Кармен Рид - Мир перевернулся

В дальнем конце сада было что-то вроде крохотного патио, окруженного зеленью и укрытого пологом из переплетающихся стеблей ломоноса. Здесь весь год стояла удобная деревянная скамейка, а с наступлением тепла Ева приносила железные стулья и большой круглый стол. Его украшала выложенная ее собственными руками мозаика. Остальное пространство занимали розовая герань и прочая душистая мелочь, так что, когда погода позволяла, обед устраивали здесь при свечах, под романтично мигающими фонариками, гирлянды которых были искусно вплетены в зелень.

Ей не просто нравилось работать в саду – поливать, рыться в земле, обрезать засохшие, омертвелые веточки и стебли, выпалывать сорняки, – ей нравился сам сад. Это был уголок, созданный ею самой. Здесь имелся парк для Робби, читальня – для Анны, оазис – для Евы. Здесь можно было посидеть, поговорить с друзьями. Сад был волшебным дополнением к жизни, продолжением жизни.

Сегодня Ева занялась сбором улиток, которых топила – кривясь от отвращения – в ведерке с водой. И все же такая смерть представлялась ей более легкой, чем кончина тех несчастных, которые с хрустом погибали у нее под ногами. Она любила приходить в сад ночью, одна, не чувствуя себя при этом одинокой, занимаясь делом, которое приносило покой и умиротворение.

Открыв глаза, Патриция не сразу сообразила, где находится. Ах да, в квартирке своего парня, Денни, которую он делит с братом Томом. А вот сам Денни, спит как ни в чем не бывало рядом.

«Приятный парень, – подумала она, вглядываясь в его лицо. – И фотографии у него хорошие получаются, особенно когда фотосессии заканчиваются в постели».

Наверное, и будущее у него хорошее. Жаль только, что она его не любит. К такому выводу Патриция пришла месяц или два назад. Она его не любит и вряд ли когда-нибудь полюбит. Никто не виноват, просто такое случается.

Она взглянула на будильник – четверть восьмого. Вот черт. К десяти ей нужно быть совсем в другом конце города, а еще надо успеть принять душ, выщипать брови, привести в порядок ногти, причесаться и накраситься. Хорошо бы работа досталась ей. Все знакомые модели только о том и мечтали, чтобы подписать контракт на рекламу шампуня. Деньги просто невероятные!

Она прихорашивалась перед круглым зеркалом в тесной ванной, когда в дверь постучали.

– Мне надо войти, – донесся с другой стороны приглушенный голос.

– Подожди, – откликнулась Патриция, внимательно рассматривая брови.

Одинаковые? Или правая получилась чуть выше левой?

– Пожалуйста, это срочно.

– О, черт, сейчас.

Теперь она узнала голос, он принадлежал подружке Тома, Дипе, студентке-медичке, мнившей о себе бог знает что и даже не скрывавшей, что считает Патрицию полнейшим ничтожеством.

Патриция отодвинула засов, и Дипа, ворвавшись в комнату, откинула крышку унитаза и согнулась пополам. В следующий момент ее вырвало.

– Фу, гадость.

Патриция собрала туалетные принадлежности, протиснулась к выходу и, выскользнув в коридорчик, захлопнула за собой дверь. Когда-то она сама принимала самые отчаянные меры ради фигуры, перескакивала с одного метода на другой, нормально ела только два дня в неделю и держалась исключительно за счет супа и фруктового сока.

Дипу снова вырвало. Чувствовала она себя отвратительно. На лбу, верхней губе, шее выступили бисеринки пота. Она схватила бумажное полотенце и вытерла влажное лицо, потом наклонилась над раковиной и ополоснула лицо холодной водой.

Стало немного легче. Дипа даже нашла силы выйти из ванной и, пошатываясь, побрела к комнате Тома. Она собиралась сказать Тому, что… О, черт, нет… Девушка развернулась и устремилась в ванную.

– У тебя все хорошо? – Том приподнял всклокоченную голову над разбросанными разнокалиберными подушками, спутанными простынями и одеялами.

– Нет. – Она села на край кровати рядом с ним и опустила голову. – У меня не все хорошо.

– Что случилось? – Он сел, положил руку ей на плечо, погладил мягкую бархатистую кожу, провел ладонью по шелковистым черным волосам.

– Том… – Чтобы не смотреть на него, она уставилась на приклеенный к стене помятый постер группы «Оазис». – Том, у меня задержка на десять дней. Меня тошнит. Думаю, я беременна.

– Не-е-ет… – протянул он, продолжая поглаживать ее плечо.

