– Нас будут двенадцать часов разделять. Не представляю, как при этом можно оставаться парой.

– Но мы могли бы… сообщения писать друг другу. И в гости летать.

Джонас поднимает взгляд, изучает мою реакцию.

Крепко зажмуриваюсь. Видеться с Джонасом Дэниэлсом от случая к случаю, на бегу? Не прокатит. Он, допустим, прилетит в Сиэтл на студенческую конференцию, мы с ним по-будничному зависнем в кафе, как будто никогда в нас страсть не пылала. Нет, невозможно. Потому что я буду только об одном думать: как бы упасть в его объятия. А ведь в наше лето все равно не упадешь. Слишком больно. Слишком.

Вдобавок в его жизни будут и другие девушки. Общение с ними не пройдет бесследно. Каждая хоть чуточку, да изменит Джонаса. И эти изменения отдалят его от меня. Придется каждое такое изменение преодолевать, перебираться по камушкам, как через лужу. А Джонас мне нужен весь целиком. Пусть у него будет приключение в жизни. Пусть оно будет и у меня.

Что касается сообщений – Господь свидетель, от них толку ноль.

– Ох, Джонас. Ты, мой милый, – корни древесные. Я – облака небесные. Мы всегда будем любить друг друга, но на расстоянии.

Я ждала улыбки, а у Джонаса вид, словно его ударили. Поэтому говорю прямо:

– Пойми, мне нужно разобраться в своей жизни.

– Знаю. Это правильно. Разбирайся. А я бы тебя поддерживал…

– Конечно, поддерживал бы. Только я должна это сделать без спешки. Постепенно. Ты бы на меня не давил, это верно, да вот в чем беда – я бы сама на себя давила. Если бы мы стали планировать поездки друг к другу, я бы стремилась показаться лучше, чем успела стать.

Джонас открывает рот, но не успевает произнести ни слова. Я меняю позу. У Джонаса колени согнуты, и я закидываю ноги поперек его тела и тоже сгибаю колени. Вот так и будем сидеть с ним – крест-накрест. На эту возню уходит минута – мешает перевязь, мешает боль в сломанных ребрах, пронзающая весь бок. Наконец я уселась. Смотрю в карие глаза Джонаса. В них, в этих глазах, плавится моя решимость. Наши волосы треплет ветер. По спине бегут мурашки, потому что я представила, как мы выглядим с большого расстояния – два семечка-парашютика на утесе; фоном – океан и звезды. В смысле, бывают и похуже места, чтобы чужое сердце разбить. Да и свое собственное тоже.

Мы нашли друг друга, потому что так хотели Небеса. Значит, обстановка для разбивания сердец такая и должна быть.

– Знаешь, Джонас, может, мы с тобой были две планеты. Умирающие планеты, сошедшие с орбит. – Правой ладонью глажу Джонаса по щеке, жалею, что не могу взять его лицо обеими руками. – Во тьме нас несло друг к другу, и в миг столкновения удар получился такой сильный, что вернул каждого из нас на свою орбиту. Поэтому теперь мы должны… должны там и оставаться. Следовать каждый своим путем. Для этого ведь все и случилось.

– Грустная перспектива.

Джонас кроит самоуничижительную улыбку.

Сердце колотится о ребра, вопит: «Предательница! Предательница!»

– Ну да, немножко грустная.

Джонас заправляет мне за ухо выбившуюся прядь. Улыбка не может скрыть сердечной боли. Она, его боль, почти осязаема.

– Может, Вив, когда-нибудь мы…

Тянусь к нему, касаюсь губами его губ. Джонас пахнет собой – шампунем, орегано и всем, что я хочу удержать навсегда, хотя и знаю: не получится.

– Да, Джонас. Когда-нибудь – да.

Прижимаемся лбами друг к другу, сидим так. Джонас Дэниэлс, мой сладкий мальчик с темными вихрами, в штанах цвета хаки, с раненым сердцем; сколько нужного дал он мне. А его чудесная, шумная семья дала то, что мне и не снилось, – потребность в такой любви. Может, когда я вырасту, я влюблюсь и нарожаю полдюжины детишек. Или куплю домик, поставлю в столовой большущий стол со скамьями, и друзья станут приходить ко мне, и мы будем пить вино и смеяться – несмотря ни на что.

До сих пор я зацикливалась на вещах. То палитру мне подавай, то дорогие ткани, то звездный небосвод, и танцы на пуантах, и запах жасмина. Но всегда – всегда! – я воображала себя либо в одиночестве, либо влюбленной, причем какие только человеческие типажи в моих фантазиях не фигурировали! Сейчас я начала мечтать о постоянных отношениях. О друзьях на всю жизнь, чтобы я в их преданности не сомневалась, чтобы они меня всякую любили – как Джонас. Да, я этого хочу, а у меня – выжженная земля. Руби с Амалой я люблю слишком сильно – значит, попытаюсь вспахать и засеять эту землю.

