Вера и Марина Воробей - Мой единственный человек

И Гале ничего не оставалось, как позвать к телефону маму. Передавая ей трубку, Галина сделала страшные глаза и так энергично замотала головой, что та даже закружилась. Какое-то время Марина Николаевна слушала молча, глядя на дочь, которая просто из себя выходила, изобретая всяческие знаки, по которым мама должна была понять, что соглашаться ни в коем случае нельзя.

И мама отлично поняла ее.

– Игорь, – сказала она наконец, – боюсь, что сегодня ничего не выйдет… Во-первых, у Гали завтра контрольная по физике, а ты сам знаешь, какие сложные у нее отношения с точными науками. А во-вторых, Григорий Григорьевич в командировке, а я боюсь оставаться по вечерам одна, – нашлась Марина Николаевна.

Конечно, это была ложь. Галин папа сидел себе в соседней комнате, листая какой-то журнал, и вовсе мама не боялась оставаться по вечерам одна… Но должна же она была что-то сказать Игорю! Чем-то мотивировать свой отказ. Сказав все это, мама снова передала трубку дочери.

– Жалко, конечно, – грустным голосом протянул Игорь. – Ну, ничего. Готовься к контрольной.

– Договорились. А ты ложись пораньше спать, хорошо? И тогда я обещаю тебе присниться, – решилась на наивную хитрость Снегирева.

– Я попытаюсь, – последовал неопределенный ответ.

И ни он, ни она и словом не обмолвились о программе «Времечко». Галина боялась напомнить Игорю, теша себя слабой надеждой, что он мог уже и забыть о звонке Тополян, а Игорь… Мы не знаем, почему Игорь не вспомнил об этом. Конечно, он не забыл о звонке Тополян и знал, что в нужное время обязательно включит телевизор. Знал, что этого делать не надо, но с отчетливой ясностью понимал, что сделает это и будет смотреть. И чувствовал, что увидит что-то страшное. Именно этим и объяснялось то состояние, которое сам Игорь назвал дурным предчувствием. Он хотел лишь одного – чтобы в эту минуту рядом с ним была Галя…

– Нет, вы только послушайте, что он говорит! Это же неправда! Да как он посмел наврать! Как он посмел?! – кричала Галя, в бессильном отчаянии колотя кулаками по мягкой обивке дивана. – Не было никакой приватной беседы между нами! Клянусь вам, не было!

Черепашка и Марина Николаевна смотрели уже не на экран, а на Галю. Секунду назад голосом Николая были произнесены буквально следующие слова: «Конечно, у нас не могло не возникнуть желания поговорить обо всем об этом лично с Игорем, но Галина в приватной беседе сообщила мне, что ее молодой человек сам попросил ее взять всю инициативу на себя. «Он ни за что не будет сниматься!» – так заявила героиня нашего репортажа. И вряд ли найдется человек, который станет осуждать Игоря… Не правда ли? Поэтому нам пришлось ограничиться показом фотоснимков…»

В это время на экране, сменяя одна другую, демонстрировались фотографии Игоря, а также их совместные с Галей снимки.

– Это все неправда, Люся! – все никак не могла успокоиться Галя, кулаком растирая по щекам слезы.

– Ясное дело, неправда, – задумчиво протянула Черепашка.

Лицо ее было сосредоточенным, привычным движением указательного пальца девушка поправила очки.

– Теперь понятно, почему этот Николай не захотел мне показать сюжет! – покачала головой Черепашка. – Боялся, что я устрою в аппаратной скандал.

– Кошмар! Какой кошмар… – сокрушенно мотая головой, шептала Галина. – Мама, – подняла она глаза на Марину Николаевну. – Что же теперь будет? Ведь Игорь наверняка все это слышал и видел?!

Теперь уже никто из них не смотрел на экран, а сюжет, снятый Николаем, между тем близился к завершению. Вот пошел закадровый текст от лица Гали (стихотворение «Мой единственный человек»), а в это время какая-то девушка, повернувшись к телезрителям спиной, медленно катила по аллее, усыпанной желтыми листьями, инвалидную каляску. Понятное дело, это была не Галя, а в коляске сидел не Игорь.

