Эмери Лорд - Миг столкновения

– Напряженный день выдался.

Хочу спросить, чем конкретно я ее так рассердил. Впрочем, лучше не начинать, раз Виви, похоже, уже остыла.

– Да, знаю. Извини. Я не имел права на тебя это вешать.

Растираю лоб – за лобной костью давно гнездится тупая боль.

– Это было нечестно с моей стороны. Это не твоя проблема, Вив, и вообще…

Виви прижимает пальцы к моим губам, прерывает неуклюжие извинения.

– Хватит об этом. Приходи лучше сегодня ко мне. Ужин приготовишь. Мама в Сан-Франциско укатила на открытие галереи.

И просто на случай, если я вздумаю сказать «нет», Виви роняет руку и приникает губами к моему рту. Обнимаю ее за шею. Эта девчонка мою мать в момент нервного срыва видела; да что там мать – я сам при ней истерил. И все-таки она вернулась.

– Эй! – кричит с лужайки Лия. – Виви! Это же мой брат!

Смотрю на Виви. Стираю с ее скулы синее пятнышко.

– Тебе позавидовать можно. Вся в меловой пыли, да еще и сестренка моя постоянно вмешивается.

Виви улыбается, словно ей некая чудесная тайна открыта, и шепчет:

– По-моему, это здорово.

Что самое потрясающее – Виви действительно так считает.

Виви

– Вивьен, ты же говорила, что в Сан-Хосе за покупками собралась!

Вообще-то я рассчитывала, что к моему возвращению от Джонаса мама уже уедет. Не тут-то было!

Вот она, вся расфуфыренная, идет к машине, а я как раз подруливаю на скутере. Мама гонит меня в дом, лицо у нее пунцовое, под цвет юбки.

– Ну да! Вот – я «Веспу» купила! Я о ней давно мечтала, и ты это знаешь!

Миляга продавец погрузил «Веспу» в багажник маминой машины, и я покатила обратно в Верона-ков, а распаковаться сосед помог. Сбылась мечта, голубая в прямом смысле. Вот она, «Веспочка» моя ненаглядная; и никакие мамины упреки моего счастья не разрушат.

– Не понимаю, чего ты сердишься. Я ведь шлем тоже купила!

Приобретение более чем разумное. Права на вождение мотоцикла у меня имеются – год назад я встречалась с парнем, у которого был мотоцикл. Причем мое сокровище – скоростное. Для хайвея годится! И больше не надо клянчить мамину машину. Сплошное удобство.

– Скутер стоит несколько тысяч долларов, Вивьен.

Она мое полное имя произносит как непечатное слово; это невыносимо.

– А кредитку ты у меня из бумажника украла!

– Нет, не украла, потому что это моя кредитка, а не твоя! Деньги бабушка завещала мне! Это не воровство, когда свое берешь.

Голос становится пугающе тихим:

– Кредитку я вынуждена была у тебя конфисковать, потому что ты безответственно распоряжалась деньгами. Все покупки сначала должны быть согласованы со мной – что тут непонятного?

Вспыхиваю от ярости так, что кухню озаряют багровые сполохи.

– Не смей так со мной обращаться! Я не ребенок! Ты вообще себя слышишь? Мне через год восемнадцать стукнет!

Мама сужает глаза, но и сквозь прищур ее зрачки меня буравят.

– Ты прием таблеток прекратила, да? Признавайся!

– НЕТ! НЕ! ПРЕКРАТИЛА!

Я его только изменила, этот прием; только разделила. Делюсь с океаном.

– Давай сюда сумку, я проверю.

– Что? Нет! Как ты можешь?

Впрочем, я быстро соображаю: скрывать нечего.

– Ладно. Проверяй.

Мама достает оба пузырька, высыпает таблетки на стол. Тщательно пересчитывает. Таблеток ровно столько, сколько и должно быть, – что и требовалось доказать.

Мамины плечи опускаются. Не пойму, она уязвлена своим поражением или рада ему.

– Ты не должна обижаться, Вив. Ты же помнишь, как это в прошлый раз начиналось. Чего доброго, ты еще одну татуировку сделаешь без спросу!

От досады, обиды и стыда наворачиваются слезы. Разноцветный лотос на боку я и сама ненавижу; меня от него трясет, и маме это отлично известно. Ей известно также, что я пытаюсь свести татушку.

– Слышать не хочу про прошлый раз! Такое лето чудесное, и мне лучше, правда лучше; а ты все портишь своим недоверием.

Она ничего не знает. Она рядом находилась, но ей невдомек, до каких пределов это дошло. Будто разум, тело, всю мою жизнь на быструю перемотку поставили, а я не могла ни «стоп» нажать, ни даже «паузу». Потом пришлось жить со всем случившимся, содрогаясь от гадливости. А потом – одеревенеть. Раньше у меня сердце пело, а тут замолчало; мама даже не представляет, как мне было тошно без внутренней музыки.

