Даша кивнула:

– Даже не поднимается, чтобы поужинать. Таня, может, определить ее в твою больницу?

– Можно попробовать. Но вряд ли найдутся свободные койки. Все занято детьми и ранеными.

– Спроси завтра, хорошо? – сказала мама. – В больнице по крайней мере теплее. Там все еще топят?

– Три отделения закрыты, – вздохнула Татьяна. – Осталось только одно и то переполнено.

Она встала и пошла к бабушке. Одеяла свалились с нее, и она была прикрыта только пальто. Таня подняла одеяла, закутала бабушку и встала на колени у ее кровати.

– Бабушка, поговори со мной, – шепнула она.

Бабушка едва слышно застонала. Татьяна положила ладонь на ее лоб.

– Совсем сил не осталось?

– Почти…

Татьяна растянула губы в невеселой улыбке:

– Бабушка, в детстве я так любила сидеть рядом, когда ты рисовала. Запах краски забивал все, твой халат был весь покрыт цветными пятнами, а я старалась подобраться поближе, чтобы тоже измазаться. Помнишь?

– Помню, солнышко. Ты была такой чудной малышкой!

– Когда мне было четыре, ты научила меня рисовать банан. Я в жизни не видела бананов и не знала, как их рисовать.

– Но ты все прекрасно поняла. И банан получился как настоящий, хотя ты в жизни их не видела. О Танечка…

Она замолчала.

– Что, бабушка…

– Ах, снова стать молодой…

– Не знаю, заметила ли ты, но и молодые не так уж стойко держатся.

– Не они, – покачала головой бабушка, приоткрыв глаза. – Ты.

Наутро Татьяна принесла два ведра воды и отправилась в магазин, а когда вернулась, бабушка уже была мертва. Лежала на диване, накрытая одеялами и пальто, холодная и неподвижная.

– Я пошла будить ее, но уже было поздно, – плакала Марина.

Женщины собрались вокруг умершей.

Наконец Марина, шмыгая носом, отошла и направилась к столу.

– Нужно поесть.

Мама кивнула:

– Да, пора завтракать. Я сварила немного цикория. Саркова топила плиту своими дровами, и я сумела вскипятить воду.

Они уселись за стол, и Татьяна разрезала паек на две порции: чуть больше полукилограмма на сейчас, чуть больше полукилограмма на потом. Поделила утренний кусок, и каждый съел свой ломтик: сто двадцать пять граммов.

– Марина, – твердо велела Татьяна, – приноси свой хлеб домой, поняла?

– А как насчет бабушкиной доли? – жадно спросила Марина. – Давайте и ее съедим.

Они так и сделали. Потом Марина, Даша и мама съели цикориевую гущу. Татьяна отказалась.

Она сказала матери, что пойдет в райсовет известить о смерти бабушки, чтобы те послали похоронную команду. Но мама повелительно сжала руку дочери:

– Погоди, Таня! Если ты туда пойдешь, все узнают, что бабушка умерла.

– И что же?

– А ее карточки? Нам перестанут выдавать на нее карточки!

Татьяна поднялась из-за стола.

– До конца месяца мы сможем получать на нее хлеб. Это еще десять дней.

– Да, но что потом?

– Знаешь, мама, так далеко я не загадываю, – бросила она, принимаясь убирать со стола.

– Не стоит, Таня, – остановила Даша. – Все равно воды нет, да и что там лежало на тарелках? Пустой хлеб? А ты, мама, подумай, кто вынесет бабушку? У нас все равно сил нет, а оставлять ее тут нельзя. Жить в одной комнате с мертвецом? Ни за что!

– Лучше уж здесь, чем валяться на улице, – слабо возразила мать.

Татьяна тем временем доставала из комода чистую простыню.

– Нет, мама, так не годится, нужно ее похоронить. Даша, помоги мне. Нужно завернуть ее в простыню.

Даша сняла с мертвой одеяла и пальто.

– Это нам самим пригодится.

Татьяна оглядела комнату, впервые замечая, какой в ней беспорядок: книги попадали с полок, одежда валяется на полу, тарелки так и стоят на столе. Где же то, что она искала? А, вот он!

