Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца

В сексе люди борются друг с другом, но никак Добро со Злом, в сексе люди борются друг с другом, превращая случку в ремесло! Черт, даже стихи получаются!

Физическая близость – это уродство, а все человечество в нем само по себе ничтожно! Секс наделяет огромным и заразным злом!

И все, кто трахает других, заглядывает в свою душу редко!

Человек в сексе думает, что познал самого себя, но на самом деле он только почувствовал свое мерзкое нутро, свою скользячку и паденье!

Съедение себя другим! Сам по себе секс любопытен, но лучше его созерцать!

В сексе человек ежится – исчезает и сморщивается до точки. В сексе человек обладает чертами палача!

Секс ограничивает мир человека до одной точки бесконечного растворения себя в другом. Секс – это неизлечимая и очень странная болезнь

Может поэтому, я веду себя с Мнемозинкой как врач-психиатр, осознавая масштаб ее болезни, и хладнокровно скрывая от больной ее диагноз, ибо безумная Мнемозинка никогда не осознает себя таковой, ибо в своих глазах она будет оставаться здоровой…

Мой взгляд спокоен, как море, а я тихохонько попердываю себе в удовольствие, поплевывая сверху на водичку, и глажу этак ручкой гладенькие камушки, а еще я поглаживаю с ленцой симпатичное тельце Мнемозинки.

Мнемозинка, психопатка, отвыкшая от обыденной жизни, днями она почитывает сонники, ну, а ночами ей снятся кошмары, а все потому, что во сне она кричит, как во время своего оргазма. А я вот, боюсь спать с Мнемозинкой, я даже не помню, как сделался ее мужем, как заказал спецрейс из Египта обратно в Россию, тут ведь вот какая беда, несколько капелек спиртного, чуть-чуть успокоительного-снотворного и ты уже окольцован, как птичка божия, правда, изучаемая для какой-то своей непонятной науки этими орнитологами, мать их ети! А уж, что ночью творится?!

Если б только, кто слышал, как орет моя Мнемозинка, как эта бесова душа будоражит все мое сознание, и как во мне совершенно неожиданно просыпается-разговляется совесть, и как я начинаю вспоминать всех, кого обидел в этой жизни, а их-то так много, что я начинаю проводить анализ сознания со звездным небом. Как врач!

Только врач берет мочу, а я сознание! И так вот постепенно я весь окунаюсь в нем, как в некой перекиси водорода, и от моей совестушки-повестушки не остается и следа, и вот тогда-то я уж и начинаю перетряхивать все откровения Ритки о Мнемозинке, и о последнем мужике в ее жизни. И кто это был?!

Ах, да, пан Постельский, капитан морского плавания с ярко-рыжим усами, полячок-дурачок, который чуть не придушил в своих грубейших объятьях мою бедную Мнемозинку!

Несчастная Мнемозинка, она ж тогда чуть даже не задохнулась под его жирными потными телесами. А уж как она хотела закричать о помощи, но этот гад закрыл ей ротик своей вонючей пастью, полным аромата английского рома и гаванских сигар! Это ж какая была связь?!

Какая, к черту, связь?! Это была не связь, а битва за выживание. Лишь рано утречком, вся в синяках и ссадинах, она получила от пана Постельского свою честно заработанную тысячу баксов!

А вот теперь я глажу ручкой голенькое тело моей Мнемозинки и подумываю о том, кто же следующий, кто еще разок посетит сие прекрасненькое и ненасытненькое тело милой телочки?! И как же от него разит мускусом, запашком половых железок горной козы, запашком, как бы выразился поэт, пота и пола, в котором расположен центр всей похотливой Вселенной.

Ну, господа, ну, кто еще из вас выложит тысячу баксов, чтоб трахнуть мою Мнемозинку, чтобы наставить рога мне, ее бедному мужу?! Ах, я не бедненький, а просто жадненький, да, нет господа, я нисколько не жадный-с, просто Мнемозинка мне честно изменяет, а потом ведь ей платят за это, а потому ее честность не знает границ, она же днями и ночами страдает от похоти и от честности в одинаковой мере.

Она же так часто не знает, что бы такое с собой сотворить, отчего и отдает себя кому попало.

А может, я и женился-то на ней, чтобы стать ее «деус фабером», ее духовным папочкой, чтобы исправить ее порченную натуру-дуру, чтоб истребить, так сказать, центр ее похотливенькой, а посему похохатывающей Вселенной, и хотя нас и связывают узы брачка, наша любовь до сих пор носит исключительно платонический характер!

