Здесь я одна, через два дня у меня заканчивается оплата за номер. У меня есть билет обратно… Но, как мне быть? Если он здесь… Что случилось? Я не знаю. И, самое ужасное, что последний раз, когда я его видела, мы были в ссоре. И… я не хочу возвращаться в отель.

Кей жалась в пледе, она сидела с опущенной головой, и ее взгляд рисовал однообразный треугольник от подлокотника кресла к зажигалке и глазам Жака. Она не знала, зачем все это говорит незнакомому человеку, но ей было все равно, что о ней думают. Он может в любой момент встать и уйти, но… он не уходил. Жак наблюдал за ней, и чем больше он слушал ее глубоководный голос, тем больше ему не хотелось из него выныривать. Он любил красивые женские голоса, которые за свою жизнь встречал не так много. Голос Кей был одним из них, в нем было что-то бархатное, мягкое, он будто бурлил на какой-то глубине, и затягивал, затягивал… И хотя он не любил английский, на котором Кей приходилось с ним изъясняться, за его угловатость, русский акцент будто округлял эти углы, убирая остроту и агрессию.

Жак дотронулся до ее руки, и полушепотом произнес:

– У меня есть пустующая квартира, она в вашем распоряжении, если хотите. Я, право, не знаю, чем могу помочь, но у меня есть знакомый детектив, мы можем к нему обратиться, думаю, он нам поможет. Его зовут Алекс. – Жак вопрошающе смотрел на Кей, которая на минуту будто очнулась от своего горя.

– Простите, вы… Я даже не знаю… Я не ожидала такого поворота… – ее речь была растрепанной, как пряди ее волос, – но, почему? Я ведь принесу вам много хлопот и никакой пользы?

Жак широко улыбнулся.

– Я уже давно не живу в мире, где гоняются за пользой… Мне нужно больше. Поэтому я вам помогаю. Даже не подумайте о том, что вы у меня в долгу. Может через вас Бог скинет с моего счета несколько грехов.

Веселый тон Жака несколько приободрил Кей, которая только сейчас поняла, что перед ней сидит не простой человек. Она вздернула плечами в знак того, что отдается его воле.

– Если хотите, можем поехать прямо сейчас, а за вашими вещами я пошлю позже.

Она кивнула.

Фрагмент 9К

Кей проснулась в квартире Жака. Она чувствовала себя сломанной куклой, которую будто разобрали на части. Все вокруг совершалось столь стремительно и столь необычно, что она вдруг перестала осознавать себя, как центр, но теперь, ей все больше мнилось, что она только чей-то локоть на неизвестной картине. Ей ничего не хотелось. Кей поднялась с кровати. Справа на письменном столике лежал журнал с американскими горками на обложке. Она вдруг вспомнила, что на второй день после знакомства с Марком он пригласил ее в парк аттракционов. Этот день вдруг ожил в ее памяти… Его густой голос будто ворвался в комнату, она вспомнила его длинный монолог в парке. Они сидели за столиком и убивали жажду ледяным коктейлем, их мысли кружились от каруселей и близости друг к другу:

– Знаешь Кей, мне показалось, что ты предпочтёшь больше аттракцион, чем ресторан… Я не люблю делать так, как принято, – он закурил сигарету и продолжил, вдыхая дым:

– С детства нам прививают одинаковые модели поведения, и мы к двадцати годам становимся похожими на роботов с одного завода. Когда я повзрослел, то понял, что это глупо, что надо действовать согласно своему внутреннему представлению, а не отштампованной логике большинства…

Нам пытались внушить, что мнение общества является главным, но на самом деле, только отступники, только те, кто нарушал это мнение, создавали собственно «человеческое». Средний человек – это недочеловек, он убийца красоты. Народ всегда ненавидит и изгоняет великих, стая не любит чужаков… Парадоксально, но эти чужаки впоследствии становятся теми, на которых потом равняются, кому потом эта же стая шлет свои посмертные оды… Абсурд..?

Марка уносила волна размышлений, а Кей, вникая в каждое его слово, с каждой новой фразой проникалась к нему все большей симпатией, она понимала, что он – необыкновенный…

– Со времен пещерной живописи мы продвинулись до Интернета и полетов на другие планеты, но странно только то, что мы, кажется, совсем не сдвинулись с места в духовном аспекте. Зло все то же самое… Я спрашивал себя, а почему? Может, причина именно в тех неправильных моделях, которые передаются из поколения в поколение? Семья и общественные институты в первую очередь учат благополучию, а уже потом всему остальному… За редким исключением можно услышать где-нибудь шепотом произнесённые слова о сохранении души, сострадательности, любви, честности, благородстве. Те, кто слышал этот шепот с детства, потом сталкиваются с огромной машиной, называемой обществом, которая начинает последовательно уничтожать эти «непрактичные» идеи. Вот так по истечении веков мы становимся свидетелями высокого прогресса и низкого духа…

Меня научили быть кем-то, но мне никто не говорил, что можно быть собой… Не состоятельным, умным, добрым, а – собой. Не смотреть на других и изнывать от постоянного сравнения, а искать себя и плевать на все представления других.