А еще у меня есть бонсайчик – японский клен; и я видела: упорядоченная жизнь хороша, как ухоженный сад. Только я никак не решу, куда в этом саду пристроить отношения с Джонасом.

– Вот что, Джонас.

Жаль, я не могу ему всего объяснить. Биполярное расстройство – медицинский термин, который на человеческий язык не переведешь. Допустим, начну рассказывать, что временами это вроде карнавала, вроде карусели – все мелькает, мчится, и сначала очень весело. Но попробуй, соскочи с этого веселья-каруселья. Рассказать Джонасу, как я обижала друзей, сама того не желая? Рассказать, что при депрессии чувствуешь себя засохшей скорлупкой? Сравнения неплохи, но биполярное расстройство – оно куда сложнее. И оно мое. У моих чувств есть чуланы и люки, которые я сама еще только разыскиваю. Чем для меня является биполярное расстройство – я даже выразить толком не могу. Зато могу выразить, кем для меня является Джонас. И сейчас выражу.

– Хочу, чтоб ты знал: если бы лето начать сначала, я бы все точно так же делала. Ой, то есть нет.

Неловкий смешок-выдох. Вторая попытка.

– Помнишь, в ту первую ночь на пляже я была в ночной сорочке? Потому что – потому что мне так хотелось. В этом – вся я. Но за день до аварии я в этой же самой сорочке целый день слонялась по городу, и мне было плевать, кто меня видит и что думает. И это я бы не повторила, если бы начать лето снова. Но мы бы устраивали пикники, и писали бы пьесы, и играли бы в разные игры. И тебя я любила бы так же.

– Знаю, – произносит Джонас.

А все-таки на долю секунды глаза закрыл. Чувствует облегчение, хочет его от меня утаить. Его ладонь на моей щеке, во взгляде – обожание. Неужели мне хватит сил уйти?

– Я бы тоже все так и делал этим летом, Вив. Да ты и сама знаешь, верно?

Я тоже на миг закрываю глаза. Верно. Я это знала, но в моей сокровищнице теперь есть еще и словесное подтверждение. Шепотом говорю:

– А еще, Джонас, спасибо за пирог. – Слеза жжет щеку. – Этого я никогда не забуду.

– Я тоже, Вив.

Богу – и Джонасу Дэниэлсу – известно: я не только пирог имею в виду. Мы – все трое – знаем, что на сердце у меня отныне выжжены три слова: «Здесь был Джонас».

Реальность накрыла меня будто волной. Впустую потраченные деньги, обиженные друзья, таблетки, которые я не принимала, и те, что мне предстоит принимать, трудный путь вперед. Внутри – пустота со знаком плюс. Иногда я себя чистым холстом чувствую.

Пытаюсь объяснить Джонасу еще одно непереводимое слово – «шуньята». Понятие взято из буддизма, значение зависит от контекста. Ближайшее по смыслу слово – «незаполненность». Но мы, западные люди, привыкли придавать этому слову негативный оттенок, понимать пустоту как нехватку чего-то нужного. «Шуньята» – открытость для новых возможностей, медитативное пространство.

Да, но губы у Джонаса такие теплые. Смакую поцелуй, как последний кусочек лакомства. Вот, оказывается, чего нам всем о романах недоговаривают: если роман кончился, это не значит, что он не удался. Съеденный до крошки вишневый пирог никак не может считаться неудачей. Он был великолепен, пока… пока был; и вот его нет. А делиться самым сокровенным? Ведь это значит получить, взамен своего, ломтик чужой жизни! И пронести его сквозь каждое «когда-нибудь».

Лежу рядом с Джонасом на прохладной траве, над нами сталкиваются планеты. Так мы лежим долго, очень долго, до последней крошки. Мои щеки мокры, а сердце – сердце переполнено.

Глава 28

Джонас

Раздается тоненький голосок:

– Эй! Вставай! Вставай! Не угадаешь, что у нас на завтрак! Вафли, вот что!

Открываю один глаз. На краешке кровати примостилась улыбающаяся Лия. Две ночи назад я с Виви бодрствовал до рассвета, с тех пор меня не покидает пульсирующая мигрень.

– Ну, Джонас, ну, пойдем!

Лия забирается на кровать с ногами, тормошит меня.

– Все уже внизу, один ты спишь.

– Ладно, сейчас.

Сажусь, опираясь на локти.

– У тебя красивая прическа, Лия.

– Спасибо.

Лия осторожно проводит ладошками по косичкам.

Они замысловато заплетены, даже не представляю, как такое делается.

– Это мама заплетала.

Следом за Лией спускаюсь в кухню. В дверях замираю. И не только потому, что учуял аромат горячего теста для вафель.

