— Я согласна! — шептала жертва.

А что касаемо категорического требования непременно раздеться, тут дело гораздо серьезнее. Началось это не вчера, и кончится не завтра. Только со стороны может показаться — патология. В действительности…

В действительности заказчиц долго уговаривать не приходилось. Девушки и почтенные матроны всех весовых категорий с готовностью оголялись по первому его требованию. И чаще всего потом еще предъявляли претензии. Почему собираетесь писать не в полный рост? Ни слишком ли все задрапировано какими-то материями? Может, взять за образец классику? Например, эта… как ее? «Даная в золотом дожде»?

Майк приводил железные аргументы. Мол, портрет по природе своей ограничен, как бы, рамками жанра. Мол, главное — лицо, зеркало души. Мол, парадный портрет в полный рост, да еще в обнаженном варианте, вообще нынче не та фишка. Он чувствовал, его не слышат.

Доводы мастера отвергались с порога. Поджатые губы, узкие от обиды щелочки глаз, из которых, того гляди, брызнут слезы, глубокие вздохи, односложные ответы.

Ох, как он ненавидел в эти мгновения женщин!

Когда это началось? Откуда взялось?

— Мишутка! Вынеси мусорное ведро-о!

Каждый день, а то и дважды в день, своим пронзительным оперным голосом на весь двор ласково просила его мать. Окна их квартиры всегда настежь, мама любила петь на весь двор. Мишутка вздрагивал и съеживался. Несколько секунд сидел неподвижно на потертом кожаном диване и ждал чуда. Вдруг мать забудет, вдруг попросит соседку по комуналке или, чего, кстати, никогда не случалось, вынесет ведро сама. Но, нет! Чудо никогда не происходило. Стиснув зубы, покраснев и хмуро глядя себе под ноги, Мишутка хватал на кухне из-под стола ненавистное мусорное ведро и, хлопнув дверью, под насмешливыми взглядами всего двора, волок это ненавистное мусорное ведро к ненавистному мусорному деревянному ящику. Через весь двор.

— Мишутка! Ты такой толстый, ты много ешь?

— Мишка, Мишка! Где твоя улыбка?

Мгновенно начинали дразниться и петь хором все девчонки двора. Забросив все свои прыгалки-скакалки. Они дразнились так, никаких сил не было терпеть. Но Мишутка терпел.

Только одна девчонка с большим бантом на затылке и темными глазищами, как две спелые вишни не участвовала в этой травле. Не смеялась над Мишуткой, не дразнилась, как все. Стояла неподвижно в стороне и сверлила его насквозь своими темными зыркалками. Мишутка почему-то был уверен, она и есть главная заводила. Она главное зло.

Оперная мама раз в неделю обязательно устраивала домашние концерты. При настежь распахнутых окнах и приглашенных соседках пенсионерках. Чтоб весь двор слышал и наслаждался. Мишутку усаживала на стул у стены и после каждого номера заставляла изображать бурные и продолжительные аплодисменты. Плавно переходящие в овации.

Ох, как Мишутка ненавидел оперу, балеты, вообще театры и все, что с этим связано. Словами не передать. Любой звук из горла оперной мамы вызывал у него почему-то устойчивый зуд между лопатками. Почесаться нельзя, не дотянешься, руки коротки. Попросить маму прекратить петь и почесать ему спину, об этом и думать нельзя. Приходилось терпеть. До стиснутых кулачков, до слез на глазах.

Зуд проходил, как только оперная мама закрывала рот. Бывает же такое! Мишутка неистово изображать бурные и продолжительные. Ему уже легко дышалось. Хотелось сразу побежать во двор, повиснуть на турнике и болтать от переполняющей радости ногами. И что-нибудь орать при этом. Во все горло.

Оперная мама, естественно, не подозревала о процессах, происходящих в организме и душе мальчика. Стиснутые кулачки, слезы на глазах и восторженное состояние после исполнения очередной арии, относила исключительно на счет своего могучего оперного таланта. Кстати, глаза у оперной мамы были темными, жгуче темными, как у цыганки.

С того времени Майк на глубинном неосознанном уровне начал опасаться женщин с темными глазами. Всячески избегал их или сходу конфликтовал по принципу, «сначала я ей дал сдачи, чтоб знала свое место!». А тогда, в детстве…

Ох, как он ненавидел всех девчонок, девушек и вообще, всех женщин рода людского! Может, с тех пор сидит в нем эта самая обида? Сидит занозой, и никакими силами ее из памяти не выковырнешь! Отсюда пренебрежительное, настороженное и откровенно циничное отношение ко всем женщинам.