– Я предпочитаю с этим не шутить. – Дипа повернулась и посмотрела ему в глаза. – Мне надо сделать тест. Сегодня же.

– Наверняка все окажется нормально. Мы ведь были очень осторожны.

– Хм…

Он соскользнул с кровати, и перед ней проплыли мускулистые бедра. Пузырьки желания пробились через бурлившую внутри ее жуткую тошноту, и Дипа протянула руку, чтобы прикоснуться к нему.

Порывшись в лежавшей на полу груде одежды, Том выудил черные молескиновые джинсы и натянул их прямо на голое тело. За ними пришла очередь футболки с длинными рукавами и надписью на груди: «Стопроцентный псих».

– Хей, хей, смотри веселей! Ура, ура, на работу пора! – Вид у него при этом был такой, будто каждый день начинался именно с новости о чьей-то беременности. – Не желаете ли чаю? Тост? Овсянка? Или вам требуются иные доказательства того, что я знаю, как вести хозяйство? – Прыгая на одной ноге, Том попытался надеть носок, судя но всему, давно не стиранный.

– Я люблю тебя, – вырвалось у Дипы против воли, и она даже прикусила язык – никогда и никому таких слов она еще не говорила.

Должно быть, беременные действительно способны на то, чего не позволяют себе нормальные женщины.

– Я тоже тебя люблю, – откликнулся Том, сражаясь со вторым носком.

Он произнес это совершенно безразлично, потому что говорил так всем своим подружкам, а также маме, братьям, сестре, отчиму, боссу, продавщице сандвичей и даже барменше-австралийке в заведении за углом. Он любил всех.

Дипа стащила сорочку, поднялась и огляделась, пытаясь отыскать свою одежду. В следующий момент Том уже оказался у нее за спиной, обнял, тиская груди, приник губами к шее.

– Похоже на рекламу «Бенетона», – сказала она, глядя на белые руки, скользящие по ее коричневой коже.

«У нас будет чудесный ребенок», – подумала она.

И в этот миг он произнес то же самое вслух.

– Что? – спросила Дипа, поворачиваясь. – Что ты сказал?

– У нас будет чудесный ребенок, – повторил Том.

– Послушай, ты не понимаешь. Я учусь. Хочу получить диплом, о котором мечтаю всю жизнь. Мне не нужен ребенок. По крайней мере сейчас. Я не могу себе это позволить. – И тут же, словно впервые поняв, что именно с ней не так, расплакалась.

– Ш-ш… – прошептал Том, прижимая ее к себе. – Все будет хорошо. Ты не беременна, я в этом совершенно уверен. А если… если это не так, мы сделаем все, что ты только захочешь. Не волнуйся. Ничего страшного не произошло. Люди постоянно сталкиваются с такими проблемами.

Дипа плакала уже вовсю.

– К тому же я вообще люблю детей, – добавил он, надеясь, что это поможет.

Она ущипнула его.

И что теперь? Не мог же он, следуя своему девизу, сказать, что ничего не имеет против абортов.

– Выбор есть всегда, – добавил Том и неожиданно почувствовал, что его накрывает волна паники.

Неужели с ними действительно случится такое? И что, черт возьми, скажет мать?

– Надо выпить чаю. – Он осторожно усадил Дипу на кровать, потом открыл дверь в кухню и занялся поисками чайника.

Анна проснулась рано, когда свет только-только проник через тонкие занавески на окне спальни, той, которая была целиком в ее распоряжении и которую ей не приходилось делить с младшим братом.

Она посмотрела на часы – шикарные, водонепроницаемые; она даже на ночь их не снимала – и увидела, что они показывают без четверти семь. Хорошо. Отец и Мишель вряд ли встанут раньше чем через два часа, так что ей никто не помешает. Анна собиралась сделать то, что могла сделать только здесь, то, что было ее секретом, то, что она от всех скрывала.

Завернувшись в голубой халат, она тихонько выскользнула из спальни, прошла в гостиную и осторожно включила телевизор. Потом, перебрав видеокассеты на полке, нашла нужную у задней стенки, там, где оставила ее в прошлый раз. Однако, прежде чем включить «воспроизведение», совершила экскурсию в кухню и приготовила себе завтрак из шоколадных шариков «Коко попс», кукурузных хлопьев «Кранчи нат корнфлейкс» и стакана молока. Прихватив чашку, Анна вернулась в гостиную и включила видеомагнитофон.

