Кто-то вздохнул за ее спиной, Катрин обернулась и увидела герцога. С непокрытой головой, в длинном черном платье, он, скрестив на груди руки, остановился в нескольких шагах от нее, опершись о дверной косяк. Хотя он не произнес ни слова, его горящие глаза были красноречивее любой мольбы.

– Ты никогда еще не была так прекрасна! – прошептал он, и в голосе его было столько затаенной страсти, что Катрин задрожала от удовольствия, что испытала бы любая женщина при виде мужчины, находящегося в полной ее власти. – Я еще никогда так тебя не любил! Ты никогда не поймешь, как я тебя люблю!

Он не шевелился, но Катрин отступила назад, словно перед надвигающейся опасностью.

– Что это значит?

– Ничего. Я тебя люблю…

– Но вы сказали, что друг… Почему вы здесь?

– Потому, что я тебя люблю.

– А королевский праздник?

– Ты на него не пойдешь… и я тоже! Короли, герцоги, принцы поужинают без нас! Этой ночью я хочу лишь одну королеву… тебя! Я тебя люблю!

Опершись о сервант и сжав пальцы, она закрыла глаза, пытаясь остановить головокружение. Перед ней вдруг разверзлась пропасть, в которую она мечтала броситься. Она попыталась сопротивляться.

– Это невозможно!

– Ты не веришь? Посмотри на эту комнату, твою комнату, где ты подарила мне столько счастья, где я тебя так любил.

– Это не моя комната. Мы ведь не в Брюгге!

– Это верно. Но эта комната существует здесь, во всех моих дворцах, я заставил с точностью воссоздать ее мне…

На этот раз она так удивилась, что герцог рассмеялся:

– Нет, я не сошел с ума! Поезжай в Брюссель, в Дижон, не говоря уже о Брюгге, где твоя комната осталась нетронутой, ты везде найдешь ее.

Он быстро приблизился к одному из бархатных панно, нажал на него, и стена раздвинулась, открыв большой портрет. Катрин не только никогда не видела его раньше, но даже не подозревала о его существовании. Краска медленно залила ее лицо, шею, щеки, грудь: на длинном панно она была изображена обнаженной, с розой в руке.

– Кто это нарисовал? – выдохнула она.

– Ван Эйк, по моему приказу. Он тоже тебя любит, а я могу описать каждый кусочек твоего тела. Он мне сделал пять таких портретов. Скажешь ли ты теперь, что я тебя не люблю?

– Это глупо, безумно! Герцогиня…

– Никогда не видела эти комнаты и никогда их не увидит. Единственный ключ – у меня, и лишь эти безмолвные рабыни убирают их по моему приказу.

– Но зачем?

– Чтобы встречаться с тобой, с запахом твоих духов, твоей любимой обстановки. Ты права, у меня рой любовниц, потому что моей плоти нужна женская плоть, но никогда ни одна из них не блистала подле меня так, как блистала ты. Когда я устаю от всех этих женщин, когда мое сердце опустошено, я велю открыть одну из этих комнат, и я пью, пью до тех пор, пока воспоминание о твоем теле не станет невыносимым, тогда я встаю на колени перед твоим изображением и… занимаюсь любовью совсем один! А теперь иди ко мне!

Он подошел к Катрин, протянул ей свою руку. Она отступила, боясь этой руки, как огня.

– Нет!

Он рассмеялся:

– Не бойся! Я не брошу тебя на эту кровать, как бы она меня ни притягивала. Мне кажется, я пригласил тебя на ужин? Пойдем ужинать. Нам накрыли.

Катрин суждено было многому удивляться в эту ночь. Пол раздвинулся, и из зияющей темноты поднялся накрытый стол, затем образовавшаяся дыра бесшумно закрылась. На столе стояли цветы, несколько свечей, из золотой посуды поднимались дурманящие запахи. В резных кубках в оправе из драгоценных камней сверкало вино.

Филипп нежно взял Катрин за руку и усадил ее на стоящую у камина и украшенную серебром скамью с подушками.

Ноги ее оказались на большой медвежьей шкуре. Ловко и с изяществом герцог положил на небольшое блюдо из золота несколько ломтиков лосося. Казалось, он забыл свои недавние признания. Он радостно наполнил кубок и протянул его Катрин.

– Мое лучшее вино! Моя гордость! Выпьем за королевскую ночь. За самую прекрасную даму Запада!

Ужин получился приятным и веселым. Филипп был радостным, и Катрин вспомнила того приятного собеседника, каким он когда-то был, еще не приняв тяготы короны. Он прочел ей последние стихи своих поэтов, спел песню, рассказал последние сплетни, сообщил какие-то чисто политические секреты, упомянув о своем намерении вскоре освободить короля Рене. Катрин слушала его, прикрыв глаза, ей было так хорошо и покойно после всех пережитых несчастий.

