Мы влюблены.

Он выходит из меня. Я напрягаюсь, зная, что будет дальше. Если у меня и были сомнения или надежды, то их больше не остается после того, как он плюет на мою задницу. Пальцы небрежно разглаживают слюну по моему сморщенному входу. Затем его член вжимается в меня.

Я тренируюсь так, как он говорит мне. Пробки настолько большие, насколько я могу вынести, но это все равно слишком тяжело. Неприятно, когда его член находится внутри меня, трется о мою нежную плоть, трахая меня.

— Подожди, — я хнычу, — подожди.

Я не хочу ждать. Я имею в виду: «Нет, нет, нет». Я имею в виду «Остановись и больше никогда не начинай этого». Это не имеет значения. Он не прекращает, но это к лучшему. Если бы он остановился, то спросил бы, что я имела в виду. И захотел бы узнать, почему я это сказала. Но у меня нет ответа. Есть только мои собственные приглушенные стоны, когда он вколачивается в меня сзади.

Присутствует лишь боль, когда он входит глубже.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Всю оставшуюся ночь я танцевала в каком-то трансе, лишь смутно осознавая мигание прожекторов и аплодисменты посетителей. Рук, пытавшихся добраться до меня, погладить и схватить, едва ли можно пересчитать. Боль и обида разрывают меня после того, что сделал со мной его ботинок. Теперь я понимаю, почему Кенди любит отстреляться до выхода на сцену. Если бы она была здесь, я бы могла попросить у нее косяк.

Шок тоже присутствует, и это помогает.

Как в прострации. Меня здесь нет, я не раздеваюсь и трясу задницей для посторонних. Я все еще сплю.

К тому времени, как я выхожу, небо уже насыщенно оранжевое. Легкая дымка висит между домами, смесь тумана и утренней росы. «Гранд» закрывается. Блу выпроваживает последних клиентов, и они уходят прочь, спотыкаясь по неровной брусчатке и страдая от похмелья. Половины камней на дороге нет, часть фасада тоже отсутствует, как будто мы в истерзанной боями стране. И мы ― воины, сражавшиеся и потерявшиеся на этой улице.

В центральном фонтане только сухая листва и окурки. Какая бы статуя некогда ни украшала центральную колону, она давно была отломана. От нее остались только неровные края, торчащие вверх. В целом это подходящее украшение для двора «Гранда» ― сломленное, но гордое.

Будучи все еще в трансе, я направляюсь домой к Кенди. Оцепенение помогает мне, притупляя страх, я обхожу бродягу и жутко выглядящего мужчину, упавшего в подъезде.

Мой стук эхом отражается от выцветших зеленых стен.

Она не отвечает.

― Кенди, ― говорю я, прижавшись лицом к двери, в надежде, что она услышит меня. До сих пор нет ответа. На всякий случай я дергаю за ручку, но дверь закрыта.

Беспокойство нарастает в моем животе. Если она умирает от передозировки за этой дверью… если она пошла домой с незнакомцем, и он связал ее в подвале. Существует много способов попасть в беду. Много способов получить травму.

Я знаю это из личного опыта.

― Кенди…

На этот раз я шепчу. Знаю, что она не ответит. Под кайфом ли она или просто ушла, все равно вне зоны моей досягаемости.

Глупо думать, что я в состоянии помочь ей, если я не могу помочь даже сама себе.

Я обхожу мужчину, валяющегося на лестнице, который выглядит растерянным и потерявшим надежду. Едва замечаю человека, который держит для меня дверь открытой. На самом деле, когда я свернула на тротуар у подъезда Кенди, я почувствовала покалывание в затылке. То же самое я почувствовала, когда он в первый раз появился в стрип-клубе.

Я застываю. Каждый мускул в моем теле замирает.

― Я не причиню тебе вреда, ― слышится мужской шепот позади меня. Знакомый мужской голос.

Сердце колотится. Ладони сжимают ручки сумки.

― Хани, ― мягко говорит он. Хоть это и не настоящее имя, но в этот раз я не слышу насмешки в его голосе. Он звучит встревоженно.

О, Боже, это он. Я надеялась, что ошибалась. Он может говорить, что не причинит мне боль, но ни один человек не придет без приглашения к стриптизерше с благими намерениями. Отворачиваясь, чтобы не смотреть ему в глаза, я говорю в пустой тротуар.

― Что ты здесь делаешь?

― Я последовал за тобой, ― он делает паузу. ― Здесь небезопасно.

