— Я ничего не стал говорить Аснат. Да и зачем? Исет жива, я в этом был уверен, но что мог я в тот момент сделать, если даже Сидури, та самая вавилонянка, что держала трактир в Содоме, не знала, что с ней стало после того, как все они покинули город. Где мне было искать ее? К тому же я был связан обещанием, данным царю Шареку, и мне следовало подумать о сыне. Как отнять его у Зераха? Я имел возможность убедиться, что насильно заставить Зераха указать место, где прячется его сын с моим сыном, мне не удастся. Мне пришло на ум попробовать с ним договориться. К тому же у меня уже не было причин мстить ему за преступление, которого он, как выяснилось, не совершал. С Исет и ее матерью жестоко обращался Нахаш, старший сын Зераха, которого я убил своими руками. «Так что теперь, — сказал я себе, — у тебя нет права молить богов об отмщении, скорее уж Зерах должен просить высшие силы отомстить тебе за смерть своего сына». У Зераха я рассчитывал узнать, кто из приближенных царя выдал меня ему, и предложил прилюдно назвать предателем Дидумеса — человека, который на тот момент правил Великим Городом Юга под взятым при коронации именем Дьедетепре. Для меня важнее было узнать, кто в стане гиксосов является моим врагом, чем осуществить месть, которая не помогла бы мне достигнуть желаемого.

А еще я надеялся, что мои соглядатаи, которых я выставил на площади, все-таки узнают, где скрывается Ханун, выследив служанку, если та решится отправиться к младшему сыну хозяина. Поэтому я выждал какое-то время, хотя, по правде говоря, я с отвращением шел на мировую с человеком, к которому не испытывал ничего, кроме ненависти. Даже если Исет осталась в живых, именно ее отец был повинен во всех наших несчастьях и в том, что до этого самого дня моя дорогая супруга терпит где-то нужду и лишения. Что до меня, то я был уверен: если бы Мермеша нас не предал, а Исет не увели бы силой из нашего с ней дома, я все равно отправился бы в страну царей-пастухов, чтобы выполнить поручение моего государя. И, без сомнения, я бы сделал то, что сделал. Вот только, сохранив жизнь Шареку, я бы не стал жениться на его дочери. Мысль о том, что Исет навсегда покинула меня и теперь пребывает в стране мертвых, перевернула мою жизнь. Не могу я также отрицать и того, что при дворе царя гиксосов я занимал куда более высокое положение, чем в армии царя Аи Мернефере. К тому же царевна Аснат очень меня любила. Я тоже ее любил, и так сильно, что время от времени задавался вопросом, а люблю ли я еще Исет и если когда-нибудь снова ее встречу, сможем ли мы быть вместе? И вот, всем сердцем желая найти сына, я гнал от себя мысли о его матери. Точнее, я хотел забыть ее, чтобы посвятить всего себя той, кто стала моей законной супругой, — дочери царя гиксосов.

Мое решение зрело в течение многих дней, и вот наконец я пришел к Зераху. Он был со мной любезен и предупредителен. Он заявил, что рад моему приходу и предчувствует, что скоро станет одним из приближенных наследника царей-пастухов. Я, воспользовавшись этим замечанием, ответил так: «Я не против такого поворота событий, однако нам следует скрывать наше близкое знакомство, чтобы враги, которых я имею при дворе, могли открыться тебе, не опасаясь, что я об этом узнаю». А еще я сказал, что, если он откроет мне имена этих врагов, я попрошу своего тестя назначить его, Зераха, наместником Авариса. Но все это произойдет только в том случае, если мне вернут сына.

— Я не против вернуть тебе сына, — заверил меня Зерах. — Но сначала я должен убедиться в твоей искренности. Я хочу быть уверен, что, получив своего ребенка и спрятав его в безопасном месте, ты не прикажешь схватить меня и убить.

Я поклялся ему богами Египта и Ханаана, что на такое предательство я не способен, и заверил, что говорю с Маат на языке. Он ответил, что расскажет, где скрывается его сын с семьей, но для начала я должен прекратить наблюдать за его жилищем.

— Видишь ли, моя служанка Маака заметила, что изо дня в день какие-то люди стоят в тени сикомор на краю площади, — сказал он мне, тогда как я не смог сдержать удивления. — И она видела, что всякий раз, когда она идет за покупками или в гости к соседям, один из этих людей следует за ней, как преданный пес.

Зерах отметил, что мои соглядатаи не слишком-то хитры.

— Теперь ты понимаешь, что такими методами тебе ни за что не найти затерянного в деревне дома, где, уверяю тебя, ни в чем не испытывая нужды, живут мой сын, мои невестки и твой сын Амени.

И я был вынужден согласиться с ним, как и с тем, что мои люди проявили себя неловкими и глупыми, и пообещать, что больше они его беспокоить не станут.