Она подошла к окну и взяла с подоконника небольшой рисунок углем: яблочный пирог с верхней коркой-«решеточкой», который бабушка нарисовала в сентябре. Татьяна осторожно положила листок на бабушкину грудь.

– Ладно, идем, – позвала она.

Девушки завернули тело в простыню, а мама зашила верх и низ, превратив ее в саван. Татьяна перекрестилась, наскоро вытерла слезы и отправилась в райсовет.

Во второй половине дня пришли двое из похоронной команды. Мама дала каждому по рюмке водки.

– Поверить не могу, что у вас еще есть водка, товарищ, – удивился один. – Вы первая в этом месяце, кто нам налил.

– А вы знаете, почем идет водка на толкучке? Если у вас есть еще, можно выменять даже белый хлеб, – подсказал другой.

Женщины переглянулись. Татьяна знала, что у них спрятано еще две бутылки. После смерти папы и исчезновения Дмитрия пить водку стало некому, если не считать Александра, а он почти не пил.

– Куда вы ее отвезете? – спросила мама. – Мы поедем с вами.

Сегодня все отпросились с работы, решив проводить бабушку в последний путь.

– На улице стоит забитый почти доверху грузовик, – пояснил мужчина. – Там уже нет мест. Поэтому мы оттащим ее на ближайшее кладбище. Какое к вам ближе? Старорусское? Ну, вот туда. Там и будете ее навещать.

– А могила? А гроб? – удивилась мать.

– Гроб? – беззвучно рассмеялся мужчина. – Даже за всю вашу водку я не смогу достать вам гроб. Кому их делать? И из чего?

Татьяна кивнула. Сама она, вместо того чтобы класть в гроб бабушку, скорее пустила бы его на дрова.

Вздрогнув, она застегнула пальто.

– А как насчет могилы? – срывающимся голосом спросила мама. Лицо ее на глазах серело, как пепел.

– Товарищ! – воскликнул мужчина. – Вы видели, сколько снега? Да и земля замерзла. Спускайтесь вниз, посмотрите и заодно взглянете на этот грузовик.

Татьяна выступила вперед и умоляюще положила руку на рукав мужчины.

– Товарищ, – спокойно попросила она, – только снесите ее вниз. Это самое трудное. Там мы сами все сделаем.

Она пошла на чердак, где раньше развешивали белье. Белья больше не было, зато она сумела найти то, что искала: свои детские санки, выкрашенные когда-то в синий цвет. Она стащила их вниз, стараясь не поскользнуться. Тело бабушки уже лежало на заснеженном тротуаре.

– Ну-ка, девушки, на раз-два-три, – велела она Марине и Даше.

Но Марина оказалась слишком слаба, чтобы помочь. Татьяна и Даша взвалили мертвую на санки и повезли за три квартала, на Старорусское. Мама и Марина шли сзади. Татьяна все-таки заставила себя заглянуть в кузов грузовика. Трупы были навалены до самого верха, как дрова.

– Это те, кто умер сегодня? – спросила она водителя.

– Нет, за одно только утро. Вчера мы подняли с улиц полторы тысячи тел. Лучше продай свою водку, девочка, и купи себе хлеба.

В воротах кладбища тоже громоздились мертвецы, в простынях и без. Татьяна увидела замерзший труп матери с маленьким ребенком. Несчастная так и держалась за веревочку санок, на которых лежало тело ее мужа. Татьяна закрыла глаза, стараясь выбросить из головы ужасную картину. Скорее бы домой!

– Мы не сможем пройти внутрь. И расчистить путь тоже невозможно. Давайте оставим бабушку здесь. Что еще мы сможем сделать?

Она и Даша подняли бабушку и осторожно положили в снег рядом с входом. И немного постояли над ней. А потом вернулись домой.

В этот же день они отправились на толкучку и сменяли водку на две буханки белого хлеба. Теперь, когда немцы взяли Тихвин, даже на толкучке хлеба почти не было.

7

Прошла неделя. У Татьяны не осталось сил смыть унитаз. Почистить зубы. Умыться. Александр рассердился бы на нее. Но от Александра не было вестей. Жив ли он?

– Как по-твоему, когда починят водопровод? – спросила Даша как-то утром.

