Он вдруг снова стал серьезным и несколько минут рассматривал паркет в гостиной, а потом продолжил:

— В тот день, когда она узнала, что забеременела нашим маленьким Баксом, можно было подумать, что само небо рушится.

Он покачал головой, и на лице отразилось жутчайшее отвращение.

— Я слышал, как она визжала, не переставая, весь день. Она, видите ли, устала быть привязанной к этой проклятой ферме. Устала быть привязанной к чертенку Флетчеру. И совершенно не собиралась привязываться к будущему ребенку. Она хотела избавиться от него.

Он вытер уголки рта большим и указательным пальцами. Дори видела, что его переполняет сдерживаемый гнев.

— Гил пробовал убедить ее, — продолжил Мэтью. — Он потратил на эти разговоры много недель. Но она уже все решила. Сказала, что он ее не остановит, что ему никогда не удавалось остановить ее, она все равно делала, что хотела. Сказала, что он слабак и бесхарактерный глупец. А потом она сказала ему, что в городе у нее был роман с каким-то там парнем.

— О, нет, — прошептала Дори и сжала от боли губы. В ее сердце как будто сделали дырку, и грудь наполнялась непереносимой печалью. Она мысленно представляла себе всю эту сцену, как будто была ее свидетельницей. Выражение лица Гила. Смущение и обида. Боль.

— Вот тогда-то он и показал ей, кто слабак и кто бесхарактерный глупец, — гордо рассказывал Мэтью. — Он отобрал у нее все свои подарки. У нее не было ничего своего, ни цента. Гил сказал, что не станет платить за аборт, но если она останется и родит ему здорового ребенка, он отдаст ей все, что у него есть, кроме самой фермы. А потом она сможет уйти.

Дори обернулась и взглянула на прекрасную красавицу на фотографии, безупречную физически и столь прелестную в своей беременности, и та показалась ей преотвратительнейшим существом.

— Как ее звали? — спросила она просто, чтобы запомнить.

— Джойс, — ответил Мэтью. И иронично добавил: — Мы звали ее Радостью.

— Когда она в последний раз его видела?

— Когда ему было три дня от роду. — Взгляд Дори устремился к лицу Мэтью. В это она не могла поверить. Мать Бакстера даже не представляла, какой это прелестный ребенок? Она не знала, что он очень умненький, счастливый, жизнерадостный и энергия бьет в нем ключом? Как же она могла этого не знать? Почему не поинтересовалась? Ответом на все ее вопросы стало то, что Мэтью просто пожал плечами.

— Она передала его Гилу, взяла деньги и уехала.

— И с тех нор ни слова? — Он покачал головой. — А вы никогда не… — Она замолчала, сама испугавшись того, о чем собиралась спросить.

— Не задумывались ли мы, чей он сын? — спокойно закончил Мэтью. Она не ответила, и он сказал: — Это никого не волновало. Он всегда будет сыном Гила.

Она улыбнулась и кивнула. От такого завершения истории ей стало легче, хотя горечь и не прошла.

Она вдруг вспомнила:

— А что Гил изучал в университете? Чем он хотел заниматься, если бы не стал фермером?

Мэтью хохотнул. От этого звука задрожали оконные стекла.

— А вот спроси-ка его сама. Как-нибудь потом. Он страшно застесняется.

— Почему? Что это было?

— Конечно, стесняться здесь совершенно нечего, но он всегда стеснялся. Даже когда был ребенком. Спроси, спроси его сама. — Он подмигнул ей и пошел обратно на кухню, покачивая головой и посмеиваясь.

Если в детских мечтах и стремлениях Гила стесняться было нечего, то ужин прошел в полной неловкости.

Со свойственной подросткам проницательностью Флетчер просто нюхом чуял, что в воздухе пахнет сексом. Или Дори это казалось? Но он каждый раз, когда она поднимала голову от тарелки, внимательно смотрел на нее. В этом взгляде не было неприязни или одобрения. В нем читалась… некая оценка, ожидание, как она себя поведет дальше, чтобы сделать справедливое и правильное заключение. И особенно волновало мальчугана ее поведение по отношению к отцу.

А чего, интересно, она ожидала? Она ведь уже знала, какое воздействие оказала Джойс на Гила. Она даже могла понять многое из того, что произошло. Ее саму тоже в определенный момент сбросили со счетов. Но что же было с Флетчером? Неужели он успел полюбить ее? Поверить ей? Начал выстраивать свои мечты вокруг нее? А потом понял, что она предала его, отшвырнула, как котенка? Он уже был довольно взрослым мальчиком и, наверно, все понимал и чувствовал. Ощущал ли он свою вину за то, как она себя вела? Неужели ей удалось подорвать сыновние инстинкты, лишить его желания иметь собственную, истинную материнскую любовь и заботу?

