— Елена из тех женщин, — сказал Клавдий хозяину, — чья красота со временем лишь утверждается и делается еще более теплой и зрелой.

— Если ты желаешь, — отвечал Симон, словно только того и ждавший, — она твоя на сегодняшний вечер. Надо только сговориться о цене.

Клавдий, похоже, колебался, и Симон принялся нахваливать товар.

— Елена и в самом деле существо исключительное. Посмотри, как она танцует! Это же сама грация! И какая чувственность в каждом ее движении! Когда я увидел ее в одном лупанаре, в старом квартале Тира, на меня будто снизошло откровение: духи заговорили со мной, и я узнал, что она — перевоплощение Елены Троянской.

— Совершенно верно, — заикаясь, проговорил Клавдий, уже изрядно выпивший. Его голова начинала как-то странно трястись.

— Владея познаниями, которые она приобрела в своих предыдущих жизнях и которые платоники называют врожденными, она принесла мне и много других откровений. Так, через нее я постиг, каким образом можно вернуть силу евнуху и вылечивать опухоли, с помощью лекарства, составленного мною на основе жира, взятого со лба льва.

— Благодаря чему ты и скопил кое-какое богатство, — с улыбкой заметил Азиатик.

Симон отвечал с деланным простодушием:

— Разве мне не удалось этим лекарством излечить опухоли? Разве не это самое главное?

— Ладно уж, — не стал спорить Азиатик.

Симон приподнялся на ложе и радостно заулыбался: в триклиний вошел мальчик с девичьим лицом, в узкой набедренной повязке, обвивающей его гибкую талию, с короткими курчавыми волосами, перевязанными голубой лентой, с гримом на лице и накрашенными ногтями. Он скользнул между танцовщицами и сел у Симонова ложа. Маг привлек его к себе и поцеловал.

— Друзья мои, — сказал Симон, указывая на ребенка, — имея перед глазами столь очаровательное существо, можно ли превозносить целомудрие, как это делают пифагорейцы или последователи Досифея, коим являлся и я? Они блюдут строжайшую воздержанность, считая, что подобное поведение должно быть достойно похвалы, тогда как на самом деле оно является оскорблением красоты и презрением законов природы, установленных верховным Богом, давшим нам в удел любовь и наслаждение!

— И все же, — заговорил Азиатик, — есть много мудрецов, которые показали нам, что целомудрие приносит свои плоды.

— В этом-то и коренится глубочайшее заблуждение: целомудрие бесплодно, как с точки зрения материальной, так и духовной, поскольку дух и материя едины и одно предшествует другому. Я сам есть живое слово Божье, я — его сила, я — Святой Дух. Всемогущий Бог создал премудрости, наделив их разными силами и свойствами. Когда он решил создать мир, первая из премудростей проникла в его замысел и вознамерилась предупредить его волю. Она породила ангелов и другие нематериальные силы — их еще называют эонами, — которым она не стала открывать существование Всевышнего. Стремясь проявить свою силу, эоны создали видимый мир, а чтобы их создания могли обожать их как единственных богов, вечных и всемогущих, они сумели овладеть первой премудростью, явившейся, так сказать, их праматерью, и заточили ее в тело женщины. Так из поколения в поколение, из века в век премудрость проходит через множество женских оболочек. Как вам известно, Елена, в частности, являлась супругой Менелая и в своем последнем воплощении была принуждена к такой мерзости, как пребывание в гнезде разврата. Я знал о существовании той Елены, которую вы здесь видите, и искал ее повсюду, словно пастырь заблудшую овцу. Наконец я нашел ее и теперь хочу вернуть ей ее былое великолепие, ведь поистине она — душа Мира, отражение всемирной Красоты. Она есть плоть, но красота ее тела — это отражение красоты ее души. Как говорил Аристотель, тело ее есть энтелехия ее души, и таким образом, любя тело, мы познаем душу, через плотскую любовь и познание материи поднимаемся по мировой лестнице к познанию разума и любви духовной. Физическое проникновение в существо есть необходимая прелюдия к проникновению в его дух, который является отражением всеобщего духа, мировым зеркалом, и в его душу, которая есть искра, высеченная из мировой души.

— Я знаком с твоей доктриной, Симон, — сказал Азиатик, — и да будет тебе известно, что я уже пережил стадию плотской любви. Действительно, было время, когда я ночи напролет пьянствовал в компании куртизанок, но я потерял вкус к разврату.

— Уж не влюблен ли ты? — поинтересовался Гай Силий.