Наоми ловко управляется с вафельницей. Исаак пытается жонглировать тремя апельсинами. Бека, высунув от старания кончик языка, нарезает клубнику тонкими ломтиками. Первая партия вафель уже готова, украшена Эверестом взбитых сливок, припорошена сахарной пудрой. Сайлас торопится набить рот.

Мама наливает воду в кофемашину. На ней пижама, но все остальные тоже в пижамах. Один только Сайлас в рабочей рубашке-поло.

В кухне тесно, каждый занят своим делом. Мои братья и сестры толкаются, порой мешают друг другу – и все-таки делают одно общее дело. Сцена до того знакомая, что я почти готов, оглянувшись, увидеть папу. Знаю, его тут быть не может. Но все равно ощущение – что папа в кухне. У Наоми – папина твердость; у Сайласа – папин веселый нрав, у Беки – папина чуткость. Исаак, как папа, рано стал серьезным; Лия, как папа, не устает радоваться жизни. А я… про себя не знаю. Надеюсь, мне тоже что-то от папы досталось. Что-то хорошее.

Сайлас со звоном ставит тарелку в раковину, оглядывается, видит меня.

– А вот и наш Спящий Красавец.

Рычу на него. Он, выходя из кухни, шлепает меня фартуком.

– Сайлас, – окликает мама, не отрываясь от приготовления кофе, – пока ты не ушел, распечатай мне с сайта список вещей для спальни, ладно? Я потом посмотрю повнимательнее.

– Ага, – отзывается Сайлас уже с лестницы.

– Джонас, – говорит Бека, – тебе какой топинг на вафли?

– Мне? Клубнику с шоколадным сиропом.

Сажусь на табуретку. Лия хватает баллон взбитых сливок и выдавливает добрую порцию себе прямо в рот. Так папа нас потчевал. Мы заходились визгом. Такое счастье – есть сливки без всего – казалось неправдоподобным.

– Послушай-ка, маленькая мисс – не порть себе аппетит сладким, – говорит мама.

– Больше не буду, – с набитыми щеками отвечает Лия.

Будет; еще как будет.

Мама качает головой, но совсем не укоризненно. А в том смысле, что дети есть дети.

– Доброе утро, дружок. Кофе хочешь?

– Да. Спасибо.

Мама достает из шкафчика еще одну кружку. Наоми подвигает Беке очередную готовенькую вафлю, Бека украшает ее взбитыми сливками и клубникой, передает Лии. Настоящий конвейер, как в ресторанной кухне. Папа загордился бы.

– Исаак, – говорит мама, – оставь апельсины в покое. Сядь, поешь.

Один из трех апельсинов, тот, что как раз был в воздухе, с глухим стуком падает на разделочный стол.

Кофе готов. Мама разливает его по кружкам, одну протягивает мне. Сама садится к разделочному столу с тарелкой вафель. По обе стороны от мамы устраиваются Бека и Исаак. Я сижу за обеденным столом посреди кухни, между Лией и Наоми.

А теперь надо преподнести Лие новость: Виви сегодня уезжает и вряд ли зайдет попрощаться. Жду, пока Лия набьет рот вафлями, чтобы у нее после моих слов была секунда-другая на переваривание. Говорю тихим, спокойным голосом:

– Сегодня я пойду к Виви. Пока она не уехала. Хочешь нарисовать для нее на память картинку?

Накануне я эсэмэснул Виви, спросил: может, помочь ей вещи паковать? Виви ответила: не надо. Я ужасно расстроился, но все равно решил пойти к ней. Вдогонку пришла новая эсэмэска – Виви предложила встретиться в парке. Ну конечно: прощание должно быть как в кино, с назначенным временем, с волнением, со счетом минут. Я и боюсь, и жажду этого прощания.

Лия качает головой:

– Я уже подарила Виви рисунок. Виви пришла вчера утром, мы с ней играли.

– Виви была здесь, пока я работал?

– Да! Мы играли в пони и еще много во что.

Смотрю на Наоми – может, ей больше известно:

– А ты была при этом?

Наоми кивает, не отрывая взгляда от вафель.

– Мы все были дома.

Понизив голос, спрашиваю:

– Наоми, зачем она приходила? Попрощаться?

Наоми жует вафлю, глотает.

– Виви хотела забрать кое-что для Сильвии – миску, кажется. Уходя, сказала: «Увидимся». И вообще была…

Не знаю. Самой собой.

Прокручиваю информацию в голове. Если бы Виви просто исчезла – после всего с ней случившегося, – я бы понял. Но Виви пришла сюда, зная, что меня дома не будет. Пришла, чтобы напоследок провести счастливый день с моими братьями и сестрами. В горле застревает колючий ком. Едва ли он образовался оттого, что я слишком много от вафли откусил.