– По-моему, именно тебе не стоит на это надеяться! – отрезала Татьяна. – Сама подумай, если дадут воду, тебе снова придется стирать.

Даша, засмеявшись, обняла ее.

– До чего же я тебя люблю! Даже сейчас у тебя хватает духа шутить.

– Только шутки не слишком остроумные, – вздохнула Татьяна, тоже обнимая сестру.

Носить воду было тяжело. Но хуже всего было таскать ее по лестнице. Морозы стояли до двадцати градусов. Вода выплескивалась из ведер и замерзала, так что ступеньки превращались в настоящий каток. Каждое утро Татьяна, держа ведро в одной руке и держась другой за перила, съезжала вниз на пятой точке.

А вот тащить ведро наверх… Она неизменно падала, и приходилось снова спускаться вниз за водой. Чем больше воды выплескивалось, тем толще становился слой льда. Черный ход был еще опаснее. Женщина с четвертого этажа упала, скатилась вниз на целый пролет, сломала ногу и не смогла подняться. Так и вмерзла в лед. Никто не смог ее поднять.


Женщины сидели на кушетке и слушали, как радиометроном отбивал свой бесконечный ритм, перекрывая шум радиочастот и непрерывный поток фраз: «Москва борется с врагом до последнего», или: «Нормы снова снижены до ста двадцати пяти граммов в день по иждивенческой карточке и двухсот граммов по рабочей». Слышались также слова: «потери», «разрушения», «Черчилль».

Сталин требовал открыть второй фронт, чтобы совместно бороться с фашистами. Черчилль отвечал, что для этого у него нет ни людей, ни средств, но он готов возместить Сталину потери, на что тот ехидно ответил, что представит счет самому Гитлеру.

Положение под Москвой становилось все более угрожающим. Город, как и Ленинград, бомбили каждый день.

– От бабушки Анны давно нет вестей, – заметила Даша вечером. – Таня, а ты получала что-нибудь от Дмитрия?

– Конечно, нет. Вряд ли он вообще объявится, – хмыкнула Татьяна и, помедлив, добавила: – И от Александра ни слова.

– Почему же? Я получила письмо. Три дня назад. Просто забыла вам сказать. Хочешь прочесть?

«Дорогая Даша и девушки!

Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии. Вы ждете моего возвращения? Я очень хочу снова вас увидеть.

Командир послал меня в Кокорево, рыбачий поселок, где теперь не осталось людей. На его месте – лишь воронки от бомб. В нашем распоряжении только две лошади, потому что бензина для грузовиков нет. Нас, двадцать человек, отправили сюда, чтобы проверить крепость льда: сможет ли он выдержать грузовик с продуктами и вооружением или хотя бы лошадь с гружеными санями?

Мы вышли на лед. Холод стоит такой, что можно подумать, озеро промерзло до дна, однако нет. Местами лед удивительно тонок. Мы сразу же потеряли грузовик и двух лошадей. Долго думали, что делать дальше, потом я взял кобылу и проскакал почти четыре часа по льду, до самой Кобоны, при двенадцати градусах мороза. Я решил, что лед выдержит. Как только я вернулся с полными санями продуктов, меня немедленно поставили во главе транспортного полка, куда входят исключительно ополченцы. Настоящих солдат на такое дело не поставишь.

А пока, прежде чем лед окончательно затвердеет, нам приходится гнать лошадей с подводами до Кобоны, грузить мукой и другими припасами и возвращаться. Большинство никогда не имели дел с лошадьми и редко бывали на морозе, поэтому кто-нибудь то и дело обмораживается или проваливается в полыньи и тонет. Сейчас мы пытаемся привезти в Ленинград топливо. Недостаток топлива почти так же губителен, как недостаток еды. Не на чем выпекать хлеб. Из-за отсутствия топлива простаивают печи. Мы потеряли грузовик с керосином и поэтому пока что решили использовать только лошадей. Мало-помалу обозы из Кобоны тянутся в Кокорево. В день мы привозим около двадцати тонн. Этого, конечно, мало, но все же кое-что! Сейчас я в Кобоне, гружу мешки на сани и стараюсь не смотреть на муку, зная, как вы голодаете. Попробуем доставить продукты, чтобы по карточкам больше давали.