Она не успела еще почувствовать в нем эти качества. В характере его, несомненно, присутствовало некое стремление защитить своего отца и младшего брата, Бакстера, хотя тот и доставлял ему много хлопот. Она бросила взгляд на курчавую рыжую головку рядом с собой, а потом вернулась к Флетчеру.

Нет, Флетчер ничего не прибавляет и не отнимает. Он не торопится одарить ее своей дружбой или, наоборот, лишить ее. Нет, он просто наблюдает и ждет.

Гил же совершенно не умеет сдерживаться. Это ее ужасно расстраивало. Мягкое чувственное пожатие руки, когда передавали еду. Случайное соприкосновение коленей под столом. Мягкая улыбка, от которой она разнервничалась. Таинственные взгляды из-под темных ресниц… или это только ей они казались таинственными? Может, она слишком много внимания обращает на случайное прикосновение, на взгляд мельком? Кто-то еще видит эти искорки напряжения между ними или их замечает только она?

Флетчер уговорил ее сыграть после ужина в бильярд, и она самоотверженно ему проиграла. Затем последовала безнадежно выигрышная партия с Бакстером, и Гил попытался дать ей пару советов. Она думала, что сойдет с ума — его тело прижималось к ней, руки вели ее ладони, она чувствовала его дыхание на своей щеке, голос его звенел у нее в ушах.

Она представляла свое положение, рисуя мысленно флажок, закрепленный на веревке и колышущийся на ветру. Вперед — назад. Вперед — назад. Волнуясь и стараясь не показать волнения. Возбуждаясь и стараясь не придавать этому значения. Желание, стремление взять все в свои руки. Страх, боязнь ошибиться. Собственное достоинство, гордость, откровенность, мужество.

Уход домой стал для нее тем вечером настоящим спасением. Мэтью и мальчишки уже расположились поудобнее перед телевизором, а Гил вышел проводить её до машины. Они шли в полном молчании.

Сердце ее бешено колотилось. Ей казалось, что сегодня она как-то особенно сильно хромает, хотя она спокойно шла в ногу с Гилом, а его шаги были уверенными и большими. Она совсем издергалась. Даже во рту пересохло. Ей очень хотелось сказать что-нибудь утонченное и изысканное.

— Ну, что же…

— Ну, так как…

Они начали говорить одновременно, и оба рассмеялись.

— Ужин был превосходный. Огромное спасибо.

— Не за что.

Было уже темно. Ничего не видно. Но они старательно пытались разглядеть лежащий вокруг штат Канзас, пока наконец их глаза не встретились.

— Так что, — Гил робко нашел ее руки в темноте. — Сегодня опять будешь смотреть на звезды?

— Да. Может быть. Наверно. Думаю, что да. Но не уверена.

Он неловко переступил с ноги на ногу и взглянул на их сплетенные руки.

— Дори. — Имя прозвучало в его устах как молитва, просьба понять. — Я всегда попадаю в беду, когда пытаюсь сам разобраться, о чем думают люди. Я…

— Ты хочешь сказать, о чем думают женщины, правда?

Он кивнул и улыбнулся.

— Я хочу сказать — особенно женщины.

— Тогда говори со мной так, как говорил бы с мужчиной. Так, как говоришь со своими мальчишками. Прямо и откровенно. И я буду так же говорить с тобой.

Он поразмыслил и решил попробовать.

— Я сейчас уложу ребят спать, а потом приду к тебе. Ты откроешь мне. Впустишь меня в дом?

Это было самое лучшее, что он мог сделать. Она слышала это в его голосе. Слова его звучали настолько прямо и откровенно, насколько это было возможно, чтобы в них не прозвучало пошлости и грубости. Он просто не мог быть грубым и пошлым. Он чувствовал себя совсем по-другому.

Он был похож на слепого, ощупью старающегося в темноте добраться до нее. Старающегося прочувствовать весь путь к нежности и гармонии с другим человеческим существом. С ней. Именно с ней. Эти слова сотрясали всю основу мироздания. Не с любой другой женщиной, не с той, кого он вполне мог успеть встретить завтра, не с той, кто сидит у стойки бара в ожидании вот такого мужчины, как он. Нет, он выбрал ее! Именно к ней он тянется, как будто она не такая, как все. Как будто он верит, что она — это то, что ему нужно, что у нее есть все, что ему необходимо, и она готова отдать ему это.