– Надо же! – хмыкнула Черепашка, мельком взглянув на экран. – Как все подтасовано! Но в мастерстве этому Николаю не откажешь, хоть он и сволочь, – заметила Люся с оттенком сожаления в голосе. – Четко все продумано…

А в самом конце сюжета Николай (в кадре он так ни разу и не появился), обращаясь к телезрителям, произнес грудным, доверительным голосом, идущим будто бы из самого сердца:

– Такая вот грустная история… Грустная и удивительно красивая, не правда ли? И от нас с вами зависит, каким станет ее финал… Хотя я не люблю хэппи-энды, я всей душой желаю, чтобы конец у нашей истории был самым счастливым на свете! Давайте вместе допишем этот счастливый конец нашей повести о двух влюбленных сердцах…

– Лицемер! – вскочила на ноги Галина. – Вы слышали? Он всей душой желает! Да нет у него никакой души! Карьерист несчастный! Все на продажу!

– Успокойся, Галчонок… – осторожно подала голос Марина Николаевна. – Давай разберемся…

– Не хочу я ни в чем разбираться! – бросила она на маму полный укоризны взгляд.

– А напрасно, – все с той же осторожностью заметила мама. – Бесспорно, этот ваш Николай поступил…

– Он не наш! – гневно перебила Галя.

– Не ваш, – согласилась мама. – И тем не менее… – Она сделала паузу, а после продолжила, глядя в пол: – Безусловно, он поступил нехорошо, переврав факты и выдавая за правду то, чего на самом деле и в помине не было…

– Да подлец он! – снова перебила Галя. – Не хочу я о нем слышать!

– И все же, – не сдавалась Марина Николаевна. – Ведь цель данного репортажа, насколько я понимаю, – подвигнуть состоятельных людей на помощь… Материальную помощь, – зачем-то уточнила она. – И, по-моему, если смотреть на ситуацию именно с этой точки зрения…

– А что подумают люди об Игоре? – снова не дала договорить маме Галина. – С этой точки зрения ты не пробовала посмотреть на ситуацию? Люди подумают, что он трус, сам, значит, не пожелал сниматься в сюжете и подставил свою девушку!

– Вовсе нет! – решительно возразила мама. – Во всяком случае, из этого репортажа следует совсем иной вывод.

– Да что ты говоришь! – издевательски протянула Снегирева. – И какой же, интересно узнать?

– Такой, что Игорь просто скромный человек, который не из гордости и не из страха выглядеть просителем, обратился за помощью к тебе…

– Да не обращался он ко мне! – страдальчески сморщившись, тоненько протянула Галя.

– Да нам ты можешь не рассказывать этого! – не выдержала Черепашка. – Мама тебе объясняет, что в сюжете все представлено так, что Игорь просто не мог сам решиться на это, не мог, потому что… Ну физически просто не мог… И потом, он же все-таки в коляске сидит… Получилось бы, что он одним только своим видом хочет из телезрителей выжать слезу. Потому и решил через тебя действовать. Вот как тут все дело представлено. И, по-моему, это вполне грамотно и профессионально. Во всяком случае, лучше, чем он бы сказал: втайне от Игоря его девушка Галя развернула бурную деятельность. Тогда бы самая честная и справедливая часть аудитории призадумалась: а хорошо ли это, действовать за спиной у человека, пусть даже с благородной целью? А как сам Игорь к этому отнесется? А захочет ли он принять такую помощь? Понимаешь? Единственное, на мой взгляд, в чем этот Николай не прав, причем не прав в корне, это в том, что не показал тебе свой сюжет заранее. Он должен был это сделать. Просто обязан! И уж тогда, если б ты стала возмущаться, его задача состояла бы в том, чтобы объяснить тебе, зачем и почему он преподносит информацию именно таким образом.