Вот и не верь после этого старику Фрейду.

Все наши комплексы родом из детства. Хотя, откуда родом им еще-то быть? Не из старости же, в самом деле!

— Мишутка! Вынеси мусорное ведро!

Оперная мама часто гастролировала. В основном, по отдаленным военным городкам и гарнизонам. Гастроли становились все чаще и длительнее. Пока однажды не закончились совсем. В смысле, из очередной поездки она вообще не вернулась. Мишутка остался совсем один, как перст. На попечении старенькой соседки, которая ласково называла его «внучок» и, несмотря на преклонный возраст, обувала его, одевала, отправляла в школу и даже сама выносила во двор ненавистное мусорное ведро.

Только став совсем взрослым, Мишутка, тогда уже студент Строгановки, случайно узнал то, о чем давно догадывался. Оперная мама в Хабаровском военном округе влюбилась в какого-то бравого сержанта и вышла за него замуж. Теперь у нее уже двое детей. Она руководит оперной студией при гарнизонном Доме культуры. Наверняка, поет дуэтом со своим сержантом.

Марыля Родович между тем распалялась все больше.

— И вы тоже хороши, Майк! — неожиданно злобно заявила она, — Я вам доверилась, отдала в ваши руки свою судьбу, а вы!? Что вы тут намалевали? Какая-то злобная карикатура! Я платить за эту мазню не собираюсь!

И вдруг Майка заклинило. Откуда-то изнутри, из желудка поднялось дикое раздражение. Некоторое время он еще сдерживался. Потом сорвался:

«Какого черта!? Почему я должен вилять хвостом и юлить перед этой…? Только потому, что у ее муженька сейфы лопаются от зеленых?».

— Знаете что, любезная! Идите-ка вы…. Понимаю ваше трудное положение, но я не пластический хирург! И не холуй! Я художник портретист!

— Вот и отлично! У нас договор! И будьте любезны…

— Договор расторгнут! Все!!! И пошла-ка ты… чушка с ушами!!!

Подобного хамства Майк Кустофф не позволял себе никогда. Марыля Родович побледнела. Потом лицо ее налилось красной краской и стало как молдавский помидор. Она резко повернулась и стремительно пошла к двери. Но на пороге, само собой, остановилась. Какая из женщин просто так уйдет? Не оставив за собой последнее слово.

— Вы меня оскорбили до глубины души! Предупреждаю, буду мстить! Безжалостно и бесконечно! Бойтесь гнева оскорбленной женщины, Майк Кустоф-ф-ф!!!

Гневная Марыля, не иначе в порыве ярости вмазала в конец его фамилии, аж! целых три «Ф-Ф-Ф!». Никак не меньше.

Но Майк уже довольно спокойно смотрел на нее. Весь запал куда-то исчез, испарился. Ему было, даже слегка жаль эту стареющую женщину.

Марыля Родович вышла из мастерской и так шарахнула дверью, даже люстра под потолком вздрогнула. Майк только укоризненно покачал головой. Никогда не понимал людей, срывающих свое настроение, свои неудачи на предметах. Вещи-то при чем?

Он ничуть не пожалел, что выпер Марылю саратовского разлива из мастерской. Разорвал с ней договор. Черт с ней! В конце концов, он никому ничем не обязан.

Если б он знал, она в буквальном смысле — последняя его заказчица. Почти сразу после ее ухода поток заказов резко сократиться. А через неделю и вовсе сойдет на нет. Марыля разовьет феноменальную разрушительную деятельность. Создаст, благодаря своим связям и контактам, вакуум вокруг его персоны. И все его дела стремительно покатятся под горку. Если б он знал, вел бы себя совершенно иначе.

Был бы вежлив, как прежде, обаятелен, предупредителен, бесконечно улыбался бы и непрерывно сыпал комплиментами.

Если б знать, в какой люк упасть, на другую бы сторону перейти!


Кристина в это же время быстро цокала каблучками по переулкам Самотеки.

«Любите живопись, поэты!

Лишь единственной дано,

Души изменчивой приметы

Переносить на полотно»,

«О, Господибогмой! Опять на перекрестке „красный“! Теперь ждать минут десять. Не менее. Машины так и катят потоком, так и катят. Бедным пешеходам остается стоять и маяться в нетерпении. Для кого город, в конце концов? Для людей или для машин?».