Меня, как и многих не научили думать объемно, наши мысли одномерны, они начинаются кефиром утром и заканчиваются банкой пива вечером. Благополучие, сохранение рода и надежда на призрачное счастье не может быть целью человека. Поэтому судьбы большинства великих людей несчастны и растрепаны. Не потому что они не умели жить, как другие, а потому что они не хотели менять смысл на благополучие. Может быть, они были аморальны, может быть, они были «пощечиной общественному вкусу», может быть они были алкоголиками и наркоманами, но ежедневно они распинали свои души не за хлеб, а за красоту и любовь. Современный человек – мещанин… Его мысли и поступки лишены аристократизма, он скуп в своих желаниях, действиях, любви, заботе, веселье. Его единственная забота – он сам.

Марк долго посмотрел на Кей и, потушив сигарету, несколько грустно продолжил:

– Он не способен любить, для любви нужно как минимум две вещи – смелость и готовность к изменению самого себя. Но трусость «самый страшный порок». Кто променяет стабильность на риск? Никто не хочет ломать себя, свои привычки, свой мир, чтобы войти в мир Другого. Кто-то сказал: «Взгляд Другого рождает ужас». Почему «ужас»? Потому что он показывает мне, что Я не совершенен, что мне нужно меняться, что Я только кусок мрамора, а статуя – результат внутренней работы и боли. Но мы не хотим больше страдать, не хотим ваять себя, мы лучше замкнемся в собственной скорлупе, мы хотим «хлеба и зрелищ», мы хотим развлекаться и «брать от жизни все». И пусть любят нас такими, какие мы есть… Но вот проблема… То, что мы считаем самими собой, не мы… Только кусок мрамора. Мы сами себя еще не увидели даже. Потому что, чтобы стать собой, нужен резец и Другой, тот, кто увидит, что нужно отсечь… Нужно найти своего Микеланджело… Мы разучились друг в друга смотреться… Мы мумии – мы не хотим оживать и вставать из своих саванов и погибаем, задушенные одиночеством. Почему? Может быть, мы однажды что-то неправильно поняли..? И я в том числе… Я сам стал почти такой же мумией…

Кей вспоминала его лицо, его блестящие глаза… Он так хотел свободы, но, увы, уже сам был со всех сторон сжат… Кей готова была идти за ним, как жены декабристов за своими мужьями… Неважно куда, и неважно зачем… Ее воспоминания оборвались…

Она перевернула журнал и задумчиво остановила свой взгляд на второй стороне обложки, где рекламировался развлекательный комплекс и отель «Аладдин». Ей вдруг показалось, будто она что-то вспомнила, но, как часто такое бывает, она не могла никак поймать мысль, которая как назойливая оса жужжала совсем близко, не давая себя схватить. Она еще раз взглянула на сказочную картинку комплекса и, отбросив журнал, направилась в душ.

«Что делать?» – думала она, стоя под сонмом играющих капель. В ее голове стучали все те же вопросы, которые когда-то волновали Чернышевского и Герцена: «Что делать?» и «Кто виноват?». Она подумала о Жаке, который вдруг вызвался ей помочь.

Да, это странно, – летела ее нестройная мысль, – почему она так ему доверилась и почему совсем не боялась? Ей казалось, будто она встретила своего отца, которого у нее никогда не было: забота сквозила во всем его облике.

Жак знал, как дешево стоит мир и как дорого стоит человек, поэтому бытовые проблемы его почти не занимали. С тех пор, как его жизнь превратилась в кисть и мысль, он писал людей, вглядывался в их черты и сквозь полотно пытался проникнуть в тайну их существования. Но, как бы пристально он ни вглядывался, очень редко Жак встречал человека, лицо которого таило в себе смысл и ответ и выражало нечто большее, чем радость, тщеславие или телесную красоту. Такое лицо было у Кей, и поэтому, он не мог ее оставить, он чувствовал, что в ней сокрыт ответ, и что она нужна ему не меньше, чем он ей.

