Она подобрала колени, закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Но ничего не ответила. А что, собственно, она могла ответить? Все, что он сказал, было правильно, особенно помня, что старый план, похоже, не срабатывал. Но как же может живой человек впустить такое зло и грязь к себе в сердце и превратить их в нечто доброе и красивое? Она не понимала. Разница между тем, что человек видит мост через реку и проходит по нему, заключается всего лишь в долгом мучительном падении в пропасть.

Музыка все играла, и они продолжали удобно сидеть и размышлять в объятиях друг друга. Гил уже думал, что лучше было бы ничего не говорить. Дори же размышляла, что лучше было бы, если бы он не понимал, о чем говорит… но он слишком хорошо понимал. Он представлял себе свою боль, висящую в красивых рамочках на стенах гостиной. Он видел ее в лицах своих сыновей. Он жил с этой болью каждый день, работая в поле.

— А что ты изучал в университете? — неожиданно вспомнила Дори. — Если бы ты не стал фермером, кем бы ты был?

— Ну, столько времени прошло, — неохотно пробурчал он.

— Это я знаю. Но что это было?

— Так, детская мечта.

— Ну, пожалуйста, Гил. Я хочу знать.

Он тяжело вздохнул и долго молчал, прежде чем ответил:

— Я хотел написать Великий Американский Роман. Пойти по стопам Стейнбека и Хемингуэя. — Она повернулась к нему лицом и внимательно посмотрела ему в глаза. — Если будешь смеяться, я еще раз сломаю твой нос, — торопливо предупредил он, хотя в жизни не тронул пальцем и мухи.

Она смотрела на него, открыв рот. Молчание длилось почти минуту.

— Почему это я должна смеяться? — возмутилась она. — И ты потерял столько времени! Гил, да ты же вполне можешь это сделать. Ты еще станешь Стейнбеком. Ты станешь лучше Стейнбека! Нужно просто сделать это. Написать этот роман.

— Дори, прошу тебя, не заводись. Уже слишком поздно.

— Да никогда не бывает слишком поздно! — Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза. — Гил, если ты хочешь писать, ты просто обязан писать.

— Но у меня даже времени нет!

— Совсем не обязательно сесть и написать все за раз. Пиши, когда есть настроение. А лучше, пусть это будет одним из твоих проклятых дел, и тогда ты сможешь писать каждый день, хотя бы час или два. Для этого можно выкроить время. Для всего можно найти время, нужно только по-настоящему захотеть.

— Да ну, я уже слишком стар, чтобы начинать.

— Чего? — На лице ее отразилось небывалое удивление, и она упала в траву. — А я-то тут стараюсь, придумываю! Да ты прирожденный писатель, Гил. Как же можно не писать, это с твоим-то воображением!

Он привстал, оперся на локоть и склонился над ее лицом, грозя пальцем.

— А ну-ка прекрати этот балаган. Я не желаю об этом даже разговаривать. Все это в прошлом. Все кончено. Ясно тебе?

— Ясно, куда уж яснее.

— Вот и прекрасно. — Он отстранился, скрестил руки на груди и подумал, что хотя бы один раз последнее слово осталось за ним.

А через несколько минут Дори прошептала ему на ухо:

— Ты можешь это сделать.

Он уставился на нее, не веря собственным ушам.

— Можешь. Можешь!

Гил встал и отправился на поиски Бакстера.

Вскоре они вернулись вдвоем, держа в руках горящие бенгальские огни. Один из них Гил вручил ей, и они втроем размахивали этими сияющими огоньками, пока те не погасли. Потом они снова уютно утроились на одеяле. Флетчер с той девчонкой все еще разговаривали о чем-то, склонив головы и держась за руки.

А под конец дня был устроен грандиозный фейерверк.

ГЛАВА 10

Без всякого сомнения, начало июля стало самым интересным временем для Дори в Колби.

Длинные караваны сборщиков урожая постоянно прибывали в город и окрестности, и начиналась уборка морей золотого зерна.

Это были бригады приезжих рабочих, владеющих собственными комбайнами или нанятых большими компаниями по аренде комбайнов. Обычно они принимались за работу в середине лета. Убирали урожай озимой пшеницы, начиная с южной части Центральных Штатов, а потом постепенно перемещались к северу, и так до самой канадской границы. Сезон для них заканчивался поздней осенью, когда собирали последний урожай зерновых, посеянных весной или в начале лета.

Кое-кто приезжал на трайлерах вместе с семьями. Другие жили в кузове грузовика. Иногда бригады объединялись и снимали комнаты в мотелях.

