Эмери Лорд - Миг столкновения

– Послушай, давай просто поговорим.

Господи. Нет, ну правда. Я ради него была готова отложить дивную поездку по побережью, когда ветер обдувает практически обнаженное тело, а он…

– Не могу. Занята. Мне нужно ехать, у меня дело.

– А куда ты едешь?

– Это сюрприз.

Седлаю «Веспу», верную свою кобылку.

– Можно мне с тобой?

Еще чего! Хотя… Джонас, пожалуй, пригодится в качестве штурмана. Четкого плана у меня нет, надо ехать все время на юг, пока не появится надпись «Сан-Диего». Или, может, по пути встретятся новые числа-подсказки – кто знает?! В любом случае, неплохо взять с собой Джонаса.

– Можно. Поехали. Садись сзади, будешь вторым помощником.

Его лицо скрывает запасной шлем. Руки протягивают шлем мне.

– Ни за что не надену. Я в шлеме будто словно в клетке. Дышать не смогу.

– Ездить без шлема запрещено. Тебя полиция остановит.

Ну вот, он уже начал кайф портить. Может, завести мотор да и смыться без Джонаса? Пускай глядит мне вслед. Но я ужасно спешу, поэтому напяливаю дурацкий шлем и жму на газ. Мотор урчит, точно кот-мурлыка – нет, точно исполненный ярости ягуар! Доброй мне охоты!

Метеором проносимся через Верона-ков. Какое блаженство – чувствовать коленями биение мотора. Наверно, так всадник слышит сердце своего скакуна, ощущает себя с ним одним целым. Помню, я мечтала стать жокеем, носить высокую бархатную шапочку и кожаные сапожки. О, из меня получился бы превосходный жокей, ведь я от лошадок без ума. Обожаю их чуткие носы и внимательные глаза, их гордый нрав и преданность. Меня даже названия мастей волнуют – гнедая, пегая, серая в яблоках. Мне всегда казалось, что всадник и конь нераздельны, что оба подчиняются третьей силе – например, как ствол и ветвь, – только тут не поймешь, кто есть кто, потому что они движутся вместе. Мы с «Веспой» тоже нераздельны: она пустилась в галоп, я натягиваю удила. Туже. Еще туже.

Дорога вливается в Хайвей № 1. Может, у него другое название, просто я считаю, что он должен называться номер один, потому что он и есть номер один в мире, да. Слева мелькают деревья, деревья, потом коттеджи; справа – сплошная синяя полоса океана.

– Вив, сбавь скорость! Сбавь скорость! – вопит Джонас. Подумать, какой пугливый; вон как за меня ухватился. – Сбавь скорость, Виви! Ради бога!

Пока он мне в ребра ногтями не впивается, я его толком и не слышу. Он, кажется, скулить начал. Съезжаю на обочину. Не оглядываясь, чувствую: Джонас спрыгивает с «Веспы». Орет на меня, стаскивая шлем:

– ЧТО С ТОБОЙ ПРОИСХОДИТ?!

Поднимаю пластиковое забрало.

– Тише! Не надо кричать, а то я собственных мыслей не слышу!

– Ты что, обкурилась? Кто так ездит?! Там знак «СТОП» висел – скажешь, ты его не видела?

– Ой, Джонас! Эти знаки «СТОП» – что они собой представляют? Обычные красные восьмиугольники. Люди почему-то приписывают им некую власть над собой.

– Дальше я поведу. Давай ключи.

Джонас стоит на траве. Здесь дорога сделала петлю.

А Джонас стал петлей на моей дороге. Меня судьба ждет, а он тут с воплями.

– Я отвезу тебя домой, Вив, потому что ты либо пьяная, либо обкуренная. А может, и то и другое.

– Я ТРЕЗВАЯ и домой не собираюсь.

– Вив, не доводи меня, ладно? Бла-бла-бла-бла-бла-бла.

Во всяком случае, я именно «бла-бла» слышу. Поэтому я качаю головой: трынди-трынди-мне-плевать. Улавливаю только последние слова из всей тирады. Джонас, багровый, как закат, выдает:

– …я лучше пешком домой пойду.

– НУ И ИДИ! СКАТЕРТЬЮ ДОРОГА!

Так я кричу и даже жалею, что и без того сижу на скутере. Если б не сидела, как бы это эффектно вышло – продефилировать мимо Джонаса, вспорхнуть в седло. Я – вольная птица! Я улетаю! Я должна увидеть весь огромный мир, а весь огромный мир жаждет увидеть меня, и никакой мальчишка, будь он хоть красавчик из красавчиков, меня не остановит, о нет; я помчусь по побережью, между небом и океаном, потому что МЕНЯ УДЕРЖАТЬ НЕВОЗМОЖНО.

Мотор рычит, я встаю на скутере в полный рост, ветер подхватывает юбку.