Я все подробности помню; целую уйму подробностей, и я бы лучшие свои винтажные выкройки отдала, лишь бы забыть. Мама самого страшного не знает, я ей не рассказывала. Озвучить – это как заново прожить. И вот еще что: мама никогда на меня прежними глазами не смотрела бы, в этом я уверена. Потому и молчу.

– Пожалуй, дома останусь, – мягко говорит мама.

Врет: ей надо ехать, хоть камни с неба. Потому что на выставке будет одна из ее работ.

– Тебе решать. Я все равно ухожу. К Джонасу. Он для меня ужин готовит.

Говорю максимально спокойным тоном. На самом деле это Джонас придет сюда, чтобы мы с ним наедине побыли – ну и что? Какая разница-дразница?

Мама почти расслабляется, кулаки разжимает.

– Какой он милый, этот Джонас. Он здорово готовить умеет, да?

– Да.

У мамы уже сложился образ Джонаса – надежного друга, который просто неспособен на плохой поступок. Джонас весь такой адекватный, уравновешенный – живое свидетельство моего неминуемого выздоровления. Как-то мама встретила его на рынке, с младшими, и с тех пор только и говорит, что о добродетелях Джонаса – учтивости, серьезности, ответственности; и как чудесно, что я с таким хорошим мальчиком подружилась. Тут она права, да только Джонас не до такой степени хороший, чтобы в мамино отсутствие не явиться с целью приготовить ужин и остаток вечера провести со мной в спальне. Прикрываю рот ладонью, будто усиленно думаю. На самом деле – улыбку прячу.

– Ладно.

Мама берет ключи.

– Разговор на сегодня закончен – но только на сегодня. Скутер придется вернуть в магазин. Ты меня очень огорчила, Вив.

Часом позже появляется Джонас с большим бумажным пакетом. Меня этот пакет прямо заводит, как будто Джонас – мой гражданский муж, взрослый и самостоятельный, и вот принес покупки в наш просторный и стильный пляжный дом.

– Вовремя ты меня пригласила. Я как раз новые рецепты обдумываю, для ресторана. Вот сегодня один рецептик и опробуем, не будем терпеть до вечеринки.

– До какой вечеринки?

– По случаю твоего дня рождения.

– Ура, у меня будет вечеринка!

Хлопаю в ладоши, потому что уже представила и пестрые бумажные колпаки, и китайские фонарики. Джонас закатывает глаза.

– Ты же велела навести порядок в патио – вот я и навожу. Готовлюсь к знаменательной дате.

Джонас начинает выкладывать продукты на стол. Многие я впервые вижу. Например, вот этот зеленый пучок – вроде салат, но и не салат. Или вот этот розовый корнеплод – не иначе гибрид картофеля с редиской. Кастрюли, сковородки и лопатки ищем вместе, обшариваем Ричардовы кухонные шкафы. Мы-то с мамой ничего почти не готовим, я и не знаю, где у Ричарда что лежит. Джонас отправляет рыбу в духовку, а розовый корнеплод – красный картофель – в сотейник с кипящей водой.

Мама сказала, что вернется поздно. Не удивлюсь, если она, пропустив пару-тройку бокалов шампанского, притащит в дом какого-нибудь непризнанного гения от живописи. Наша ссора ее не остановит. Ближе к полуночи придет полное раскаяния сообщение; впрочем, раскаяние будет не той силы, чтобы заставить маму изменить планы. Не подумайте – я ее не осуждаю. Я все понимаю, честное слово. Маме любовь нужна. Дочерней любви недостаточно, вот она и ищет надежного, интересного и великодушного мужчину. Ищет методом проб и ошибок; малоэффективно, зато не скучно и уж точно лучше, чем дома сидеть в одиночестве.

Я к этому выводу не сама пришла, а с помощью маминой сестры. У нее после бокала вина язык развязывается; чего только не узнаешь о родной матери. Тетка несчастна с мужем и завидует, что мама брачными узами не связана (а вот до этого я сама додумалась).

Сидя на разделочном столе, болтаю ногами, неотрывно наблюдаю за Джонасом – как он тонко-претонко режет персики для салата, почти танцует между плитой, столом и раковиной под неслышимые джазовые вариации.

– Знаешь, Джонас, на твою работу смотреть – сплошное удовольствие. Правда-правда. Сказать, на что похоже? Ты будто на иностранном языке говоришь. Вот шла бы я, допустим, по улице, а навстречу – двое, болтают между собой по-испански. Я испанским не владею, но звучит красиво, и сразу видно – сами-то они друг друга отлично понимают. Так и ты – с едой на одной волне.

Джонас улыбается, помешивает что-то в кастрюльке – наверно, соус какой-нибудь.