В то время, как Кей боролась с вопросами, Жак искал ответы. Благодаря своему знакомому детективу, он вышел на человека, который что-то знал об исчезновении Марка. Жак набрал телефонный номер:

– Здравствуйте, мне рекомендовали вас. Я звоню по поводу исчезнувшего человека… – Жак не успел договорить, как его перебил голос с сильным акцентом:

– Да, я знаю. Сегодня в полночь в кафе «Acropole L». При входе скажите, что вас ждет Аладдин. Вас проведут.

Жак едва успел бросить в телефон «Да», как услышал длинное «пииии».

Этот короткий разговор оставил у него неприятный осадок. Голос человека ему показался странным. Сначала Жак решил, что, скорее всего, это из-за акцента которым был приправлена речь собеседника, он часто встречается у арабских эмигрантов. Но, рассуждая дальше, он понял, что дело не в акценте, в нем было что-то вселяющее тревогу. Имя “Аладдин” ему ни о чем не говорило, среди его знакомых был один человек с таким именем, но это точно не он. Жак еще долго размышлял бы над своими впечатлениями, если бы в дверь не постучали. Это была Кей. Квартира, которую ей предложил Жак, была этажом выше его собственной, и она, находясь в окружении всего чужого, решила спуститься. Ее джинсы, светло-голубая рубаха, кроссовки и рюкзак создавали впечатление, будто она собралась в путешествие. Ее лицо казалось бледным, а мелькающие из-под челки глаза выражали решительность.

– Жак, простите. Я проснулась и почти сразу же направилась к вам. Я, право, не знаю, что мне делать в чужой, то есть вашей квартире.

Жак улыбнулся и радостно проговорил:

– Конечно Кей, проходите. Вы правильно сделали, я и сам хотел к вам заглянуть, но боялся, что мое общество может быть сегодня для вас в тягость. Пойдемте в столовую, я сварю кофе. Да, кстати… Нам сегодня нужно будет встретиться с одним человеком, правда, в полночь. – И Жак рассказал ей о своем звонке неизвестному.

– Это время мне показалось не совсем разумным, но у меня не было возможности его изменить, Аладдин повесил трубку.

– Его зовут Аладдин? Странно, – проговорила задумчиво Кей.

– Да? Почему?

– Нет, так, ничего. Просто сегодня я уже встретила такое имя, правда в рекламе курортного комплекса… Ну, да ладно.

– Кей, вы меня простите? Вы, насколько я помню, отдали ваш портрет, который я написал?

– Да, я отдала его горничной…

– А вы не будете возражать, если я попробую его найти и оставлю себе? Не подумайте ничего дурного, но когда я вас писал, я не хотел вам отдавать работу. У меня было сильное желание оставить портрет, потому что это была одна из немногих работ, которая мне нравилась. Если честно, то – вторая.

– Вторая? То есть ваши работы вам не нравятся?! – Кей была сильно удивлена.

– Нет. Не то, чтобы не нравятся, скорее, не являются для меня значимыми, ценными… Не знаю, как объяснить. Я равнодушен к ним.

– А какая же первая работа? Она у вас есть?

Жак встал, было видно, что он о чем-то задумался…

– Да, сейчас.

На картине, которая вдруг предстала перед Кей, был изображен пейзаж: только-только зарождающееся утро обронило лоскут света на природу… Здесь не было человека, но только его брошенная на траву длинная тень. Кому принадлежит эта тень? Кто этот человек? Грустно ли ему или он радуется солнцу? Почему он не спит в такую рань? Кей смотрела на картину и молчала… Она представила, что на этой траве стоит она, и трава роняет капли росы на ее босые ноги....

– Хорошо, – сказала Кей, – не знаю, правда, как найти горничную, – она не договорила. – Ведь этим человеком может быть любой, да? Это я про картину, – спросила она.

Жак не ожидал вопроса, ему показалось, что картина не произвела на Кей впечатления.

– Да… Когда я ее писал, у меня была мысль о возвращении… Я тогда думал, что каждый из нас сюда возвращается, понимаешь… Не как привидение, а как смысл… Я думал, что я бы вернулся в эту тень и смог бы смотреть на мир уже с обратной стороны, в другой перспективе. Не знаю, но мне всегда казалось, что в тот момент, когда ты смотришь на картину, картина смотрит на тебя. Там есть другой мир, он с обратной стороны, но эта сторона для тебя закрыта холстом и краской. А что под краской? Там жизнь, сознание, печаль, радость, суета, стремление к Богу, борьба… Знаешь в чем прелесть портрета? Лица на портретах двулики, в них сосущетсвуют сразу два человека – автор и натура. В портрете происходит акт перехода художника в натуру, а натуры в художника… – Жак запнулся, – О, Бог мой, прости, это сейчас ни к чему, я опять заговорился…