Вот это ответственность!

— Дори. Если я приду, ты мне откроешь? — снова спросил он, мягко требуя ответа.

— Да.


Полтора часа спустя раздался легкий стук в дверь. Сердце ее остановилось. Колени одеревенели.

Она уехала из Чикаго вовсе не ради того, чтобы заиметь здесь этакий романчик с канзасским фермером. Что же надеть?

С того времени, как ушел Филлип, она привыкла спать в старых драных футболках, а иногда, сильно устав за день, просто сбрасывала с себя одежду и падала в постель голышом. Самым приличным ночным костюмом была изумрудно-зеленая пижама, но она совсем не отличалась соблазнительностью и сексуальностью. Эту пижаму вместе с пеньюаром такого же цвета подарила Дори мать, как-то случайно обнаружив, что у дочери нет ничего, кроме выцветшего махрового купального халата.

Эту-то пижаму она и надела сейчас, разгладив ее предварительно дрожащими непослушными руками. Так она решила дать Гилу понять, что знает, зачем он пришел, и отдает себе отчет, что делает сама. Она надеялась, что он поймет.

Наконец она открыла дверь. Сперва он выглядел несколько неуверенно. Потом осмотрелся, увидел, что она готова лечь в постель, одобрительно кивнул, разглядев на ней эту постельную амуницию, как будто хотел сказать: «Вот что такое взаимопонимание!»

Она молча пригласила его войти и закрыла за ним дверь. Обе свои дрожащие ладони она попыталась засунуть в кармашки пеньюара.

— У меня… — она прокашлялась. — У меня нет вина или пива… Я иногда принимаю обезболивающее — это все моя нога, — начала она извиняться. — Да и вообще я не особо пью. Но… Есть кофе, сок или… вода. Здесь у вас хорошая вода, — нервно добавила она.

— Мне ничего не нужно, — сказал он, глядя на нее. В его глазах ясно читалось, что ему нужно. И от этого ее одолевала трясучка, как будто она была дешевой куклой-неваляшкой.

— Может быть, присядешь? — Она кивнула на соседнюю комнату. — Я наконец-то разобралась в гостиной. Там стало уютно. Сама я редко смотрю телевизор, но иногда… иногда так можно убить время. Мне до смерти надоело сидеть в пыли и грязи. Так что теперь там стало очень даже ничего.

— Как-нибудь в другой раз.

Они долго смотрели друг на друга. Оба будут играть во взрослую игру по взрослым правилам. Оба согласились на это. Оба хотели этого. Это было им нужно. И все-таки Дори хотелось, чтобы у них было хоть чуть-чуть побольше времени. Пусть всего на несколько минут побольше. Почему-то она постоянно думала об этом.

Он сделал шаг вперед. Она бессознательно отступила назад, к лестнице, и как будто нажала кнопку «Говорить».

— Я… Я еще училась в колледже, когда первый раз это сделала, — пробормотала она. — Его звали Джерри Фельдман. Я очень долго ждала. Думала, что важно любить, а мы с ним безумно любили друг друга. — Она мягко улыбнулась. — Правда забавно, как это все бывает? А потом был Филлип. Мой муж. Мой бывший муж. Так что… сам видишь, у меня небогатый сексуальный опыт. Мне кажется, что такие вещи нам с тобой нужно обсудить, — проговорила она, глядя, как он делает еще один шаг, и отступая к перилам лестницы. — То есть, я хочу сказать, что, будучи врачом, я чувствую, что мы должны знать кое-что друг о друге.

— Полгода назад я получал ссуду на строительство и прошел полный осмотр всех врачей для страховой компании. Реакция была отрицательной, а с тех пор я ни с кем не спал.

— Прекрасно. Это очень хорошо. Я тоже. То есть, у меня тоже отрицательная реакция. — Она подумала и добавила: — Это ведь очень просто… в больнице ничего не стоит сделать анализы. А… а та кровь, что мне переливали после аварии была уже к тому времени полностью очищена. Сейчас ведь с этим очень строго.

Гил кивнул.

— Тебе, наверное, надо знать обо мне и другие вещи. — С этими словами она отступила и оказалась на ступеньке лестницы. Дрожащей рукой она взялась за перила, а он накрыл ее руку своей. Во рту у нее пересохло, а на глаза наворачивались слезы. Хотя плакать ей вовсе не хотелось.

— Какие? — Он склонил голову и посмотрел на поясок в нее на талии. Потом тихонько потянул за него, и узел развязался.