Она планировала посмотреть все, все девяносто минут записи. Вот мама кормит ее грудью, а папа снимает их на видеокамеру и говорит, какая чудесная, какая красивая у них девочка. Вот он протягивает руку и прикасается к ним обеим, как будто не верит, что все происходит на самом деле.

Но больше всего Анну трогал другой эпизод. Трогал так, что она даже плакала. Мама сидит на стуле в саду. Маленькая Анна ползает у ее ног между рассыпанными по траве игрушками, а отец, снимая эту сцену, идет к ним.

* * *

– Эй, привет. – Застигнутая врасплох, Ева заслоняет ладонью глаза от бьющего в лицо солнца.

– Привет. – Камера прыгает – это Джозеф наклоняется, чтобы поцеловать Еву в щеку.

– В чем дело? – смеясь, спрашивает она. – У тебя такой загадочный вид.

– Да, время пришло. Шоу начинается.

– Вот как? Прекрасно.

Джозеф устанавливает камеру на столе, направив ее на сидящую на стуле Еву.

– Хочу, чтобы пленка зафиксировала твою реакцию.

– Ясно. Можно начинать бояться?

– Тебе виднее.

Он стаскивает с плеча гитару, ставит ногу на стул и трогает струны.

– Номер собственного сочинения, исполняется впервые.

– Как мило, – благосклонно кивает Ева и сразу же добавляет: – Может, мне прикрыть ребенку уши?

– Ха, ха, как смешно. Ну ладно… раз, два, три… поехали! – Джозеф начинает петь, если только это можно назвать пением, продолжая бренчать на гитаре:

Ева, ты моя королева,

Ты – прекрасная дева,

Все, что есть у меня.

Ева хватается за живот и чуть не падает от смеха со стула, но пение продолжается:

Пусть певец я не очень,

Но, уверен, захочешь

Обручиться со мной.

В этом месте Джозеф опускает руку в карман, достает маленькую коробочку и протягивает своей королеве.

Каждый раз, просматривая этот эпизод, Анна чувствовала, как к горлу подступает комок. Ее отец становится вдруг необычайно серьезным и искренним. Мама со странным, немного сконфуженным выражением лица берет коробочку, не говоря ни слова, открывает ее и поднимает голову, глядя на него так, будто ожидает еще каких-то объяснений.

– Господи, перестань терзать мои уши! Что ты хочешь сказать?

– Эй, дослушай до конца. Это же мой лучший хит:

Предложить тебе жажду

И уже не однажды…

Она снова хохочет и, подняв дочь, закрывает ей уши.

– Джо!

– Что такое? Дай закончить.

Он наклоняется, чтобы поцеловать ее, и в этот момент на лицо Евы ложится улыбка – потаенная, скрытная, сексуальная улыбка, которую Анна не видела никогда больше. Ни разу.

– Какое красивое, – говорит она, рассматривая кольцо и восхищенно качая головой. – А мы можем себе это позволить?

– Ну, придется подработать на стороне…

Оба хохочут как сумасшедшие.

Джозеф берет кольцо и надевает ей на палец.

– Когда ты будешь готова выйти за меня замуж?

– Я люблю тебя, – говорит Ева, и они начинают целоваться, причем Джозеф театрально постанывает для пущего эффекта.

– Если любишь, выходи за меня, – добавляет он.

– Ну, я не знаю… Не знаю, хочу ли опять… все это у меня уже было и…

– Не «все это», Ева. Ты выйдешь замуж за меня, а не за кого-то. Или я тебе не нужен?

– Послушай, почему бы тебе не выключить эту штуку? – говорит Ева, глядя прямо в камеру, как будто только что ее заметила.

И… все. Конец фильма.

Слезы сменились рыданиями. Выплакавшись, Анна достала из кармана заранее припасенные салфетки и вытерла глаза. Как же так вышло? Почему два человека, любящие друг друга, закончили так печально? Почему ее папа оказался в Манчестере с глупой, отвратительной Мишель, а мама осталась одна?

Почему они, ее родители, допустили такое?!

Она, наверное, тысячу раз задавала им этот вопрос, а они несли в ответ какую-то чушь.

– Видишь ли, Анна, твой папочка очень тебя любит, но мы с ним уже не любим друг друга.

– Почему? Почему люди перестают кого-то любить? – И означает ли это, что придет день, когда они перестанут любить и ее?

– У нас просто не сложилось…

– Но вы же сделали Робби, разве нет? – начинала бушевать Анна. – Как это могло случиться?

Как? Ева и сама не знала ответа.

– Анна, мне очень жаль. Мне очень, очень жаль, что мы с твоим папой не живем больше вместе. – Обычно мама прижимала ее к себе.