– Малыш, сегодня вечером ничего серьезного, хорошо? Пойдем поедим.

Я фыркнула, но решила, что это, черт побери, лучшая идея, посетившая Уилла за весь день. Не надо на него давить.

Мы сели за барную стойку подальше от Фрэнка Ради и всех остальных людей в костюмах. Соня устроилась у Нейта на коленях через два стула от нас. Когда я увидела, как он засовывает руку ей под платье, я повернулась к ним спиной, сев лицом к Уиллу.

– Как много девушек побывало в твоей постели с тех пор, как ты познакомился со мной?

Он сказал:

– Две, – но показал четыре пальца.

– Что это значит? Ладно уж, расскажи своей девушке. Раз уж мы перескочили через стадию откровений, перейдя непосредственно к сексу после смерти моего пса.

– Нашего пса. Лучше его никого не было, правда?

– Да, Уилл, это был самый лучший пес в мире, и он умер самой лучшей собачьей смертью, но я не хочу говорить об этом, потому что расплачусь, и в любом случае ты не ответил на мой вопрос. Так сколько?

– Я хочу, чтобы ты еще раз назвала себя моей девушкой.

Он был очарователен.

– Давай признавайся.

– Три… ладно, четыре.

– Кто это был?

– Ну, это была Одри… и ее подруга. – Я поперхнулась водкой с содовой и клюквенным соком.

– Русская? В одно и то же время? Вместе с Одри?

– Да, – сказал он, вскинув брови и нахально ухмыляясь.

– А другие две?

– Ты их не знаешь, это девушки, с которыми я познакомился на работе. Наверное, я сделал это назло, когда наткнулся на тебя и банкира. – Улыбаясь, он игриво сложил руки, словно защищаясь. – Что? Мне нечем гордиться. В любом случае я же сказал, ничего серьезного.

– Ты предохранялся?

– Разумеется. – Он произнес это так, словно я задала ему смешной вопрос.

– Уилл, они ведь не я.

– Ты – другое дело.

– Уилл, я принимаю противозачаточные на случай, если ты беспокоишься.

Он пожал плечами.

– Мне это не важно. Я верю тебе. – Я не поняла, что он имеет в виду, но не стала настаивать. Я раздумывала, скажет ли он, что не волнуется о моей беременности, но решила, что Уиллу, сидящему в гастрольном автобусе, меньше всего не хватало бы детского манежа и вопящего младенца.

– Ты не хочешь спросить обо мне?

– Хочу. Я хочу знать о тебе все, но мне плевать, с кем ты спала. Это в прошлом, и я не хочу представлять тебя с кем-то другим. Теперь ты моя. – Он сказал это с полной уверенностью.

В обычной ситуации собственнический инстинкт оттолкнул бы меня. Помню, в старших классах я открыла для себя феминизм. Я упросила своих подруг позволить мне сфотографировать их во всякого рода вычурных позах. Я заставила свою подругу Рути стоять обнаженной, надев на голову сковороду с ручкой, пока я щелкала фотоаппаратом. Через всю фотографию я написала жирным черным маркером: «В задницу кухню», а потом повесила ее на стену во время конкурса талантов, когда играла на пианино песню Пи Джи Харви «Sheela-Na-Gig». После этого все подумали, будто я лесбиянка, тем более что у меня никогда не было бойфренда. Мне это показалось очень стильным, но принесло лишь кучу волнений. Мне пришлось написать объяснение директору на десяти страницах по поводу того, что я не совсем понимала, какие последствия будет иметь фотография обнаженной девушки, на которой написано слово «задница», на стене гимнастического зала. Не стоит говорить, что все было понято извращенно, и репутация Рути была подмочена.

То время я вспоминаю, как период оглушения. Именно тогда я поняла, что желание творить неотделимо от необходимости расплачиваться тем, что тебя не понимают. Вероятно, примерно в то же время я перестала реагировать на то, что Марта назвала бы душеспасительным вздором. Однако я оставалась упертой феминисткой до тех пор, пока мои чувства к Уиллу не взяли верх надо мной. Все, чего мне теперь хотелось, – стирать его нижнее белье и складывать его ровными стопками, благоухающими запахом порошка «Snuggle», и напоминать ему о том, что он любим. Мне хотелось взять сковородку с ручкой, и приготовить еду, и накормить его, как птенца. Мне хотелось принадлежать ему, мне хотелось, чтобы он принадлежал мне. Я бы лелеяла его тело так же, как свое. Я бы питала его сердце, его разум… его душу, и мне хотелось делать все это, выкрикивая: «Что ты теперь скажешь обо мне, Глория Стайнем?[39]» Вот на какое безумие я была готова ради Уилла, и была некая ирония в том, что я готова была поступиться своими принципами…


– Просыпайся, соня!