«Ты помнишь, как из тьмы былого,

Едва закутана в атлас,

С портрета Рокотова снова

Смотрела Струйская на нас!»

«Все-таки, это возмутительно. Даже подло. Преподносить почти незнакомой девушке дорогие букеты, а потом… потом исчезнуть. Как прикажете это понимать? И все с какими-то намеками. Типичные замашки новых русских олигархов. Человеческое достоинство для них пустяк, нечто несущественное».

«Опять „красный“! Господибогмой! Скоро машин в городе будет больше пешеходов. Нет, уже „зеленый“. Следовало бы зайти к этому типу в мастерскую в семь утра, когда он сам, наверняка, и глаза не продрал, и швырнуть ему прямо в лицо все его букеты! Только где взять столько денег? Нет, это не выход».

«Какой-то изощренный садизм. А может, он заболел? И попал в больницу? Нет, нет, нет. Подобные типы не имеют привычки болеть. Они даже в автомобильные аварии никогда не попадают. Нужно вычеркнуть его из памяти. Навсегда. Вместе с его букетами.

Хотя, некоторые из них были очаровательными. Жаль!

Любопытно, скольким женщинам дарил цветы Великий Карл?».

6

Весь день астролог Деций, как заправский гид, водил художника Брюллова по городу Помпеи и, со смешанным чувством гордости и горечи, показывал достопримечательности.

А таковых было немало…

Малый Форум… Главный Форум, окруженный с трех сторон колоннами… Храм Юпитера… налево трибунал… Напротив него Пантеон… Театры… храм Венеры для молодежи…

Не желая огорчать старика астролога, Карл преувеличенно восторгался и восхищался. Хотя в действительности был крайне разочарован. Вся архитектура города была излишне помпезной, порой даже нелепой в своем провинциальном желании перещеголять Рим или хотя бы сравниться с ним, встать на один уровень. Подражательность местных архитекторов раздражала. Копия, как известно, всегда хуже оригинала.

Поздним вечером, уже на улице Изобилия в кабачке Азелины, Карл явно перебрал «помпейского» и от обилия дневных впечатлений и чудовищной усталости, положив голову на руки, уснул прямо за столом…


…очнулся Карл Брюллов в своем гостиничном номере, в просторной постели, с множеством подушек и холодным компрессом на лбу. Возле кровати восседала Прекрасная Юлия с выражением глубокого беспокойства на своем красивом лице. Подле нее, на маленьком столике, стоял кувшин с холодной водой и фарфоровая чаша для смачивания повязок.

За окном монотонно шумел и перекликался разными голосами Неаполь.

В дверях мелькала физиономия любопытной служанки.

— Господибогмой! Вы очнулись! — облегченно выдохнула Юлия.

Графиня Юлия отнюдь не была белоручкой. Еще в детстве на конюшне ухаживала за собственной пони. Потом и за взрослыми лошадьми. Чистила, запрягала, поила… Сменить холодный компресс на разгоряченном лбу любимого человека для нее было поистине подарком судьбы.

— Что с вами было, Господибогмой! — тревожно спросила Юлия. И понизив голос, прошептала. — Я так испугалась…

Сквозь пелену головной боли, Карл долго смотрел на прекрасное и бесконечно дорогое лицо отважной женщины. И молчал.

Наконец через силу проговорил:

— Я был… там!

Юлия мгновенно все поняла. Великий Карл побывал-таки в древнем городе Помпеи. Ее прекрасные темные глаза слегка округлились и, затаив дыхание, она ждала. Но любимый Карл не произнес больше ни слова. Художник погрузился в долгий и тревожный сон.


Италия, конечно, замечательная страна. Памятники архитектуры, соборы и все такое. Неаполь в свою очередь тоже замечательный город. Тоже много памятников и соборов. Но уж слишком много итальянцев! И все шумные, горластые, бесцеремонные. Услышать плавную певучую русскую речь на улицах Неаполя случается крайне редко.

На следующее утро Прекрасная Юлия и Великий Карл сидели в уютном кафе, что расположено на улице святого Марка и по традиции пили кофе.

— Что там носят женщины? — начала допрос Юлия.

— Мужчины ходят кто в чем. В основном, в тогах. Довольно неудобное одеяние, надо сказать. Женщины, вообще… без ничего.

— Господибогмой! Совсем!? — восторженно прошептала графиня.

— Абсолютно, — подтвердил художник.

— Вы шутите? — воскликнула Юлия. И уловив в глазах Карла ей одной заметные искорки смеха, разочарованно сказала. — Шутите!