Полина Саймонс - Медный всадник

Рот Даши оставался открытым. Глаза невидяще смотрели вверх, мимо Татьяны, на полоску фиолетового неба над пологом палатки. Татьяна кое-как поднялась, нагнулась, закрыла поцелуем глаза сестры, перекрестила и, взяв Ольгу за руку, вышла.

В соседней палатке стояли столы и стулья. Она тупо уставилась на пустую тарелку. Ольга принесла ей каши. Девушка съела половину маленькой миски, а когда Ольга велела съесть еще, сказала, что должна оставить половину сестре, и лишилась чувств.

Очнулась она в постели. Подошедшая Ольга принесла ей хлеб с чаем. Татьяна покачала головой.

– Если не будешь есть, умрешь. – пригрозила Ольга.

– Не умру, – пробормотала Татьяна. – Отдайте Даше, моей сестре.

– Твоя сестра умерла.

– Нет!

– Пойдем, я отведу тебя к ней.

Даша лежала в заднем отделении палатки, на полу, вместе с еще тремя трупами. Татьяна спросила, кто похоронит их.

– Ах, девочка, – горько улыбнулась Ольга, – какие там похороны? Ты выпила лекарства, которые дал доктор?

Татьяна покачала головой.

– Ольга, не найдете мне простыню?

Ольга принесла ей простыню, лекарства, чашку чая с сахаром и хлеб с маслом. На этот раз Татьяна выпила таблетки и поела прямо здесь, рядом с мертвецами. Потом расстелила простыню на земле, завернула Дашу и долго держала голову сестры. Оставалось разорвать концы простыни и связать наподобие мешка. Оставалось найти Дмитрия. В Кобоне, маленьком приморском городке, наверняка не такой уж большой гарнизон. Ей необходимо отыскать его. Она нуждается в помощи.

Оказалось, что никто не знает Дмитрия. Пришлось снова спускаться к реке. Остановив офицера, она спросила, где может быть Дмитрий Черненко. Тот пожал плечами. Она расспрашивала солдат, но все только отмахивались. Наконец один из тех, к кому она обратилась, удивленно воскликнул:

– Таня! Что с тобой? Это я и есть!

Она не узнавала его.

– Ты? Ты мне нужен, – безразлично выговорила она.

– Разве ты не узнаешь меня?

– Почему же, узнаю. Пойдем со мной.

Он, хромая, зашагал рядом. Его рука легла на ее плечи.

– Не хочешь узнать, что с моей ногой?

– Немного погодя, – кивнула Татьяна, буквально втащив его в то отделение, где лежало тело Даши. – Ты поможешь похоронить ее?

Она боялась, что снова упадет в обморок, прежде чем закончит то, что должна сделать.

Дмитрий тихо ахнул.

– Ох, Таня, – начал он, покачивая головой.

– Я не могу взять ее с собой. Но и оставить тут тоже нельзя. Прошу тебя, сделай что-нибудь.

– Таня! – простонал он, открывая объятия. Но она отступила. – Это невозможно. Земля твердая как камень. Даже экскаватор ее не возьмет.

Татьяна молча ждала. Солнца. Решения.

– Немцы бомбят Дорогу жизни?

– Разумеется.

– Лед на озере ломается?

– Д-да, – уже начиная понимать, кивнул он.

– Тогда пойдем.

– Таня, я не могу.

– Можешь. Если могу я, можешь и ты.

– Ты не понимаешь…

– Дима, это ты не понимаешь! Я не могу оставить ее здесь, верно? А если не смогу оставить, значит, не смогу выжить сама. Скажи, Дмитрий, когда я умру, сумеешь сшить мне саван? Или положишь здесь, с другими телами? Что ты сделаешь со мной?

Дмитрий раздраженно стукнул прикладом о землю:

– Таня, ты…

– Помоги же мне.

– Не могу, – с тяжелым вздохом отказался он. – Взгляни на меня. Я пробыл в госпитале почти три месяца, а теперь приходится целыми днями патрулировать Кобону. Мало того, что ноги отнимаются, а тут еще и бомбежки. Как хочешь, но на озеро я не пойду. Если начнется обстрел, мне не убежать.

– Достань мне санки. Хоть это можешь сделать для меня? – холодно спросила она, садясь рядом с Дашей.

– Таня…

– Дмитрий, это всего лишь санки. Неужели и на это не способен?

Он ушел и вернулся с санками. Татьяна поднялась:

– Спасибо. Можешь идти.

– Зачем тебе это? – воскликнул он. – Она мертва. Какая теперь разница? Кому какое дело? Не волнуйся о ней. Эта чертова война убила ее, и больше уже ничего не может случиться.