Я зевнула, прищурив глаза и вглядываясь в лицо Уилла. Он выглядел бодро и слишком солнечно для семи часов утра.

– Господи Иисусе, какие витамины ты принимаешь?

– Я предпочитаю называться Богом и Спасителем, но «Господи Иисусе» тоже сойдет, – ответил он без тени юмора.

– Ха-ха. Почему ты так рано проснулся?

– Я хочу отвести тебя в одно интересное место, прежде чем пойду на встречу с фирмой.

– Куда, куда? Скажи мне. Ненавижу сюрпризы.

– Не скажу, но дам тебе подсказку: «Ирисы».

Я подпрыгнула на кровати.

– Мы идем в Музей Гетти?

Он обнял меня, просунув руку мне под спину, и стал покрывать поцелуями мою шею.

– Или же мы могли бы провести все утро в кровати?

Это было соблазнительное предложение…

Музей Гетти представляет собой великолепный комплекс зданий, раскинувшийся на вершине высокого холма в Лос-Анджелесе, под которым проходит бесплатная автострада № 405. Когда вы приезжаете на парковку у подножия холма, сотрудники в белых рубашках провожают вас к белому вагончику, и он по извилистой дороге везет вас на вершину холма. Это напомнило мне фильм «Защищая твою жизнь», где Мэрил Стрип и Альберт Брукс отправляются в белом вагончике на небеса. Я вообразила, что Уилл мой ангел и он собирается провести для меня ознакомительный тур. В музее все умершие художники, стоя рядом со своими работами, отвечали бы на мои вопросы, правда, их ответы были бы лишены всякого присущего им нарциссизма. Я бы спросила Ван Гога, почему на его картине «Ирисы» затерялся один белый цветок, а он, возможно, сказал бы, что у него закончилась голубая краска.

Как только мы вошли, Уилл вывел меня из состояния транса.

– О чем задумалась, котенок?

– Мяу.

– Что это? Я думал, ты серьезная девушка, – сказал он, с поддельным разочарованием покачав головой.

– Та песня обо мне?

– Какая?

– «Заблудившийся в тебе».

– Уже нет. – Он поцеловал меня, а потом потащил к экспозиции Мэна Рэя.

Мы десять минут стояли перед «Скрипкой Энгра». Это фотография сидящей обнаженной женщины по имени Кики, снятой со спины, на которой нарисованы эфы, резонаторные отверстия. Поскольку рук не видно, форма ее тела напоминает корпус скрипки, и трудно хотя бы на секунду удержаться от мысли, что Мэну Рэю нравилось таким образом забавляться с телом Кики. Я размышляла: не служит ли эта фотография примером овеществления женщины или это просто результат восхищения женскими формами?

– Я это прекрасно понимаю, – сказал Уилл.

Это был ответ на мой вопрос.

Мы ходили от одной экспозиции к другой, и наши взгляды совпадали во всем. Это было необычно и совсем не так, как тогда, когда мы проводили время с Робертом или ходили в Музей Гуггенхайма с мамой. Казалось, будто мы смотрим на все одинаковыми глазами.

Когда мы вернулись в отель, Уилл сказал, что встреча, по его мнению, будет скучной.

– Почему бы тебе просто не остаться здесь и не отдохнуть? В любом случае мне нужно закончить дела в студии.

– То есть ты принял решение?

– Да. Это было легко. – Он скользнул взглядом по моим губам.

– Ты думаешь, что сможешь подписать контракт на более выгодных условиях или с другой фирмой?

– Нет, другого контракта не будет. – Он поцеловал меня в нос. – До скорого, милая.

После его ухода я пошла прогуляться на пляж но, к своему удивлению, затем отправилась блуждать по модным бутикам. Я отыскала магазин, где продавали европейское белье – очень красивые, элегантные кружевные вещицы. Я скорее относилась к тем девушкам, которые не вылезают из маек, но подумала, что было бы здорово доставить удовольствие Уиллу, поэтому я выбрала изысканную пижаму из черного шелка с кружевами на тонких бретельках. Вернувшись в отель, я долго расслаблялась в огромной ванне. Я представляла, как Уилл подписывает бумаги, становится достойным профессиональным музыкантом – он и сейчас таким был, но мир еще должен был узнать о его удивительном таланте. Впервые я искренне радовалась за него. Я была рядом с мужчиной, мечты которого осуществлялись, и мне хотелось остаться рядом с ним навсегда.