– ЯЯЯЯЯЯЯЯЯ! – таков мой боевой клич, потому что я родилась, когда лунная пыль обсыпала блуждающие огоньки, потому что я не такая, как мои близорукие смертные предки, у меня иммунитет к сочтенным дням на этой планете. К дням, которые текут взаперти, в сомнениях, по инерции. Нет, нет, нет, я – больше, чем этот мир, я – как вот эти деревья! УРА!

Хватка слабеет, ноги сгибаются на миг, словно пружины при нажатии. А потом разгибаются, и меня выталкивает вверх, и я лечу. Я это сделала. Я – невесома, я дрейфую с воздушным потоком, свободная, свободная.

Джонас

Это случилось так быстро, что я… я просто…

Это все-таки случилось.

Ноги и руки холодеют, дрожат. Сделались как ватные. Не слушаются. Пытаюсь бежать – бесполезно. Падаю на колени, обдираю ладони. Встаю.

Слышится крик.

– НА ПОМОЩЬ, КТО-НИБУДЬ, НА ПОМОЩЬ!

Наверно, это я кричу.

Потому что это случилось. Я сам видел. Может, Виви и не была пьяна. Я должен был ее остановить.

Она газанула на своей «Веспе». Скутер врезался в дерево. Виви еще была в седле – или нет? Не знаю. Боже, этот глухой шлепающий звук, с каким тело Виви упало на землю. Эта гора покореженного металла. Виви скорчилась на земле. У нее кровь; кровь на плече; и – о Господи – из плеча торчит обломок кости. Колени снова подкашиваются, меня рвет на траву. Надо подобраться к Виви, но желудок продолжает исторгать рвоту. Наконец он пуст, я пытаюсь сделать бросок к Виви.

Кто-то хватает меня за руку, потом за другую. Мне заламывают обе руки. Женщина в длинной ночной сорочке обняла меня, не пускает к Виви. У женщины большое, мягкое тело; кажется, что меня поймал огромный тестяной шар. Уютный и теплый шар. От коттеджика к Виви бежит мужчина, на ходу говорит по сотовому. На нем серая футболка и фланелевые пижамные штаны.

Женщина, кажется, задала мне вопрос. Но я не разбираю слов. Судя по движениям губ, женщина пытается меня успокоить. Верхние передние зубы торчат у нее по-кроличьи. А я разве кричал? Наверно. Ничего не слышу, кроме оглушительного звона.

Это случилось. Надо перемотать пленку. Всего на одну минуту. Я этого не допущу, я сумею.

Пленка; да, на глазах у меня пленка, горячая, мутная. Почти ничего не вижу. Вроде собралась целая толпа. К Виви бежит какая-то женщина. Да, определенно, она бежит к Виви. Господи, сделай так, чтобы эта женщина оказалась врачом. А сама Виви кого хотела бы сейчас видеть рядом с собой? Не врача, нет; волшебницу.

Дышать не могу. Кровь; кость. Вдохи – будто попытки надуть разом два дырявых шара. Слишком много усилий, ничтожный результат. Разреженный воздух.

Сколько это продолжается? Наверно, я сплю. Не может такого быть наяву. В отдалении, во тьме, пульсируют хвостовые огни, красный свет бьет по глазам. Это приехали за Виви. Теперь о ней позаботятся. А если нет? Надо их как следует попросить, чтобы позаботились. Но я не могу. Ноги – будто две истлевшие веревки; я делаю рывок и погружаюсь во тьму. Боже, как болит голова.

Слышу голоса над собой. Голоса пропадают. Снова возникают.

Последнее, что помню, – звуки хлопающих крыльев.

Виви

Джонас

Кто-то глухим голосом спрашивает:

– Его рвало?

– Да, неоднократно. В последний раз была сухая рвота.

Женский голос тонет в тумане. Удаляется, тает. Мне кажется, что я не в помещении; но если я лежу на земле, то земля не холодная. Чем-то пахнет. Похоже и на дым, и на растительное масло. Боль в сердце. Я знаю, где я.

Виви.

Резко открываю глаза. Хочу вскочить, но чьи-то сильные руки удерживают меня, укладывают обратно.

– Лежи, – велят мне. – Старайся не шевелиться. Расслабься.

– Со мной порядок.

По крайней мере, мне так кажется. Я на носилках, в «Скорой», задние дверцы еще нараспашку, и мне видна ночь. Виви я не вижу, вижу только фары и суетящихся людей.

– Я в порядке. Что с Виви?

– Ее забрали в больницу. На вертолете.

Значит, жива. Слава богу. Слава тебе, Господи. Если бы надежды не было, они бы не стали вызывать вертолет, так ведь? Со мной говорит медбрат. Длинные черные кудри спадают ему на уши.

– На водительском удостоверении твоей подруги указан адрес в Сиэтле и телефон с кодом Сиэтла. Ты знаешь ее домашний номер?

– Да. У меня в мобильнике. В кармане. Телефон ее мамы. Ищите имя «Кэрри».

