Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца

Мнемозинка часто спорит со мной из-за этого, она говорит, что раз хочется, и раз этого требует сама наша Природа, то и сопротивляться бесполезно.

Однако, я не устаю доказывать ей, что сопротивляться можно и нужно, иначе все мы потеряем свою человеческую породу, а уж без этой породы как без необходимого документа нас в рай никто не пропустит! Мнемозинка еще больше смеется.

Бедная моя распутница, неужели тебя никак нельзя образумить?! Неужели ты днем и ночью будешь меня соблазнять, пока я и сам с тобой не согрешу, и весь с тобой не перепачкаюсь? И все же я терплю и молчу, изо всех сил терплю, чтобы чуть-чуть уменьшить свои страдания, а иногда я все-таки глажу твое голое тело, Мнемозинка, ручками в тонких резиновых перчаточках, пропитанных антимикробной мазью, и с ужасом чувствую, как ты вся содрогаешься от похоти, дрянная девчонка!

Ну, подумай о Боге, о том самом Боге, который прощает всех нас, в особенности тебя, грязнуля ты этакая, хотя бы за то, что у тебя есть такой прекрасный и духовный муж как я, муж чистый и безгрешный как незамутненная родниковая водичка, как доверчивый наивный ребенок, который заранее ощущает всеобщее бессмертие и всех к нему понемногу подготавливает, как и тебя!

– Мнемозинка, пойдем-ка поиграем в теннис, – предлагаю я снова развлечься.

– Катись ты в жопу со своим теннисом! – неожиданно дерзко отзывается Мнемозинка, и я ее, честное слово, начинаю бояться.

Из дневника невинного садиста Германа Сепова: Осторожность (опасение, страх и т. д.):

Мнемозинка обладает ужасающе сокровенной глубиной, а поэтому я с ней очень осторожен… Я боюсь ее, ибо знаю, как она настойчиво добивается от меня сексуальных действий. Она манит, притягивает меня всеми правдами и неправдами… В конце концов, она снова и снова истекает своими безумными ароматами как любое половозрелое растеньице…

Она обвивает меня своими стеблями-ручками, сует мне в ротик свой препротивный язык– тычинку, а еще она страшно желает меня, она готова пойти на меня войною, готова обольстить, соблазнить, в общем и целом, она готова украсть мою драгоценную чистоту, но у нее все-равно ничего не получится, ибо мой страх, моя осторожность помогают мне уклониться от ее ненасытных чар.

Очень боюсь застать Мнемозину врасплох – голой, однажды застал, так сразу упал в обморок, может, потому что она вскрикнула, а может, потому что вдруг понял, что в таком виде ей легче меня изнасиловать?!

С тех пор боюсь ее, остерегаюсь, хожу вокруг нее и кувыркаюсь! А когда мы с Мнемозинкой находимся слишком близко друг от друга, то я начинаю бояться ее запаха, поскольку в ее запахе постоянно выделяется гнусный секрет ее половой страсти, ужасного желания потрахаться!

И как мне бедному от такого наваждения избавиться! Вопросы, вопросы, и так, и сяк все крутишь носом, сам изгибаешься вопросом!

Предполагаю со страхом, что рано или поздно она все же попытается сделать меня субъектом очередной любовной вакханалии, но сейчас она напоминает взнузданную мною лошадь. Она хочет бежать, но я рву изо всех сил удила, и она, покорная мне, склоняется, подчиняясь вся моей воле, раба моей беспрекословной чистоты, с которой надо соблюдать лишь осторожность…

Ибо в ней всегда будет находиться ее дикая и страшная необузданность… Необузданность и характера, и половой мечты…

Дома, в Москве, Мнемозинка возобновила свои сексуальные атаки на меня. Обычно под покровом темноты она с маниакальной настойчивостью залезает ко мне под одеяльце и с необыкновенной агрессивностью хватается за мое интимное местечко.

– Мнемозинка, ну, я ведь спать хочу, – шепчу я, весь, содрогаясь от страха и волнения, – о, Боже мой, Мнемозинка, что ты делаешь?!

– Ну, поцелуй меня один разочек, – жалобно хнычет моя бессовестная шлюшка.

– Мнемозинка, я ведь очень устал, у меня ведь был очень тяжелый напряженный день, сотни переговоров, кучи контрактов, о, только не это, Мнемозинка, – в испуге шепчу я и кубарем скатываюсь с постели.

– Сволочь! – кричит Мнемозинка. – У тебя член стоит, а ты ничего не можешь!

Видно надо ее хоть разок поцеловать, хотя это очень неприятно и заразно, а то она до утра не успокоится!

– Ну, ладно, Мнемозиночка, ну, иди ко мне, золотце мое, я тебя поцелую, – шепчу я, все больше потея и волнуясь. О, Боже, опять эти проклятые микробы! Черт! Она снова запускает свой препротивный язык в мой ротик.