Все они напряженно трудились и были не особенно общительны, убирая зерно с самой зари до поздней ночи, заканчивая работать в полной темноте. На элеваторы уходили один за другим грузовики отборного зерна. Там его взвешивали и оставляли на хранение или распределяли по окрестным мельницам.

Люди сами по себе были довольно интересны, но Дори была покорена огромными комбайнами. Машины были действительно устрашающими, особенно если шли по четыре в ряд, рядом друг с другом, по одному полю. За семь минут каждый комбайн мог убрать почти акр пшеницы. Дори не терпелось попробовать управлять такой машиной.

— Ну прошу тебя. Пожалуйста. Умоляю, — обращалась она к Гилу, который не обращал на нее ни малейшего внимания. — Ну другие женщины ведь водят комбайны, а я даже обещаю, что не стану захватывать углы. Не буду давать задний ход. Ни за что и никогда. Прошу тебя, Гил!

— Спасибо, все было очень вкусно. Увидимся дома.

— Гил Хаулетт! — Она чуть было не топнула ногой, но вовремя удержалась. — Покажи мне, как ездить на комбайне, а то… А то я попрошу вон того рабочего, его зовут Эд, и он покажет мне все сам.

Эд заметил, что Дори вертится вокруг и частенько висит на ограде, наблюдая за работой, И как-то раз остановился поговорить с ней.

— Я Эду нравлюсь. Он говорит, что я милая хрупкая дама.

— Если Эд посадит тебя к себе в кабину, я его уволю, — буднично произнес Гил. Он закрыл термос и отдал его Дори.

— Гил, ну перестань, прошу тебя. Ты же рассказывал мне, как работает сам механизм. Рассказывал про лезвия, про конвейер, лопасти, сборные отсеки. Надо перемещать ручку вниз-вперед или вверх-назад и работать педалями, как на обычном тракторе, это же не сложно! Я справлюсь.

— Дори, еще раз повторяю. Комбайн — это не игрушка. Зерно уже перезревает. У нас нет времени играть в детские игры. Не говоря уж о том, насколько опасны эти машины, если человек не понимает, что делает. — Она видела, что Гил абсолютно серьезен. Дело было не в том, что он, мужчина, не хотел подпускать ее, женщину, к серьезному делу. Нет, сейчас в нем говорила настоящая забота о ее безопасности.

— Хорошо, — сказала она наконец, сдаваясь. Поцеловала его в щеку, потрепала по плечу, чтобы показать, что понимает. Обернулась и пошла к дому. — Пойду домой и… наверно, надо связать что-нибудь.

Гил смотрел, как она уходит, безнадежно опустив голову и плечи. Даже если бы Дори умела вязать, подумал он, ей бы это не доставило ни малейшего удовольствия, так же как и домашнее хозяйство или готовка. То, что она интересовалась фермерством, шло вразрез с его представлениями о роли женщины в семье, но тем не менее это был ее интерес. Она любила машины, технику, ей было любопытно, как все это действует. Работая на них, она ощущала их силу и мощь. У этой женщины не могло быть обычных интересов, потому что сама она не была обычным человеком. Но ведь он-то и любил ее именно за это.

— Ну ладно, — сказал он наконец, чувствуя, что в очередной раз сдается. — Туда и обратно, а потом ты идешь домой.

— Гил, да ты просто самый лучший! — Она подбежала к нему и бросилась на шею.

— Кто самый лучший? — Про себя он подумал: дурак? идиот?

— Самый лучший мужчина, кого я встречала за всю свою жизнь. — Она крепко поцеловала его в губы.

Он терпел этот поцелуй минуту или две, потому что не хотел обидеть Дори и потому, что ему самому очень нравилось целовать ее, но потом отстранился.

— А ты — настоящая заноза. — Он надел рабочие перчатки.

Дори кивнула и улыбнулась.

Она залезла вместе с ним в кабину комбайна. Все было застеклено. Некоторые машины были совершенно открыты, но комбайн Гила был почти новый, оборудованный кондиционером. Во многих машинах даже были встроенные магнитофоны. Но только не здесь.

Она уселась поудобнее и постаралась успокоиться, а он встал в углу кабины, чтобы не мешать ей.

— Ручку на себя — и лезвия идут вверх, ручку вниз — и они тоже пойдут вниз, — повторил он.

— Сама знаю.

— Тогда заводи и поехали.

Да, эта игрушка была действительно огромна. С того места, где сидела Дори, лезвия выглядели просто смертоносными, они непрестанно двигались, срезая колосья. Опасная машина. Дори сосредоточенно старалась вести комбайн по прямой линии и не смотрела, что происходит с пшеницей, остающейся позади.