Холодок бежит по моей коже. Как я его пропустила? Или что еще я упустила? За время побега я приобрела определенные навыки, но все же я не шпион. Я ― наследница. Принцесса. По крайней мере, меня учили ей быть. Я могу устроить званый обед для самых богатых, смертоносных людей страны, но не могу засечь слежку. Не знаю, как бороться в одиночку.

― Чего ты хочешь от меня? ― с трудом сглатываю я.

Минет? Трахнуться? Это единственные вещи, которые я могу дать.

Его дыхание ласкает мой висок, нежно шевеля волосы.

― Я просто хочу поговорить.

Это вызывает у меня усмешку. Он может преследовать меня, и я могу трахнуть его, но, по крайней мере, мы можем быть честными.

― Тогда почему ты вторгся в мое личное пространство?

Вежливость ― это банкнота в десять долларов, брошенная на сцену. Но за нее стоя и придерживая дверь открытой, пародируя манеры джентльмена, он может убраться из моего личного пространства. Он может перестать заставлять мое сердце биться слишком быстро, и мою кожу становиться липкой и горячей.

После паузы он делает шаг назад. Не далеко, но достаточно для того, чтобы я снова смогла дышать. Я поворачиваюсь к нему лицом и снова сталкиваюсь с этим чувством дежавю узнавания. Разве я не встречала его раньше? Я бы вспомнила это лицо, его твердость, черт, намек на уязвимость в его темных глазах, но у меня есть странное ощущение, как будто я ему доверяю, хотя он чужой.

Очевидно, что я не могу доверять этому чувству.

Я считаю, что побег от него бесполезен. Для меня он слишком быстр. И я не хочу увидеть, что произойдет, когда он разозлится. И к тому же я рискую тем, что приведу его к мотелю, к Кларе.

Не то, чтобы я могла натравить на него копов, по крайней мере, не без ответов на кучу других неудобных вопросов. Вместо того я позволяю ему взять сумку, когда он двигается, чтоб забрать ее у меня. Без разрешения, конечно. Он закидывает ее себе на плечо в манере темной параллельности рыцарства. Он отпустит меня только, когда будет готов.

― Я не собираюсь причинять тебе боль.

Его взгляд остается на мне, когда мы стоим перед домом Кенди с паршивыми квартирками. Это здание, эта земля видели насилие и прежде. Я чувствую эти вибрации через бетон. Это произойдет снова, но, надеюсь, не сегодня.

Я сжимаю руки; ненавистно чувствовать себя беспомощной.

― Тогда пойдем. На людях.

Когда он не отвечает, я направляюсь обратно в клуб. Он шагает рядом со мной.

Многолюдность ― это слишком щедрый комплимент для этой улицы. Никто не прибежит на помощь, если я закричу. Но это лучше, чем разрешить ему провожать меня до дома. Намного лучше.

― Расслабься, ― говорит он, сухо и почти печально. ― Если бы я хотел трахнуть тебя, я бы сделал это в клубе.

И если бы он хотел меня убить, он мог бы это сделать сто раз. Он следил за мной. Я все еще жива. Но я не могу расслабиться. Пока мне интересно, следил ли он за мной в другие дни и что он видел. Кого он видел.

― Многие парни хотели бы получить на халяву.

Он следовал за мной до дома? Я должна предположить, что нет. Должна верить, что она в безопасности, иначе нет смысла.

― Я всегда буду платить, ― говорит он, немного дразнясь, и я знаю это. ― Клянусь.

Сейчас это больше, чем деньги. Это дистанция. Он провел линию на песке. Как бы говоря, что ему нужна эта линия, как и мне тоже.

― И чаевые, ― говорю я, потому что тоже умею дразнить.

Его улыбка всегда как утренний рассвет, медленная и теплая, провожает холод ночи.

― Не просто чаевые, правда.

О, Боже мой. Я закатываю глаза, но тоже улыбаюсь.

― Так о чем ты хотел поговорить?

― Много о чем, ― говорит он, поймав мою руку. ― О том кого ты боишься.

Я вздрагиваю. Я боюсь Байрона. Боюсь своего отца. Боюсь всех.

― Что заставляет тебя думать, что я кого-то боюсь?

― Я вижу, когда девушка в беде. И это ты.

― Так ты здесь, чтобы спасти положение?

Скорее всего, он погубит себя. Да, человек он упертый, но у моего отца в команде чертова армия. Кип должен найти другую девушку для преследований и беспокойств. Другую для использования. Другую для защиты.

― Я не могу быть такой, как ты хочешь.

― В действительности ты не знаешь, чего я хочу, дорогая. Ты бы гораздо больше испугалась, если бы узнала.