– Готовить совсем не так уж трудно.

Конечно, ему не трудно – он ведь вырос в кулинарной среде.

– Слушай, Джонас, а что значит «выпаренный»? Вот в меню пишут – «заправка – выпаренный бальзамический уксус». Это как?

– Речь идет о технологии приготовления соуса. Нужно сначала разогреть ингредиенты в сотейнике, чтобы выпарилось некое количество жидкости. Объем уменьшится. То, что осталось, приобретает более насыщенный вкус и аромат. Иногда – дополнительную густоту.

– Вон оно что! Очень интересно.

Обнаруживаю, что мое лицо – вровень с его лицом.

Поскольку ракурс – новый, хватаю Джонаса за рубашку. Поцелуй из тех, в которые ныряешь с головой. Мои пальцы запутываются в темной шевелюре. Притягиваю Джонаса к себе. Ближе, еще ближе. Здравый смысл как ветром сдуло, рычаг уже дернули, поезд тронулся от платформы, взял разгон; меня несет, никакой стоп-кран не поможет. Сейчас, сейчас все случится.

Джонас отрывается от моих губ – наверно, хочет шепнуть что-нибудь сексуальное. Как бы не так. Вот что он выдает:

– Лосось сгорит.

Я уже улетела; чтобы спуститься с небес, мне нужно время – секунда, не меньше. Может, вы думаете: Виви уязвлена, ну как же – не закружила парню голову, вон он о лососе беспокоится; наверно, Виви недостаточно хорошо владеет языком. А вот и нет, в смысле, я ничуть не обиделась. Я легких путей не ищу, и простачки, которые на каждый мой порыв ведутся, мне вовсе не нужны. Скучно с ними. То ли дело – крепкий орешек Джонас Дэниэлс! Я ему весь рот помадой перепачкала, и теперь, с алыми отпечатками моих губ, Джонас стал аппетитнее любых деликатесов.

Вот он вынимает лосося из духовки. Отслеживаю каждое его движение.

– Джонас?

– Что?

– Ты шеф-поваром хочешь стать?

– Ну да.

Он ставит форму для запекания обратно в духовку, берет с плиты кастрюлю. Сливает воду в раковину. Кухню заполняет вкусный пар.

– Просто я на другой работе себя не представляю.

– То есть ты будешь поступать в кулинарную школу?

– Хотелось бы.

Джонас выкладывает красный картофель в миску, туда же льет молоко и добавляет кусочек сливочного масла. Жду подробностей, только Джонас раскалываться не спешит. Я же говорила – крепкий орешек.

Ладно, слегка надавим. Знаю, знаю: рассуждая о будущем, Джонас себя не в своей тарелке чувствует; но ему ведь полезно из скорлупы вылезти.

– Ты в своем ресторане хочешь работать?

Джонас хмурится – значит, задумался. Мнет картофель какой-то серебряной штуковиной. Мускулы так и играют. Я предусмотрительно сунула ладони под ягодицы, а то еще не выдержу – стану на нем рубашку расстегивать.

– Нет. В смысле, вряд ли. Ну, разве только недолго.

Я наш ресторан люблю и Верона-ков тоже люблю. Но мне хочется жить в большом городе.

Воздух между нами густой от ароматов. Пахнет чесноком, растопленным маслом и еще какой-то пряностью, не могу ее распознать.

– Есть ведь специальные учебные заведения, где учат на дизайнера одежды? – уточняет Джонас. – Они в больших городах находятся, да?

– Да, в основном в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Но я наверняка смогу устроиться на стажировку к какому-нибудь известному дизайнеру, я ведь талантливая портниха, и опыт есть. Еще я хочу в Японии пожить хотя бы год. Потом, может, и в Калифорнии обоснуюсь.

Я просто перечисляю сценарии.

– Может, в Нью-Йорке буду работать, на телевидении или в некоммерческом кино. Знаешь, как обыватели работу художника по костюмам себе представляют? Им кажется, что художники по костюмам нужны исключительно в исторических фильмах, что они костюмы шьют, на музейные экспонаты глядя. А ведь есть такое направление, как современный реализм для телешоу. Сначала изучаешь характер персонажа, узнаешь о его или ее предпочтениях, ну и вместе со сценаристом, актером и стилистами участвуешь в создании образа.

– По-моему, у тебя и со стажировкой у дизайнера получится, и с телевидением, – улыбается Джонас.

Ложкой он выкладывает картофельное пюре на листья рукколы (вон сколько я за один вечер новых слов выучила).

– Телевидение – это хорошо, конечно, только я непременно должна засветиться хотя бы в одном остросоциальном фильме, таком, чтоб зрителям мозги прочищал. Чтоб шуму наделал. Понимаешь, одежда сама по себе играет роль; одежда из рядовой сцены способна сделать сцену культовую.