– Какое дело? – прошипела Татьяна. – Мне есть дело. Моя сестра не умерла одинокой. Я была рядом. И я не покину ее, пока не похороню.

– А что потом? Ты сама едва на ногах держишься. Собираешься к деду с бабкой? Где они, говоришь? В Казани? Молотове? Знаешь, тебе, наверное, не стоит ехать. Я постоянно слышу ужасные истории об эвакуированных.

– Пока еще не знаю, что буду делать. Во всяком случае, не пропаду. За меня не волнуйся.

Он побрел к выходу.

– Дмитрий! – окликнула она.

Он повернулся.

– Когда увидишь Александра, расскажи о моей сестре.

– Конечно, – кивнул он. – Обязательно, Танечка. Мы с ним встретимся на будущей неделе. Прости, что не сумел помочь.

Татьяна резко отвернулась.

После его ухода она попросила Ольгу помочь взвалить тело Даши на санки, а потом столкнула их с откоса и спустилась следом. Подняла веревочку и под молчаливым, плачущим снегом серым небом пошла к озеру. Несмотря на то что до вечера было еще далеко, тьма уже сгущалась. И ни одного немецкого самолета.

Примерно в четверти километра от берега Татьяна отыскала полынью и потянула за саван, пока труп не сполз на лед. Татьяна встала на колени и положила руку на белую простыню.

Помнишь, Дашенька, как мне было пять, а тебе двенадцать и ты учила нас нырять в Ильмень? Показала, как плыть под водой, и говорила, что ужасно любишь, когда вода смыкается вокруг тебя и на душе становится так мирно. Как велела задерживать дыхание, чтобы оставаться внизу дольше, чем Паша, потому что девочки всегда и во всем должны побеждать мальчиков. Что же, Даша Метанова, это твое последнее плавание…

Мокрое лицо Татьяны было повернуто к ледяному ветру.

– Как жаль, что я не знаю молитв. Мне так нужно помолиться, но я не умею. Боженька, миленький, пусть моей сестре Даше больше никогда не будет холодно… и пожалуйста, не можешь ли ты дать ей хлеба насущного, столько, сколько она сможет съесть… там, на небесах?

Все еще стоя на коленях, она столкнула Дашу в черный провал. В тусклом угасающем свете белый саван казался голубым. Даша тонула неохотно, словно не желая расставаться с жизнью, но потом исчезла. Татьяна продолжала стоять на коленях. Наконец она поднялась и, кашляя, медленно потащила санки назад.

Благоухающая весна1

Александр отправился в Лазарево со слепой верой в чудо… Больше ему ничего не оставалось. Больше у него не было никаких зацепок. Никаких следов. Ни единого слова ни от Татьяны, ни от Даши. Ни даже короткого письма, извещавшего о приезде в Молотов. Его обуревали тяжкие сомнения насчет Даши, но, если Славин пережил зиму, тогда возможно все. Именно отсутствие всяких известий беспокоило его. Пока Даша была в Ленинграде, писала ему чуть не каждый день. А тут уже февраль прошел, и ничего.

Через неделю после отъезда девушек Александр приехал в Кобону и искал их среди больных и раненых. Но не нашел.

В марте, вне себя от тревоги, он написал Даше в Молотов, а также телеграфировал в горсовет, запрашивая сведения о Дарье и Татьяне Метановых, но только в мае получил короткое извещение о том, что таковые в городе не проживают. Он снова послал телеграмму, пытаясь узнать, есть ли телеграфист в Лазареве. Ответ был донельзя коротким: «Нет. Тчк».

Каждый свободный час он проводил на Пятой Советской. Даша оставила ему ключи. Он убирал, подметал, мыл полы и даже вставил стекло в спальне. Нашел старый альбом с фотографиями и часто проглядывал его, пока вдруг не спрятал подальше. О чем он только думает? Все равно что общаться с призраками.

Он именно так и подумал. С призраками. Теперь он видел их повсюду.

Возвращаясь в Ленинград, он неизменно приходил в почтовое отделение на Староневском, узнать, нет ли писем Метановым. Старика, работавшего там, уже тошнило от его вида. В гарнизоне он то и дело спрашивал ведавшего корреспонденцией сержанта, нет ли писем от Метановых. Сержанта уже тошнило от его вида.

Но Александр так ничего и не получил: ни писем, ни телеграмм, ни новостей. В апреле старый почтмейстер умер. Никого не известили о его смерти. Он так и сидел за столом среди разбросанных писем и неоткрытых почтовых мешков.

Александр выкурил пачку папирос, пока просматривал письма. Ничего.

Он вернулся на Ладогу, продолжал защищать Дорогу жизни, теперь уже водную, и ждал отпуска, повсюду видя призрак Татьяны.