* * *

Шесть месяцев назад


Я по-прежнему нагнута над столом лицом вниз, когда слышу, как открывается дверь. Я напрягаюсь. А если это гость? Но потом я слышу шаги своего отца, один шаг легкий, один тяжелый, скрип трости.

О, Боже. Я молюсь, чтобы он ушел.

Байрон продолжает трахать меня. Его толчки не меняются совсем, не быстрее, не медленнее. Ему всегда нравится трахать меня так, и он это делает. Мой отец не может его остановить. Мой отец его не остановит.

Один легкий, один тяжелый, скрип трости. Отец подходит ближе.

Он должен увидеть меня сейчас, должен узнать, что происходит. Он продолжает подходить к нам ближе. Легкий, тяжелый, скрип.

И останавливается.

― Сер?

Дыхание Байрона тяжелое, речь краткая. Слово «сер» ― это пародия на уважение, так как он трахает дочь этого человека над его же столом. Его член вторгается в меня, разрывая меня.

― Байрон, ― мой отец звучит устало и невероятно старым. ― Наши документы. Посмотри их.

Документы смяты в моих руках. Испачканы тушью, что размазывается по моим щекам. Они испорчены.

― Почти закончил, ― говорит Байрон, ворча.

Я дрожу от отвращения, мой отец здесь и наблюдает за этим, но кажется, что моего жениха это никак не смущает. Я нечто омерзительное, а не будущая жена или любимая дочь. Я ― домашнее животное, вынужденное побираться для своего обеда. Это даже не брезгливость к моему отцу или Байрону, это отвращение к себе, пожирающее меня изнутри. Я позволяю им делать это со мной. Не сопротивляюсь. Я не могу бороться. Если я это сделаю, будет больно не только мне.

Рука нависает над моей головой, колеблясь и дрожа. Это не рука Байрона. Это мой отец.

Он теперь всегда трясется, это началось с руки и перешло к ногам. Врачи говорят, что дальше будет только хуже. Именно из-за этого он стал использовать трость. Он мог бы лишиться и жизни. В бизнесе любое проявление слабости может быть фатальным. Переехать конкурента, поглотить. Но никто не пришел, чтобы убить моего отца, потому что вмешался Байрон.

С благословения моего отца семейный бизнес перейдет к Байрону. Его брак со мной закрепит сделку в глазах более традиционных мафиози. И мой отец будет доживать свою жизнь в империи, которую он построил, поглаживая волосы своей дочери, в то время как она трахается на его столе.

Каждая клетка в моем теле сопротивляется его прикосновению. Но внешне я абсолютно спокойна. Этому навыку меня научила жизнь ― не проявлять страха перед монстром.

Меня окружают монстры.

Байрон мычит и зарывается пальцами в мою плоть. Он пульсирует внутри меня, и я знаю, что он кончает. Наконец-то.

Он вынимает член с хлюпающим звуком. Теплые прикосновения к моей заднице быстро остывают, пока Байрон насухо вытирает об меня свой член, заявляя таким образом свои права. Звук застегивающейся молнии наполняет тихую комнату, а затем шуршание ткани, пока он заправляется. Мое платье опускается вниз.

Когда я поднимаю лицо, бумажка, отлипая от моей щеки, падает обратно на рабочий стол. Отец гладит волосы в последний раз, а затем его рука исчезает. Он чувствует, какая странная церемония только что состоялась, ее тяжесть повисает в воздухе. Обычный отец отдает мужу свою дочь в день свадьбы. Но мой отец не обычный. Он ― мафиози. Последний из числа престижной семьи Моретти. И он дал благословение на этот союз.

Я стою, опираясь на стол, прежде чем упасть. Мои ноги слабы, как у новорожденного олененка. Это Байрон толкает меня, мягким похлопыванием по заднице.

Отец не смотрит мне в глаза. Вместо этого он поправляет бумаги на столе.

Байрон сидит и одаривает меня вежливой улыбкой. Вы бы никогда не подумали, что мы занимались сексом минуту назад.

― Вернемся на вечеринку. Нам нужно обсудить одно дело, ― он замолкает, а потом добавляет: ― Наслаждайся, дорогая.

Мы не влюблены. Я ненавижу его. Думаю, что он тоже может меня ненавидеть за рождение в правильной семье. Просто с неправильным полом. Если бы я родилась мужчиной, то взяла бы бизнес в свои руки. Как и требуется в семье, мужчина должен вести и управлять. Хотя не только мое влагалище заставляет меня быть послушной. У меня нет такого сердца, чтобы вести за собой и убивать, как это делают они.