Я как набрался духу, так сразу и выложил ей все картишки, так и брякнул ей: «Мы, Мнемозинка, должны принадлежать друг дружке только духовно, духовно, безусловно», и она, милая девочка сразу же согласилась со мной, внучка профессора Витгентштейна, она была так великодушна, что соглашалась вступать в интимную связь с кем угодно, но только не со мной.

О, как она была прелестна в своем безумном цветении! И как я хотел сохранить этот прекрасный цветочек не только для себя, но и для всех других поколений, которые будут за нами. Почему-то в этот момент я ощущал свою Мнемозинку абсолютно бессмертной, и неподдающейся никакому процессу гниения и распада. Я глядел на нее и любовался ею все больше как свихнувшийся дурак!

Очаг моего безумия питался исключительно ее красотой и обаянием ее сладкого голоса, которое она в силу нашего брачного воздержания распространяла и на других особей.

Ее буйная страсть так и светилась из ее глаз, а смешочек тут же выдавал любые низменные устремленьица, но я был крепок и силен, как физически, так и духовно, я делал вид, что ничего грязного в ней не вижу, и опять таки ради наших чистых отношений.

– Мнемозинка, мы должны дозреть до высоты птичьего полета, – говорил я ей по вечерам, укладываясь с ней в постельку, заранее обмазавшись противомикробным кремом.

– А почему от тебя так воняет! – удивилась Мнемозинка.

– Это просто мой крем, я им лечусь!

– И отчего?

– Чтоб не заболеть!

– Ну, ты и дурачок, – засмеялась Мнемозинка, – может, пойдешь и смоешь ее!

– Нет, ни за что! Ты же не хочешь, чтобы я заболел! – испуганно вскричал я.

Ах, моя первая брачная ночь! С каким ужасом и содраганием я ее вспоминаю!

Бедная Мнемозинка! Она так просила меня, чтобы я сначала сходил и помылся, а потом еще лишил ее невинности, что когда я этого не сделал, она заревела как оглашенная!

Потом проболталась о какой-то детской невинности, наивности, и вообще мне стоило больших трудов оторвать ее от собственного тела, и это даже несмотря на то, что у меня черный пояс по карате.

О, как, она бедная, рыдала, умоляя меня убедиться самому в ее невинности! Да, что я осел, что ли?! Что, я не знаю, как путем хирургического вмешательства опять воссоздать эту самую невинность?! Нет, я не стал ей болтать о своих знаниях, да и зачем унижать и без того уже униженную и оскорбленную мною женщину, и уж тем более свою же жену.

Я просто погладил ее по головке и брякнул, что хочу, чтобы наше духовное «Я» осталось таким же чистым, как стекло в окнах моей квартирки, которые Веерка – моя домработница постоянно протирает специальным раствором.

Говорить ей о том, что я могу от нее заразиться какой-нибудь гадостью, завезенной паном Постельским из далеких тропических стран, мне как-то уж не очень хотелось! Не дай Бог, обидится еще! Мало ли чего! В конце концов, несмотря на свою испорченность, Мнемозинка еще ребенок. А потом, наши отношения всегда должны быть светлыми и чистыми, как у играющих ребяток.

За несколько дней я приучил Мнемозинку кататься на водных лыжах и играть со мной в теннис.

Все-таки, что ни говори, а физическая нагрузка здорово уменьшает потребность в этом омерзительном сексе. Одно дело, по-детски ласкаться, но лучше, конечно, все же не целоваться, потому что говорят, что даже через поцелуй может зараз передаваться любая зараза!

О, сколько раз я дотрагивался до своей дорогой Мнемозинки! Указательным пальчиком до ее одетой спинки, и обязательно в перчаточке, а то не дай Бог, зараза какая пристанет, так потом и не отвяжется!

Поцелуи были омерзительны, поцелуев я старался избегать. А однажды она грустно посмотрела мне в глаза, всхлипнула и шепнула на ушко: «Я знаю, Герман, что ты импотент!»

О, Боже, как же она меня развеселила тогда! Я смеялся так долго, что еще немного бы и я, наверное, умер от смеха!

Рассказывать о том, что я с детства занимаюсь онанизмом, я счел неуместным, и к тому же это только бы спровоцировало Мнемозинку на дальнейшую сексуальную революцию в нашей семейной жизни!

А уж чего бы я не хотел, так это сексуальных революций!

Главная моя задача состояла в том, чтобы я мог создать уникальнейшую семью, в которой супруги могли бы общаться духовно, а физически – лишь наивно, по-детски, проводя свой досуг в играх и в спортивных соревнованиях! Исключительно!