Он сказал, что люди говорят, будто царь Шарек в недалеком будущем примет Красную и Белую короны из рук мемфисских жрецов, хотя южные области Египта ему только предстоит завоевать, вырвав их из рук узурпатора.

— А еще я знаю, — добавил он, — что очень скоро и ты отправишься в город, который вы, египтяне, называете Весами Обеих Земель, чтобы присутствовать на коронации, которая превратит царя, твоего названного отца, в воплощение Гора и законного правителя этой страны.

Я ответил, что это правда: царский корабль стоит у причала, и в ближайшие дни мы с Аснат отправимся в Мемфис. Зерах заверил меня, что, если я выполню свои обещания и сниму слежку за домом, по возвращении в Аварис он откроет мне, где прячут моего сына. И заметил, что не знает, окажет ли этим мне добрую услугу.

— Если люди говорят правду о твоей высокородной супруге, то, боюсь, она не обрадуется появлению во дворце ребенка, порожденного тобой в первом браке.

Я сказал, что это моя забота. Но я понимал, что он совершенно прав. Я не имел намерений оставить сына при дворе. Я решил доверить его воспитание своим родителям, которые, как я надеялся, все еще жили в окрестностях Шедетта, на берегу Южного озера. Или, что было бы даже лучше, моему деду, если он, конечно, еще жив и полон сил. Только он мог сделать моего сына Повелителем змей, передать ему мастерство, которое позволило мне стать тем, кем я стал. Я подсчитал, что моему Амени сейчас уже исполнилось восемь лет, однако еще не поздно было начать обучение. Но и медлить было нельзя, потому что на кропотливую работу по приучению ребенка к ядам самых разных змей уходил не один год.

Должен признать, что мне не доставляло никакого удовольствия исполнение моих новых обязанностей правителя города и всей области. Мне было скучно сидеть в приемной зале дворца или в тени портика, выходившего во двор. Именно там когда-то меня самого принял этот сын Сета Ренсенеб — человек, которого я отправил к Озирису. Поэтому я переложил на чужие плечи бремя разрешения споров и даже управления делами области. Исполнять свои обязанности я доверил Яприли, сыну царя Ершалаима, и он с тех пор вершил правосудие, разбирая требования многочисленных истцов, с восходом солнца собиравшихся во дворе, чтобы услышать его справедливое суждение. Ему же все это, в отличие от меня, нравилось. Яприли сказал, что ему предстоит заниматься тем же самым, когда титул Царя Правосудия перейдет к нему от отца, Мелкиседека (надо заметить, что имя Мелкиседек принимал каждый, кто восходил на трон в этом городе иевусеев — одной из населявших Ханаан народностей). Зилпа, «носитель арфы», был назначен мною командиром оставленной царем в Аварисе небольшой армии, что показалось мне вполне естественным: в армии фараона в обязанности «носителя арфы» входило командование войсками в случае, если сам правитель на какое-то время покидал столицу. А я как раз собирался уехать из вверенного моему попечению города.

Надо сказать, самым большим моим удовольствием в то время было ездить по окрестным поселениям или по пустынной местности на колеснице вместе с Аснат, которая правила лошадьми. Чтобы не утратить сноровку, я часто спрыгивал с колесницы и бежал за ней, а иногда и рядом, стараясь утомить лошадей прежде, чем устанут мои собственные ноги. Это очень забавляло мою супругу: она подбадривала меня и незаметно сдерживала лошадей. Если бы не эта невинная хитрость, колесница, конечно же, без труда меня обгоняла бы. А когда мы выбирали подходящее место — иногда в пустыне, а иногда и на меже, разделявшей ухоженные поля, — я охотился на змей, чтобы сохранить быстроту движений. Кроме того, я продолжал малыми дозами принимать яд, чтобы оставаться к нему невосприимчивым.

Большую часть дня я проводил с Аснат, а вечерами с отчетами приходили Яприли и Зилпа. В сопровождении Аснат я часто навещал Халуякима, главу маленького племени шазу, с которым встретился в Аварисе, вернувшись в город с моим государем Шареком. Хочу вам напомнить, что племя Халуякима разбило лагерь в окрестностях Авариса, их стойбище было окружено полями, покинутыми крестьянами с приходом армии гиксосов. Я приложил все усилия, чтобы убедить беженцев вернуться в свои дома и ухаживать за посевами. Когда вернулись крестьяне, Халуяким тоже возвратился на стоянку у источников, где я когда-то познакомился с ним по дороге из Египта в Ханаан. Там мы с Аснат его и нашли. К тому же я не мог не воспользоваться возможностью каждый раз по приезде посещать место, которое шазу прозвали Змеиной дырой — то самое, которое когда-то Халуяким с сыном Яму-илу мне показали. Там я без труда ловил самых разных змей, привозил их во дворец, где и держал на дне глубокой ямы. Первое время Аснат при виде змей приходила в ужас, но быстро привыкла к их присутствию, потому что уже не сомневалась в моем мастерстве. Я даже начал понемногу приучать ее к змеиному яду, хотя, конечно, знал, что никогда ей не стать столь же нечувствительной к укусам, как я сам. Чтобы стать неуязвимым к яду, близкое знакомство человека с этими ползучими детьми земли должно состояться в очень юном возрасте…