Кажется, целую вечность я просидела на веранде, глядя на океан и наслаждаясь покоем. Пробило семь, потом десять часов, и, поскольку он все еще не вернулся, я решила прилечь. Я забылась под величественный шум волн, разбивающихся о берег.

Я вздрогнула и проснулась, потом посмотрела на часы: было два часа ночи. Яркий лунный свет проникал через застекленную стену, выходящую на океан. Окинув взглядом комнату, я увидела Уилла, который, как мне показалось, спал в кресле рядом с кроватью. Он был без майки, но в джинсах и ботинках. Его голова покоилась на спинке кресла, ноги были вытянуты, а сам он ссутулился. Рука, сжимающая высокий стакан с коричневой жидкостью – виски, догадалась я, – лежала на подлокотнике. Лицо было полностью в тени, поэтому я не видела его глаз, но подумала, что он спит, потому что он сидел беззвучно, не шевелясь, в совершенно расслабленной позе. Сев, я свесила ноги с края кровати и откинула с лица густую гриву волос. Вздохнув, я оглядела шелковый наряд с кружевами и подумала: «Ну ладно, не в последний раз».

Не успела я встать, чтобы снять с Уилла ботинки, как он прошептал:

– Очень красиво.

У меня сердце чуть не выпрыгнуло из груди, я медленно подошла к нему и остановилась между его ног. Он не оживился, не заговорил. Он только протянул руку и провел ею по моим ребрам, перебирая пальцами шелковистую ткань. Я сняла с него ботинки, потом джинсы, потом… Я стояла на коленях у него между ног, а он, обхватив ладонями мою голову, все глубже проталкивался мне в рот. Он поднялся и, притянув мое лицо к своему, крепко поцеловал меня, а потом прошептал:

– Я хочу войти в тебя… – Развернув меня обратно к кровати, он стянул с меня шелковые шортики и практически сорвал майку. Он резко вошел в меня сзади, сжав ладонью мою грудь, а губами прижавшись к моей шее. Продолжая двигаться нежно, но быстро, он прижал меня к себе. Лишь на секунду отпустив меня, он пробормотал: – Ты моя.

Я прошептала:

– Да? – но я понимала, что это не вопрос.

Обняв меня, он прижал руку чуть выше того места, где наши тела соединялись. Я ощутила боль, пульсацию, невыносимое наслаждение. Он прошептал: – Давай вместе со мной, – и я послушалась.

Я рухнула на кровать. Уилл уселся позади меня и нарисовал эфы на моей спине. – Скрипка Миа.

Обернувшись, я улыбнулась.

– Значит, я – твое хобби[40].

– Нет, ты для меня – все.

– Что это сейчас было? Перевернувшись на живот, я поднялась на локте, чтобы видеть его лицо.

– Что? – игриво сказал он.

– Это было жестковато.

Его лицо омрачилось.

– Я сделал тебе больно?

– Нет.

– Тебе не понравилось?

– Нет, понравилось.

Перевернув меня на спину, он двадцать минут целовал мое тело сантиметр за сантиметром. Дойдя до живота, он остановился.

– Ты подаришь мне кучу детей? Его голос звучал мягко и задумчиво.

В моей голове пронесся скрежещущий звук тормозящей машины, или, может быть, это был звук иголки, царапающей по пластинке прямо посреди любимой песни. Что бы это ни было, мое тело напряглось. Подняв голову, я заглянула ему прямо в глаза. Несомненно, это были самые романтические слова из тех, что я когда-либо слышала, но это было слишком уж резко.

– Ну, ну, приятель, не гони.

– Что? – сказал он с удрученным видом.

– Нет, прости, это здорово, но есть кое-что, что должно произойти несколько раньше, тебе не кажется? – Я сказала это нежно, но он все равно выглядел подавленным.

– Я знаю, Миа, сначала мы поженимся. – Он произнес это так, будто бы для меня все было очевидно, но это была не моя забота.

В тот момент я буквально оказалась во власти двух противоречивых чувств. Мне хотелось родить от Уилла кучу детей, но в то же время я не могла поверить в то, что он надеется, что я стану воспитывать его семейство, пока он будет колесить по стране с гастролями.

– Уилл, а ты не хочешь поездить на гастроли, прежде чем обзавестись детьми?

Он выглядел совершенно озадаченным.

– О чем ты говоришь? Я не собираюсь никуда ездить. Я отказал им. Я думал, ты поняла это.

– Что? – неожиданно я повысила голос. – Ладно, тогда что ты делал в студии, и где, черт возьми, ты был?

– Я подарил песню Соне. Я помогал записывать ее. Мне все еще платят за то, что я пишу. Я так запутался. Ты сердишься?