Даже прикосновения и поцелуи были мне противны, хотя бы потому что от них тоже передаются микробы, а с ними и всякая зараза! Так что можно и без них, ну, а, в крайнем случае, полезно будет провести и тщательную дезинфекцию полости рта и всех остальных, бывших в употреблении частей моего драгоценного организма!

И, только тогда, когда моя Мнемозинка сможет очиститься духовно, я смогу наконец почувствовать в ней добрую смиренную душу, и только тогда я решусь на интимную связь, то есть на порку ремнем или плеткой, а иногда и ладошкой ее интимных частей, главным местом среди которых является ее божественная попа!

– Мне кажется, что ты просто сошел с ума, – говорит мне Мнемозинка, когда слышит за чашкой кофе мои рассуждения о нашем браке.

Ах, бедная Мнемозинка, я же не могу тебе объяснить, что я люблю тебя, и все равно не могу простить тебе твоего прошлого, заполненного случайными связями со множеством пьяных и сексуально озабоченных мужчин. Да, ты чудненькая, ты божественно чудненькая, и ради твоей красоты я готов многое простить тебе и вытерпеть!

Однако зачем ты разжигаешь во мне глухую обиду и желание послать тебя к чертовой бабушке?!

Неужели, ты, Мнемозинка, не чуешь, как я тяжело страдаю?! Но нет, Мнемозинка хитра и коварна, как всякая согрешившая женщина! Ночью она неожиданно, абсолютно голая забирается ко мне под одеяло, хотя мы спим на разных кроватях, и с таким ужасным стоном присасывается к моему несчастному телу, ну, точно, пиявка какая, и не сразу, а только спустя какой-то час я ее еле-еле оттаскиваю от себя за волосы, а потом как ребенка уношу ее на другую постель, и тут же бегу в душ и долго-долго отмываю себя от грязных поцелуев, обмазываюсь весь противомикробным кремом, тихо крадучись ложусь в свою постель, а потом всю ночь с тревожным страхом прислушиваюсь к ее сонному дыханию, уж как бы она снова не вскочила и снова не присосалась ко мне. Конечно, как я могу одобрять ее поцелуи, если они лишают человека не только его целомудрия, но и всего здоровья!

Боже, Мнемозинка должна навсегда забыть свою гнусную привычку, засовывать свой грязный язык в мой ротик! Это она не иначе у какого-нибудь француза научилась! И потом, из-за насморка мне и так дышать очень трудно, и вообще я против всякого грязного разврата, против микробов и болезней!

Почему мы просто не можем поиграть в теннис или съездить еще на какой-нибудь курорт?! Отдохнуть?! Почти каждый день я напоминаю Мнемозинке, что я не просто ее муж, а, прежде всего духовный наставник, друг, товарищ и брат, и потом, говорю я ей, ведь в этих похотливых столкновеньях нет ничего человеческого!

Одно животное безумье! Мнемозинка меня внимательно слушает, но при этом так сладострастно улыбается, зараза, будто спит и видит уже во мне свою очередную жертву, что я тут же теряю нить разговора, то есть я все напрочь забываю, и о чем только что думал и так сильно страдал.

Не знаю, но мне почему-то кажется, что я ее совершенно напрасно стесняюсь, особенно, когда она при мне раздевается. В эти минуты я просто готов провалиться сквозь землю, глаза в пол, ноги дрожат, а эта развратница запросто подходит ко мне и смеется, и, обняв меня, отнимает мои ладони от глаз, на, мол, гляди, какая я красивая и делает, черт знает что!

Я ей говорю: «Мнемозинка, ну, прекрати, иначе я даже не знаю, что я сделаю!»

– С кем, с собой или со мной?! – смеется Мнемозинка.

– Не знаю и все тут, – еще сильнее обиделся я и убежал от нее на часок.

Лишь после того, как я принял от нервов таблеток, натерся мазью Кацунюка, и закрылся от нее, и нырнул в горячую ванну с успокоительными травками лаванды и валерьяны, я еще кое-как смог прийти в себя! А чтобы получше успокоить себя, я беру с собой еще «Сексологию» Шапкина.

Шапкин мне очень нравится, хотя далеко не со всем я согласен, что написал этот великий сексуальный публицист

Например, Шапкин утверждает, что Секс – это стремление всего живого обессмертить себя через продолжение рода! От этого, мол, и все животные сношаются, и люди заодно с ними! Ну, животные-то ладно, а вот люди, простите, уже давно противозачаточные средства изобрели!

Так что никаким бессмертием тут и не пахнет! Одно только безобразное удовольствие, одна лишь похоть да разжигание никчемных страстишек.