Когда очередь дошла до десерта, герцог сел у ее ног на медвежью шкуру и предложил ей несколько драже. Катрин принялась их сосать. Филипп поставил коробочку с драже ей на колени, одновременно положив на них руку. Он сделал это так нежно, что Катрин, одурманенная вином, не сопротивлялась. Опершись на бархатные подушечки и забыв о невзгодах, она витала в мечтаниях и старых воспоминаниях.

Казалось, она не заметила, как Филипп опустился перед ней на колени и принялся ласкать ее ноги.

Она смотрела на него из-под полуприкрытых век. Неужели ее тело, еще недавно причиняющее нестерпимую боль, могло так быстро оправиться и снова испытывать потребность в любви? Горячие и ловкие руки Филиппа, который всегда был несравненным любовником, пробудили в ней уже забытые ощущения, властный призыв, прилив страсти, которая многие годы заменяла ей счастье.

Она услышала свое прерывистое дыхание. Руки, медленно поднимаясь вверх, дошли до ее живота и остановились. Еще раз почувствовав свою власть над ним, она поняла, что он в нерешительности и не осмеливается продолжать, он, владеющий землями, большими, чем целое королевство.

Где-то рядом послышался голос мужчины, напевающего под аккомпанемент лютни. В глубине дворца часы пробили полночь. Катрин открыла глаза. Она увидела Филиппа с подрагивающими губами и умоляющими глазами совсем рядом, и неожиданно улыбнулась ему.

– Чего ты медлишь, Филипп? Почему бы не отпраздновать эту королевскую ночь как мы хотим. – Глаза принца загорелись радостью.

– Ты хочешь этого?

Она наклонилась к нему, едва не касаясь его губ.

– Я хочу, чтобы ты меня любил, любил в последний раз, как ты умел любить когда-то! Я хочу тебе подарить эту ночь.

Через полчаса она убедилась, что Прюденс хорошо сделала свое дело и, если не думать о душе, тело ее не сохранило никаких следов пережитого насилия.

Радость любви была все той же. В руках того, кто когда-то научил ее любить, Катрин испытала прежнее наслаждение, так как Филипп в удовольствии видел целое искусство – деликатность, внимательность и нежность нечасто встречались у мужчин. Женщина получала от него так много, что не могла не отдавать ему всю себя без остатка.

Чуть позже, отдыхая на помятом шелковом покрывале, Катрин с широко открытыми глазами, уставшая, но с ясной головой, поняла, что вместо того, чтобы, обманув Арно, испытывать угрызения совести, она испытала чувство удовлетворения как от свершившейся мести. Она слишком много страдала из-за него, чтобы теперь наслаждаться этим реваншем, к тому же без всякого продолжения. Завтра ее ждут новые трудности и несчастья, и воспоминания об этом розовом оазисе в королевскую ночь будут согревать ее, подобно теплому лучу солнца между двумя ледяными порывами ветра.

Когда колокола соседнего монастыря отзвонили заутреню, герцог проснулся и поцелуем разбудил уснувшую Катрин.

– Душа моя, теперь я должен тебя оставить, и Бог тому свидетель, как мне это тяжело, но ночь на исходе.

– Уже?

В розовом полумраке алькова, освещенного ночником, она увидела, как он радостно и взволнованно улыбнулся.

– Спасибо за твое «уже», – произнес он, целуя ее руку. – Но, Катрин, если эта ночь показалась тебе такой короткой, почему бы нам ее не повторить? Останься! Останься у меня еще хоть немного! На следующую ночь! Я еще не исчерпал свои ласки. Я еще так хочу любить тебя!

– Нет. Не надо… Завтра ты попросишь меня задержаться еще, а я…о! Филипп, я тебя умоляю!

Поцелуем он заставил Катрин замолчать, а его легкие пальцы заскользили вдоль ее живота, к скрытой пылающей плоти. Со счастливым вздохом Катрин отдалась наслаждению, раскрывшись, подобно венчику цветка, дарящего пчеле свой нектар. Порыв всепоглощающей страсти снова охватил их, такой сильный и оглушительный, что вскоре, обессилев, Катрин погрузилась в сладкий сон.

Она не заметила, как Филипп выскользнул из кровати, надел свое черное платье и, в последний раз поцеловав Катрин в плечо, вышел из комнаты.