– Тихо, тихо, не дергайся.

Медбрат шарит в моем кармане. «Не дергайся!» Да я при всем желании не смог бы дернуться. Меня же по рукам и ногам связали. Наверно, я себе что-нибудь сломал.

Медбрат зовет коллегу, вместе они находят телефон Кэрри. Потом закрываются дверцы «Скорой». Машина трогается.

– Я не хочу! Я хочу к ней! Не везите меня в больницу. Я…

– Придется полежать. В профилактических целях. Ну-ка, смотри сюда.

Медбрат светит фонариком мне прямо в глаза.

– Понаблюдаем за твоим состоянием. Вдруг у тебя сотрясение мозга? Надо проверить. Полежишь в палате экстренной помощи. Не волнуйся, это ненадолго.

– Говорю же, я в порядке. Меня стошнило от вида крови.

Не столько крови, сколько этой торчащей кости. Боже, при одном воспоминании снова мутит. Поворачиваюсь на бок. Желудок жестоко сокращается. Мне подсовывают пакет. Но рвоты нет, одни спазмы. Инстинктивно вытираю рот.

– Дыши глубже. А мы тебе пока укольчик сделаем.

Медбрат берет мой сотовый.

– Надо позвонить твоим родителям, известить их.

– Нет. Не делайте этого. Мои родители… они… Они – что? Один – мертв, другая не в состоянии тост поджарить, не то что кризисную ситуацию разрешить.

– Они… уехали. Их нет в городе.

Потом меня долго расспрашивают: не болит ли голова, кто президент Соединенных Штатов, какое сегодня число. Отвечаю без запинки. Спрашиваю сам: что конкретно с Виви? Медбрат от ответов увиливает. Когда я, потеряв терпение, закатываю глаза – он снова хватает фонарь и светит мне в самые зрачки. Не пойму, это мера предосторожности, предписанная инструкцией, или наказание.

«Скорая» останавливается.

– Погодите, – говорю я. – Нет, только не сюда. Я не пойду.

Потому что за такое короткое время мы только до одной больницы могли добраться. До той самой, где умер мой папа. Наверно, пусть лучше медбрат позвонит маме. В конце концов, не могут же они мной распоряжаться без согласия матери? Мама, наверно, им запретит. Или не запретит. Весьма вероятно, что сорвется.

– Успокойся, – говорит медбрат, беря меня за руку. – Ты же цел. Все будет хорошо.

Водитель «Скорой» распахивает дверцы, залезает внутрь, помогает вытащить носилки. Мне это противно. Я бы сейчас забился, вырвался, как герой книжки «Над кукушкиным гнездом». Они права не имеют меня насильно в больницу тащить. Только правда в том, что у меня сил нет. Я не сопротивляюсь. Я сдаюсь без боя. И знаете что? До меня вдруг доходит: а ведь так лежать совсем неплохо. Пусть-ка кто другой меня теперь тянет на себе.

* * *

Как игла в руку входила, я даже не почувствовал. Лежал на койке, мыслями был далеко. Медсестра одеяло подоткнула, теплое такое, мягкое. Для того оно теплое, что от внутривенного вливания может знобить. Пока не знобит. Вообще ничего не чувствую.

– Здравствуй, Джонас.

Надо мной стоит миссис Фишер, мама моего приятеля Зака. На ней розовая медицинская униформа. Я мог бы и сам сообразить: в таком городишке, как наш, знакомые кругом, в том числе в больнице.

– Здравствуйте, миссис Фишер.

Горло скребет, потому что я сдерживаю вопль о помощи. Выпрастываюсь из-под одеяла, сажусь на койке. Стараюсь выглядеть максимально здоровым.

– Я говорила с врачом, смотрела твою карту. Как ты себя чувствуешь?

Миссис Фишер по-прежнему стоит возле койки.

– Нормально.

Не могу поднять на нее глаза.

– Они маме уже звонили?

Миссис Фишер делает сочувственное лицо. Наверно, сообразила, почему я не хочу, чтобы мама знала.

– Ты несовершеннолетний, Джонас. Таковы правила.

Киваю. У меня с головой порядок. Просто маму жалко. Мало ей печали, так еще и это. Главное, была бы реальная причина, так ведь нет – я здоров. Мне нужно домой, срочно. Чтобы мама своими глазами увидела, что я цел и невредим. А теперь вот ей придется узнать, что ее сын угодил в ту самую больницу, где умер ее муж.

Все-таки поднимаю глаза на миссис Фишер.

– Вы что-нибудь знаете о Виви, о девушке, которую на вертолете забрали? Она… мы просто дружим.

Голос Виви так и звенит в ушах. Ах, мы просто дружим; просто дружим, Джонас, бесценный мой ханжа? Нет, Вив. Мы не ПРОСТО дружим. Пожалуйста, выживи. Выживи, Вив.

– Ее отправили в госпиталь Святой Елизаветы[10]. Будут делать операцию.