– Ну, Мнемозинка, ну, так же нельзя! Ты же знаешь, что у меня хронический насморк и от этого можно задохнуться! – сержусь я, уже отталкивая ее от себя ножкой, – все-таки надо соблюдать хоть какую-то санитарию! Это и в книгах прописано!

– Сволочь! Ну, неужели я не достойна быть женщиной, – плачет Мнемозинка.

– Ты достойна, ты очень достойна, но зачем нам так торопиться?! Надо сначала привыкнуть друг к дружке, наполниться духовным содержанием, – стараюсь утешить ее я, поспешно брызгая в ротик антимикробный аэрозоль Кацунюка, который я недавно получил от него по почте.

– Наполниться духовным содержанием?! – усмехнулась Мнемозинка.

– Да, сначала надо наполниться духовным содержанием, – обрадовался я, думая, что она уже стала соглашаться со мной, – умница, хочешь я тебя еще разок поцелую! Только потом обязательно сбегаю зубы почищу и прополощу рот настойкой перца!

– Ну, и дурак же, ты, Сепов! – нервно смеется Мнемозинка. – Я даже и не подозревала, что ты можешь быть таким дураком! Таким идиотом! Такой чуркой неотесанной!

– Самое главное сохранять спокойствие, – говорю себе я, и бегу чистить зубы и полоскать рот настойкой перца, потом ложусь в кровать и пытаюсь закрыть глаза, и уснуть, но у меня ничего не получается, неудовлетворенная Мнемозинка продолжает меня оскорблять уже самыми неприличными выражениями.

– Мнемозинка, деточка, мне завтра рано идти на работку, – вздыхаю я, – ну, постарайся успокоиться и уснуть! Эта игра на нервишках нас с тобой ни к чему хорошему не приведет. Завтра мы можем встать злыми и невыспавшимися! К тому же от недосыпа у многих людей случаются всякие нехорошие болезни, нервно-психические рассройства, наконец, и если ты меня очень любишь, то постарайся, как можно скорее, успокоиться, ну, а если захочешь покрепче соснуть, прими-ка тогда димедрольчика, у меня целая упаковка есть!

– С тобой успокоишься, хрен моржовый! – огрызается Мнемозинка, и кидает в меня подушку.

– А хочешь, мы через неделю слетаем на Кипр? – предлагаю я.

– На Кипр? – тихо переспрашивает меня быстро успокоившаяся Мнемозинка.

– Да, на Кипр, – я слегка дотрагиваюсь до ее вздрагивающего тельца, и опять провожу ладошкой в резиновой перчатке по волосикам, – там такое прекрасное море, такие пальмочки, такие отличные теннисные корты, великолепная рыбалочка!

– Я бы, конечно, не отказалась, – всхлипнула Мнемозинка, – только пообещай мне, что на Кипре ты, наконец, сделаешь меня женщиной!

– Обещаю! Честное наиблагороднейшее слово! – соврал я, желая поскорее соснуть.

– Ну, хорошо, я тебе уже верю, – чуть еле слышно шепчет Мнемозинка, и тут же засыпает, сгорбившись на постельке маленьким беззащитным калачиком..

– Ну, наконец-то, – облегченно вздыхаю я, и опять бегу принимать душ и дезинфицироваться, и только потом уже давлю хрюшку.

Почти сразу же мне снится такой сон, будто иду я в яркий солнечный день по многолюдной морской набережной к пляжу с необычайно большой коляской, и вроде как укачиваю в ней какого-то ребетенка, как вдруг из коляски-то высовывается растрепанная голова Мнемозинки, и начинает на весь пляж орать: «Ты же обещал меня трахнуть! Скотина! Ну, Трахни меня! Трахни!»

Я изо всех сил пытаюсь сунуть в ротик Мнемозинке соску с молочной бутылочкой, да куда там, у меня совсем ничего не получается, а она все громче и громче орет, а к нам уже бегут со всех сторон люди. Скоро вокруг нас собирается такая огромнейшая толпа, и все на нас смотрят, и так бесстыдно, нахально смотрят, аж жуть какая-то!

– Вы, что, не видели молодоженов, – обиженно оглядываюсь я по сторонам.

– Да, трахните вы ее, трахните, а то она никак не успокоится, – кричат на меня все остальные людишки, – или вы в упор ее видеть не желаете?!

– А если я не хочу?! А если мне это не нравится?! – возмущаюсь я.

– Не лишайте ребенка удовольствия! Неужели вам ее нисколечко не жалко?! – кричит на меня истошно какая-то толстая баба, и тянет меня за шиворот головой в коляску к Мнемозинке.

– Помогите! Караул! Убивают! – кричу я, и весь в поту, просыпаюсь.

– Что с тобой?! – смотрит на меня удивленная Мнемозинка.