— Может быть, — чуть слышно ответил Азиатик.

— Если так, — вмешался в разговор Клавдий, — то мне жаль тебя оттого, что ты не пускаешься в безумства… Однако, Симон, ответь мне, я вот все смотрю на Елену и чувствую, что самое время тебе выполнить обещание. Я бы хотел узнать, какого вкуса губы у мировой души.

Симон улыбнулся и подозвал молодую женщину; она тотчас предстала перед ними.

— Клавдий, наш горячо любимый гость, желает узнать тебя поближе, чтоб ты раскрыла ему секреты всемирной любви, — сказал Симон.

— Он утолит жажду из моего источника, — отвечала Елена, адресуя призывную улыбку Клавдию, который икал и тряс головой.

— Э! О нас-то, кажется, забыли! — вскричал Арбакт. — Апион все рассказывал мне историю египетского жреца из Гелиополя, который взял имя Моисей и вывел из Египта древних евреев, ставших предками нынешних. Они так долго бродили по пустыне, что я теперь сам умираю от жажды. А ты, как я погляжу, раздаешь женщин…

— Именно так, Арбакт, — подтвердил Симон. — Я вижу рядом с тобой Попилию, она, я уверен, будет счастлива познать глубины твоей души.

— Клянусь всеми богами! — с едким смешком воскликнула старуха. — Я открою ему глубины своей души и глубины еще кое-чего, и ты, Арбакт, убедишься, что многоопытная старуха в постели стоит большего, чем молоденькая дура.

— Я не сомневаюсь, — ответил Арбакт, послав Попилии улыбку, более похожую на гримасу. — Но для начала я бы предпочел одну из твоих танцовщиц…

— Предоставляем тебе выбрать, Арбакт, — с важным видом объявил Симон.

Арбакт поспешно встал и, взяв одну из танцовщиц за руку, повлек из триклиния.

Клавдий, склонившись к уху Симона, спросил о цене за Елену. Ответ заставил Клавдия вздрогнуть.

— Симон, ты сговорился с моим племянником Калигулой, чтобы разорить меня! — воскликнул он. — Ты что, сообщник этого Геликона?

— Что ты хочешь этим сказать, друг мой? — засмеялся маг. — Ты имеешь в виду цезарева отпущенника, который сопровождает его повсюду — в бани, на пирушки, на игры, — словно он его тень?

— Именно его. Этот Геликон — человек коварный и подхалим, он клевещет на всех, словно хочет, чтобы в Риме остались только двое — он и Калигула. Я знаю, это он надоумил моего племянника ввести меня в жреческую коллегию, созданную в честь Друзиллы. Кстати, тебе известно, что члены этой коллегии должны не только брать на себя расходы по ее культу, но и оплачивать изготовление статуй и посвященных ей памятников, так что я был вынужден заложить большую часть своего имущества, ведь одно лишь внесение в список жрецов стоит восемь миллионов сестерциев. Вот уж поистине дорого оплаченная честь! А все этот Геликон, чтоб его Плутон унес в аид! Назначил такую разорительную цену!

— Тебе грозит продажа имущества? — забеспокоился Симон.

— Мне надо всего опасаться, но мог ли я противиться, если Калигула каждый день упрекает меня за то, что сооружение статуй его братьев шло слишком медленно?

— Да, положение у тебя щекотливое, — признал маг, будучи в глубине души уверен, что Клавдий, несмотря ни на что, еще владеет значительными средствами и своими жалобами просто хочет снизить цену.

Но трясущий головой Клавдий бросил на Симона полный отчаяния взгляд, и маг, казалось, смягчился. Наклонившись к Клавдию, он что-то шепнул ему, после чего лицо Клавдия просияло от удовольствия.

— Симон, ты мне брат, — заикаясь, пробормотал он.

В следующий миг он как-то гнусаво расхохотался, пошатываясь, встал и, поддерживаемый Еленой, удалился.

— Когда Елена уходит, кажется, что меркнет солнце, — заявил льстивый Апион.

— Разумно сказано, Апион, — откликнулся маг. — Елена не только мое солнце. Она еще земной образ небесного светила.