Кроме прочего я совершенствовался в стрельбе из лука и метании дротика, охотился в пустыне на антилоп, газелей и львов, правда, близко к жилью пустынные кошки подходили нечасто. Но уж если подходили, то крестьян охватывал ужас, ведь охотились львы на домашний скот, который куда легче было поймать, чем стремительного орикса или пугливую газель, в любой момент готовых унестись прочь от опасности. Хети призывали на помощь, когда эти цари пустыни, а чаще ее царицы, слишком близко подходили к полям с намерением найти легкую добычу.

Здесь, на вашем прекрасном острове, эти великолепные хищники не живут. Их нравы, по моим наблюдениям, очень похожи на нравы жителей Ханаана: самцы обычно спят или греются на солнце, в то время как самки не только защищают себя и своих детенышей, но и кормят всю стаю. Львицы приносят в логово свою добычу, и первыми на нее набрасываются именно самцы. Самки получают доступ к пище, когда самцы утолят свой голод. Остатки поедают детеныши и старые животные, которые уже не могут охотиться самостоятельно. Грифы, гиены и шакалы дерутся за жалкие остатки этого пиршества.

Так и текли мои дни в Аварисе. По вечерам мы ужинали в компании моих товарищей и их жен, вернее сказать, египтянок, которые стали их спутницами. Я приглашал к себе моих давних приятелей-хабиру и некоторых придворных — Жимну, возничего моей боевой колесницы, Зилпу и Яприли. Я старался, чтобы наши застолья проходили по египетским традициям: мы садились парами, причем перед каждой парой слуги ставили отдельный столик, в то время как у жителей Ханаана, в частности, у ааму, многие поколения которых жили в Аварисе, за общим большим столом, сделанным из дерева, на подушках восседают только мужчины. Их женщины остаются дома, и покидать его им запрещено. Они могут принимать у себя только близких родственников или других женщин, которым мужья дали разрешение покинуть свой дом. Моя Аснат, без которой, разумеется, не обходилось ни одно наше ночное пиршество, говорила, что египетские традиции нравятся ей больше, чем ханаанейские, и что она поддерживает намерение своего царственного отца перенять нравы и обычаи страны, которую он завоевал.

Я сказал «которую он завоевал», но это не совсем верно. На самом деле Шарек стал властелином совсем небольшой части египетских земель. Посланцы Якебхера сообщили, что успех сопутствует ему в захвате земель Дельты, что ему поручил совершить мой царь. Стало известно, что под предлогом уничтожения нескольких очагов сопротивления Якебхер утопил северные области страны в крови и предал их огню. Разоряя богатые провинции, он заслужил благодарность своих солдат — позволил им присваивать все, на что только падал взгляд. Этим он нарушил волю царя Шарека, который стремился завоевать страну, не прибегая к убийствам и грабежам. Кроме этого, уважение жителей к новому государю мог бы вызвать и тот факт, что царский венец он должен был получить из рук жрецов храма Птаха в Мемфисе.

Месяц прошел с того дня, как царь во главе своей армии отправился в Мемфис, когда ко мне пришел гонец и сообщил, что мой господин Шарек просит меня не мешкая отправляться в Весы Обеих Земель вместе с моей дорогой супругой и моей армией. Мне предстояло присутствовать на церемонии восхождения на трон нового царя, подготовленной жрецами храма Птаха, этого мемфисского бога-мастерового. А еще посланец Шарека добавил, что царю меня очень не хватает: особенно тяжело ему объясняться с Великим начальником ремесленников — так именовали первого жреца храма Птаха. Конечно же, в свите Шарека были переводчики, все — ханаанеи по происхождению, ведь египтяне знали только свой язык, и даже ученые писцы не снисходили к изучению языков «диких» народов. Они заверяли, что изучение египетских писаний и различных документов, а особенно иероглифических знаков священного языка предков и божественных текстов, не оставляет ни минуты свободного времени, чтобы изучить что-либо еще, а тем более захламлять ум словами чужеродных языков. На самом же деле писцы считали, что во многом превосходят основную массу населения, а тем более чужаков — этих кочевников и даже выходцев из городов — как Востока, так и Запада. Я не учился ни в Доме жизни[5], ни в школе писцов, поэтому охотно выучил языки ааму и ханаанеев и, конечно же, язык кефтиу.