Ленинград медленно освобождался от когтей смерти, и Ленсовет не без основания опасался, что валяющиеся повсюду трупы, неработающая канализация и груды мусора на улицах приведут к массовой эпидемии, как только немного потеплеет. Был издан приказ о немедленной очистке города. Каждый, кто мог двигаться, был мобилизован на уборку улиц и мертвых тел. Лопнувшие трубы починили, дали электричество. Пошли трамваи и троллейбусы. Перед Исаакиевским собором посадили капусту, придававшую городу обновленный вид. Иждивенческие нормы увеличили до трехсот граммов. Не потому что стало больше муки. Потому что стало меньше людей.

В начале войны, в июне сорок первого, когда Александр и Татьяна встретились, в Ленинграде было три миллиона жителей. С началом блокады осталось два с половиной.

Весной сорок второго остался миллион.

По льду вывезли пятьсот тысяч человек. Из Кобоны их эвакуировали дальше.

А блокада еще не была прорвана.

После того как растаял снег, Александру приказали взять под свое начало похоронную команду, рывшую братские могилы на Пискаревском кладбище. Там предстояло обрести последний покой еще пятистам тысячам. Пискарево было одним из семи ленинградских кладбищ, куда людей свозили как дрова.

А блокада по-прежнему не была прорвана.

Американские консервы, полученные по ленд-лизу, медленно, окольными путями, находили дорогу в осажденный город. Несколько раз за весну ленинградцы получали сухое молоко, сухие супы, яичный порошок. Александр и сам кое-чем запасся. И даже добыл новый англо-русский разговорник, который купил у водителя грузовика в Кобоне. Тане он пригодился бы. Она такая способная и быстро учит новые слова…

Вдоль Невского выстроились ложные фасады, закрывшие зиявшие в рядах домов дыры. Ленинград неуклонно и плавно входил в лето сорок второго.

Бомбежки и обстрелы продолжались каждый день.

Январь, февраль, март, апрель, май.

Сколько еще у него не будет известий? Сколько месяцев без слова, без звука, без дыхания? Сколько можно носить в сердце надежду и признаваться, что неизбежное и немыслимое все же могло случиться? Уже случилось? И в конце концов должно было случиться? Он видел смерть повсюду, особенно на фронте. Но и на улицах Ленинграда тоже. Видел изувеченные тела, искалеченные тела, разорванные тела, замерзшие тела и истощенные тела. Видел все. И все же верил.

2

В июне приехал Дмитрий. Александр надеялся, что по его лицу не было заметно, как он потрясен. Дмитрий выглядел стариком и прихрамывал на правую ногу. Он ужасно исхудал, а руки мелко тряслись.

Но если он выжил, почему не Татьяна и Даша? Если он смог, почему не они? Если я смог, почему не они?

– Правая нога почти не действует, – сообщил Дмитрий, радостно улыбаясь Александру, который нехотя пригласил его сесть. Он надеялся больше не встретиться с так называемым другом. Что ж, не повезло. Они были одни, и в глазах Дмитрия горел хищный огонек, который совсем не нравился Александру. – Но по крайней мере хоть в бой не пошлют, – жизнерадостно продолжал Дмитрий. – Во всем есть свои хорошие стороны.

– Прекрасно. Ты ведь этого и хотел? Отсидеться в резерве.

– Ничего себе резерв! – фыркнул Дмитрий. – Знаешь, что в Кобоне меня первым делом заставили отправлять эвакуированных?

– В Кобоне?

– Именно. А что? Какое особое значение имеет Кобона, кроме того, что через нее проходят грузовики с ленд-лизовским грузом из Америки?

– А я не знал, что тебя послали в Кобону, – медленно выговорил Александр.

– Да, наши пути как-то разошлись.

– Ты был там в январе?

– Уж и не помню. Это было так давно…

Александр встал и шагнул к нему:

– Дима! Я переправил Дашу и Татьяну через Ладогу…

– Они, должно быть, так тебе благодарны.

– Понятия не имею, благодарны или нет. Ты, случайно, их не встретил?

– Хочешь знать, встречал ли я в Кобоне двух девушек? В Кобоне, через которую ежедневно проходят сотни эвакуированных? – засмеялся Дмитрий.

– Не просто девушки, – холодно напомнил Александр. – Таня и Даша. Ты ведь узнал бы их, не так ли?

– Саша, я…

– Ты видел их? – повысил голос Александр.

– Не видел. И прекрати кричать. Но должен сказать… – Он покачал головой. – Сунуть беспомощных девчонок в грузовик и бросить на произвол судьбы… Куда они отправились?