– Да, соснилось что-то, и сам никак не пойму, что за ерунда такая, – говорю я, и вижу уже солнышко в окошечко улыбается, ну, значит, утро и пора на работку, то есть к себе на фирмочку. Мнемозинка уже в который раз меня спрашивает, чем же, в самом деле, занимается моя фирмочка, но я упрямо молчу.

Говорить о том, что я занимаюсь выпуском унитазов и сливных бачков, мне почему-то не очень-то и хочется. Все-таки ареол богатого молодого красавчика, увы, никак не вяжется с изготовлением сральных принадлежностей. К тому же она совсем загибается без секса! У нее это вроде как ломка у наркомана, то был секс в неограниченном количестве, и с любым более, менее подходящим мужичком, а то вообще никакого секса, одни лишь невинные поцелуи, да еще с таким чистым красавцем, как я, который никогда не позабывает дезинфицировать свою ротовую полость, и до, и после поцелуев!

Я гляжу с удовольствием на себя в зеркало и медленно причесываюсь, а потом французским лаком закрепляю элегантный изгиб своего чуба, чуть приподнятого над моими кустистыми бровями. Потом душусь «Кристианом Диором», отчего Мнемозинка хохочет, как ненормальная.

– Ну что, петух гамбургский, надушился как баба, а мне так и не скажешь, чем занимается твоя фирмочка?! – издевательским тоном шепчет Мнемозинка.

– Ах, Мнемозинка, да я же не имею никакого права разглашать государственную тайну, – шепчу я, и серебряными щипчиками ловко выдираю у себя из правой ноздри уже два наросших волосика, надо же, как я зарос! Так недолго у себя и джунгли в носу вырастить! Все-таки за всем телом требуется глаз да глаз, за любой его частичкой!

– Господи, ты, что, всегда так много времени проводишь у зеркала?! – удивляется Мнемозинка, – ведь ты же не женщина, Герман!

– Ах, птенчик, за красотой обязательно все нормальные люди следят, – улыбаюсь я и уверенным движением выдираю еще один волосок из левой ноздри.

– Что же я, по-твоему, ненормальная?! Я женщина, и за собою как ты следить не собираюсь, – возмущается еще громче Мнемозинка, – потому что мне очень дорого свое время! А ты вот тратишь, и сказать стыдно, на какую хрень!

– Между прочим, зря ты это, – вздыхаю я, – за собой всегда надо поглядывать! Причем, каждый божий денек! Стоит о себе хоть на минутку забыть, или хотя бы на один денек, как любой человечик сразу же превращается в ужасного и грязного дикаря! – с улыбкой говорю ей я, и медленно втираю в кожу японский омолаживающий крем с небольшим содержанием золота и стволовых клеток.

– Сейчас ты молода, Мнемозинка, но, глядишь, лет этак, через десяточек ты постареешь, и кожа твоя быстро сморщится, если ты, конечно, не будешь за ней ухаживать! Ухаживать надо за всем, за личиком, за подмышками, за кожей, за волосиками, за ногтями и за…

– По-моему, моя кожа все-равно рано или поздно сморщится, буду я за ней ухаживать, или нет, и рожа тоже, – хихикает Мнемозинка, – а ты, случаем, не голубой, мой милый?!

– Ах, Мнемозинка, моя Мнемозинка, – огорченно вздыхаю я, – а ведь с какой нежной умопомраченной решительностью я к тебе отношусь?! Тут даже и словца для образца моего чувственного отношения к тебе не подберешь-то, а ты обо мне еще так плохо думаешь, эх, да что там говорить, Мненмозинка!

– Да, я уж вижу, с какой ты нежностью относишься ко мне! – снова, как в прошлый раз, возмущается Мнемозинка, – боишься даже дотронуться до меня, словно испачкаться! Эти чертовы перчатки как хирург какой одеваешь! Я, что, грязная или какая-то больная, в самом-то деле?! Ну, что ты молчишь-то, словно в рот воды набрал?!

– Кажется, твои родители приедут в эти выходные, – напоминаю я.

– Да, в выходные, – понемногу успокаивается Мнемозинка.

– Почему бы мне, не купить им домик где-нибудь поблизости, а то они как бы там не замерзли в своем далеком Заполярье!

– Ты, на самом деле, хочешь купить им дом?! – восторгается Мнемозинка, и обнимает меня, и целует, и опять свой препротивный язык сует мне в ротик.

– Мнемозинка, но у меня же хронический насморк, – говорю я, вырываясь из ее жутких объятий, – так недолго и задохнуться можно!

– Все, я больше не буду, – извиняется Мнемозинка, опустив передо мной головку, как провинившаяся школьница.

Я побрызгал в ротик аэрозолем Кацунюка, и уже с удовольствием глажу ее ладошкой по волосикам, успев надеть перчатку на правую руку.