Прикосновение к этому плечу чьей-то холодной руки разбудило ее. В полумраке комнаты, еще до конца не проснувшись, Катрин увидела около кровати темный силуэт женщины. Прогоревшие свечи освещали комнату, а дневной свет едва пробивался сквозь деревянные ставни, закрывающие оконные витражи.

– Вставайте! – раздался спокойный приказ. – Вам пора уходить…

Этот голос окончательно разбудил Катрин. Она села в кровати, прикрыв обнаженную грудь шелковой простыней.

– Кто вы? – спросила она.

Женщина повернула лицо к свету. Это была герцогиня, Катрин побледнела.

– Госпожа… – начала было она, но странная посетительница не позволила закончить.

– Я вас прошу, делайте то, что я вам говорю! Вставайте и одевайтесь. Я принесла вам одежду, так как вашу забрали, чтобы задержать вас здесь. Я сама выведу вас из дворца.

Хотя в голосе и не чувствовалось гнева, сопротивляться было невозможно. Изабелле Португальской не стоило большого труда заставить повиноваться себе. Ее светлые глаза были так холодны, что Катрин пришлось встать с кровати. Она надела протянутую ей рубашку, представ на какой-то миг обнаженной перед глазами герцогини. Как только Катрин надела белье, ее достоинство нашло в нем укрытие, она обрела свое прежнее мужество.

– Почему вы так заботитесь обо мне, госпожа герцогиня? Вам не составило бы труда выбросить меня из дворца, отдав приказ служанке или страже!

– Нет. Этого я не могу сделать, так как мне этого не простят именно потому, что речь идет о вас.

– Вы поступаете так со всеми женщинами, которым монсеньор герцог оказывает честь… – несколько насмешливо поинтересовалась Катрин.

Изабелла презрительно повела плечами:

– Эти создания? За кого вы меня принимаете? Они исчезают сами по себе без того, чтобы я об этом заботилась.

– Почему же со мной…

Катрин воспользовалась наступившим молчанием и зашнуровала принесенное герцогиней черное бархатное платье.

Герцогиня медленно подошла к панно, скрывающему портрет, и включила механизм.

– Потому что вы – совсем другое дело. Долгие годы я со страхом ждала вашего возвращения, и, когда вчера вечером я вас узнала, я поняла, что то, чего я боялась, произошло. Вы вернулись… вы, единственная, кого он когда-либо любил, единственная, кто держит в плену его чувства и душу! Вы думаете, я не знаю, что он ищет во всех этих женщинах, к которым его толкает ненасытная похоть? Воспоминание о вас, неосознанное желание найти вас в другой. Вы думаете, я не знаю, – понизив голос, с горечью добавила она, – что это Золотое Руно, созданное во время нашей свадьбы, было посвящено не мне, так же как и восхваления придворных поэтов, а другой, страстно любимой, незабвенной!

Смущенная тоном Изабеллы, в котором слышалось страдание, Катрин прошептала:

– Как вы узнали? Я думала, что вы ничего не знаете об этой истории, об этой комнате.

– Об этих комнатах? Они надежно спрятаны, так как задумавшему их архитектору прекрасно удалось замаскировать вход в них, но герцог должен был знать, что ничто не может укрыться от любопытства слуг и шутов. Я была матерью трехмесячного ребенка, когда Филипп покинул мое ложе, и слуга показал мне одну из комнат. Однажды ночью я видела своего супруга, отца моего ребенка, стоящего обнаженным на коленях перед этим языческим изображением и совершающего отвратительный дьявольский ритуал. Поэтому я и хочу, чтобы вы уехали… О! Если вы останетесь – все другие исчезнут. Но, снова обретя вас, герцог станет равнодушным к делам государства и короны! Ночи в вашей постели и дни у ваших ног – вот чем станет его жизнь. Уходите! Процветание государства требует этого, а я, правительница этого государства, приказываю вам! Эскорт ожидает вас внизу и проводит за пределы наших владений.

Катрин медленно подошла к панно, закрыла его и, подойдя к Изабелле, внезапно улыбнулась.

– Мне бы больше понравилось, если бы вы сказали: я, супруга, хочу этого! Так вы не любите вашего сеньора?

– Это вас не касается! Речь не об этом. Да и можно ли любить фавна, козла, находящегося в вечном гоне?

– Конечно! Вы говорите так о нем, потому что не любите его. Ваш эскорт ни к чему. Я приехала не для того, чтобы остаться, и этой ночи не было бы, если бы случай не привел меня на путь следования вашего кортежа. Я приехала в Лилль всего на одну ночь, это была лишь передышка. Я заеду за своими слугами и багажом и уеду навсегда из этого города. Вам останется лишь убрать эти портреты, которые вам так неприятны, и забыть меня.