Он хотел было пуститься в свои обычные эзотерические разглагольствования, когда слуга объявил о прибытии двух ожидаемых гостий. Симон поднялся и пошел в переднюю встречать их. Маг был поражен красотой и искрящейся молодостью Мессалины, чьи темные глаза завораживали тайной, а трепетные губы выдавали обостренную чувственность. Ее тяжелые волосы были подняты и удерживались гребнем из слоновой кости с изящной золотой инкрустацией, а развитые формы выгодно подчеркивала темно-зеленая туника из тонкого, колышущегося шелка. Симону не пришлось сожалеть о том, что он в конце концов согласился принять в свой круг обеих этих женщин. Саббио и домоуправитель Теогония изрядно похлопотали, чтобы Симон, опасающийся чужаков и доносчиков, решился назначить день, когда он примет Мессалину и пожелавшую сопровождать ее мать. Со своей стороны, Лепида столько наслышалась о достоинствах мага, что твердо поддержала просьбу дочери.

— Мы только что говорили об ослеплении, которое вызывает появление солнца, — сказал Симон Мессалине, — но оказывается, мы не вполне знали, что это такое, пока не увидели тебя.

— Боюсь, Симон, что я лишь слабый отсвет того солнца, что сверкает в глубине твоей души, — скромно ответила Мессалина.

— Лепида, — снова заговорил Симон, — какая радость для тебя иметь такую дочь, но в ней еще не вся твоя слава: я вижу, что это от тебя Мессалина унаследовала столь дивные прелести.

После обмена любезностями он пригласил обеих женщин в соседний атрий. Вокруг четырех высоких, устремленных к проему в крыше колонн с каннелюрами, нижняя часть которых была окрашена в красный цвет, а все остальное — в ярко-желтый, обитал сонм странных варварских божеств, кои и привлекли внимание гостий. Они остановились осмотреться, и Симон заговорил:

— Да будет вам известно, что все здесь является символом, ничто не лишено смысла. Бассейн между колоннами представляет собой первичное море, первоначальный хаос, из которого произошел воспринимаемый мир. Эти колонны могли бы быть символами произрастания, но они представляют также и мировую ось, опору неба, что виднеется в проеме крыши. Они словно солнце, которое посылает свои лучи из лотоса, плавающего в океане.

Тут он показал на большой отлитый в бронзе лист лотоса, который был установлен посреди бассейна, а над ним возвышался распустившийся золотой цветок.

— Красный цвет — это не что иное, как восходящее и закатное солнце, а желтый — солнце во всем своем сиянии, когда оно достигает зенита.

Затем он повел гостий к статуям.

— Вы видите, у меня здесь нет алтаря богов домашнего очага. Но зато вот Исида, изваянная в бирюзе из пустынь Каменистой Аравии, которую мы в Палестине называем Синай. Она — мать всего, мировая душа. А там — ее брат и супруг Осирис, там — их сын Гор, сидящий в лотосе. А это существо с черной волчьей головой — египетский Анубис. Говорят, что он бог мертвых, но это неверно, он бог возрождения, тот, через кого происходит перевоплощение душ. А этого бога с головой ибиса египтяне зовут Тотом, а греки — Гермесом, проводником душ, или еще Трисмегистом, трижды величайшим, который ведет умерших в потусторонний мир. Это покровитель тайн, ему известны откровения потаенного бога.

Он предложил им пойти в сад, окруженный портиками, где Мессалина смогла лишь мимоходом увидеть многогрудую Артемиду Эфесскую и греческого Аргоса с телом, испещренным множеством глаз. Посреди сада был устроен бассейн с фонтаном, похожим на пальму; вода в нем, поглощая солнечные лучи, отливала всеми цветами радуги, а капли, должно быть, символизировали слезы какого-то бога.

— Мог бы ты нам назвать своих гостей? — попросила мага Мессалина, которой не терпелось узнать, есть ли среди них тот, кого она так надеялась встретить.

Симон перечислил присутствующих, сказав о каждом несколько слов. Последним, кого он назвал и о ком она уже не ожидала услышать, был Валерий Азиатик.

— Это странный человек, — сказал Симон. — Родом из Виенны, что в Нарбоннской Галлии. Был консулом и сенатором при Тиберии и сделал одну из самых достойных карьер. Его авторитет столь высок, что он добился от Калигулы, чтобы его родина была переведена на положение римской колонии. Но неожиданно он отвернулся от всех соблазнов этого мира… впрочем, не совсем, иначе…

— Иначе он не был бы здесь, — подсказала Лепида, которая прекрасно понимала, что такое духовная жизнь их хозяина.

— Ты правильно рассудила, — сказал Симон с понимающей улыбкой.

Они вошли в триклиний. Симон представил пришедших, и гости приветствовали их. Мессалина почувствовала, как у нее заколотилось сердце, когда она увидела Валерия Азиатика, — настолько мощную ауру красоты и благородства создало вокруг этого человека ее воображение.