— Расслабься. Все нормально, — сказал Гил, одновременно наблюдая за ее лицом и за движением комбайна.

— Я не хочу ничего испортить.

— Не испортишь. Все классно.

— Мы так высоко сидим! Скажи, а эти лезвия сами по себе такие острые или они работают по принципу ножниц? Тогда там внизу должна быть какая-то деталь.

— По типу ножниц. Но лезвия очень острые.

— Выглядят они устрашающе.

— Они такие и есть.

— Ух ты, а вот и грузовик. Как мне высыпать туда зерно?

Гил помог ей справиться и с этой операцией. Все остальное прошло без приключений. Она смогла это сделать и была довольна собой. Наконец Гил остановился, чтобы высадить ее.

— Ну что, теперь ты счастлива? — прокричал он сквозь шум мотора.

— Что?

— Теперь ты довольна?

— Знаешь, а я не особо дергалась. Совсем чуть-чуть. Забавно.

— Что?

— Говорю, что все это забавно.

— Совсем не забавно! Больше ты к нему не подойдешь. Давай-ка марш домой.


Он приехал к ней в тот вечер на машине, потому что не смог идти пешком. И не стал заниматься любовью, как обычно. У самой двери Гил сбросил с себя одежду, забрался в постель, обнял ее, как самую любимую игрушку, и мгновенно заснул. Дори закрыла глаза и улыбнулась, представляя себе мягкого плюшевого зайчика, которого она так сильно любит, что он становится настоящим.


— Как ты думаешь, сколько они здесь пробудут? — спросила она Гила наутро. Она сидела вместе с ним на крыльце в новом кораллового цвета халатике с сексуальными разрезами по бокам и пила кофе, всем телом впитывая теплые утренние лучи солнца. Флетчеру было разрешено сесть за руль грузовика, чтобы вместе с Бакстером самостоятельно покормить и проверить коров.

— Пока не закончат. Может, еще пару недель. — Речь шла о сезонных рабочих.

— Их семьям, наверное, не сладко.

— Да, это вообще трудная жизнь.

Дори кивнула.

— А мне она нравится, такая жизнь. — Она прислонилась спиной к стене и говорила, как будто сама с собой, не обращаясь к Гилу. — Здорово работать и одновременно наблюдать за изменениями в природе. Видеть, как зреет пшеница на полях. Мне всегда казалось, что людям, работающим на земле, нет до нее никакого дела. Но это ведь не так, верно? Земля все понимает. И дает столько, сколько в нее вложишь.

— Это уж точно. — Он смотрел на свои поля. Обрабатывать целых две фермы по тысяче двенадцать акров каждая не так-то легко. Дори была права. Однако всегда можно найти время и увидеть красоту этой земли, понять, что этот труд имеет свою цель. Он снова взглянул на Дори.

Она больше не заводила разговор, оставаться ли ей здесь или возвращаться обратно в Чикаго, да и он старался не поднимать эту тему. Он не хотел знать наверняка. Ему бы было приятно, если бы все между ними оставалось так, как сейчас. Но достаточно было лишь посмотреть на поля, чтобы вспомнить, что изменения происходят постоянно. Еще на прошлой неделе пшеница на ближнем поле была совсем спелая и колосилась. Пора ее убирать. А в сентябре или в начале октября он снова вспашет это поле, и все начнется заново.

Гил вздохнул и задумался. Сколько же раз приходилось ему начинать все сначала? Новые посевы. Новые жены. Новые стада. Новые мечты. Новые банковские счета. Новая одежда для детей. Здорово было бы, если бы хоть что-то, кроме самой земли и старика Мэтью, было в жизни постоянным. Чтобы можно было на что-то рассчитывать и полагаться. Чтобы это что-то оставалось бы таким же новым, свежим и живым и было бы вместе с тем постоянным.

— Счастливый ты человек, Гил, — тихо проговорила она, почти не нарушив легкого спокойствия между ними. — У тебя в жизни есть какое-то равновесие. Этому можно позавидовать.

Да, в его жизни было равновесие и покой. Жизнь его не была совершенной, но спокойной — вполне. Единственное, на что он мог бы пожаловаться до появления в ней Дори — одиночество в сердце. А она… Она вселилась туда, сделала нужную перестановку, повесила на стены новые рисунки и превратила его сердце в свой дом. Она стала ему интересным забавным другом, внимательным спутником и превратилась в восхитительную любовницу. Она заполнила собой все пустоты, и он снова чувствовал себя цельным и уравновешенным человеком. Но подсознательно он продолжал ощущать ее неудовлетворенность, смущение и волнение.