В течении всего Черепашкиного монолога Галя смотрела на нее совершенно отсутствующим взглядом. Будто то, что говорила подруга, к ней, Гале Снегиревой, никакого отношения не имеет. Наконец, дождавшись, когда Люся замолчит, Галя поднялась с дивана, в задумчивости прошлась по комнате и вдруг, резко обернувшись, выкрикнула:

– Ненавижу! Ненавижу это ваше телевидение! И себя ненавижу за то, что связалась с ним! Прав был Игорь, когда говорил, что там работают одни зомби, которые хотят, чтобы все остальные тоже стали зомби! Нация зомби! И вы обе – тоже зомби!

Последние слова Галина прохрипела, потому что в какой-то миг ее голос сорвался, а рыдания, душившие девушку, совершенно лишили ее возможности говорить. Она всхлипнула, издала какой-то надтреснутый, похожий на стон звук и выбежала из комнаты.

Эту ночь Черепашка провела у Снегиревых. Причем Марине Николаевне не пришлось даже ее об этом просить. Когда Галя выбежала из комнаты, Люся и Марина Николаевна сидели некоторое время молча, в каком-то тяжелом оцепенении. Наконец решительно хлопнув себя по коленям, Черепашка встала и подошла к телефону. Позвонив маме и предупредив ее, что останется ночевать у Гали, Люся, обменявшись с Мариной Николаевной красноречивыми взглядами, отправилась в комнату Гали.

Примерно до двух ночи девушки, вздрагивая от каждого звука, напряженно ждали звонка Игоря. А когда поняли, что он уже не позвонит, сложили учебники и тетради в рюкзаки и молча, будто выполняя заранее кем-то заданные действия, легли спать.

Утром Черепашка, легонько пнув ногой свой рюкзак, заявила:

– Я еду к нему. Напиши адрес.

Снегирева еще лежала в кровати. Она давно уже проснулась, но на то, чтобы встать, пойти умыться и собираться в школу, у девушки просто не было сил. Все тело ныло, голова раскалывалась от острой, отдающей в правый висок боли.

– А как же школа? – подала тусклый, безжизненный голос она.

Черепашка посмотрела на Галю так, будто та спросила ее о чем-то по-китайски. Потом Люся пожала плечами и переспросила:

– Школа? – И не дождавшись ответа, отрезала: – Школа от нас никуда не убежит.

На это Снегиревой возразить было нечего. Она посидела с минуту на кровати, покачивая головой из стороны в сторону, словно удивляясь своим мыслям, а потом, дотянувшись рукой до стола, взяла какой-то обрывок бумаги, карандаш и принялась быстро писать.

– Держи, – протянула она Люсе клочок бумаги. – Если ты так решила… Конечно, Игорь меня никогда не простит, но пусть хотя бы знает, как было на самом деле…

– Для того и еду, – пробурчала себе под нос Черепашка, засовывая бумажку с адресом в задний карман джинсов.

Вид у нее сейчас был как у человека, точно знающего свою цель, но еще не решившего, какими средствами воспользоваться для ее скорейшего достижения.

Спустя некоторое время после ухода Черепашки Снегирева провалилась в густое, вязкое забытье. Это был не сон, а именно забытье, некое состояние, когда человек с головой будто погружается в горячую, мутную жижу, забывая, где он находится и кто он такой есть вообще. Поэтому, когда скрипнула дверь, вернув Галю в реальность, она нисколько не удивилась, увидев стоящую на пороге запыхавшуюся Черепашку.

– Спишь до сих пор? – округлила глаза Люся.

– Я не сплю, – прохрипела Снегирева.

В эту секунду ее будто молнией насквозь пронзило. Вспомнив, куда и зачем уходила подруга, Галя вскочила. Одеяло мягко сползло к ее ногам.

– Ну что? Видела Игоря? Как он? Смотрел программу? Поверил тебе? – засыпала она вопросами Черепашку.

– Видела, – устало опустилась на стул Люся. – Смотрел. Не поверил.

– Я так и знала, – обреченно проговорила Галя и тоже села. Только не на стул, а прямо на ковер, застилавший почти всю комнату.

– Хотя ты знаешь, мне вообще-то показалось, что Игорь поверил в то, что ты телевизионщикам не говорила, что это он попросил тебя обратиться во «Времечко». Ведь Игорь тебя слишком хорошо знает, чтобы поверить в такое! – Люсин взгляд изменился.

Теперь в нем было столько сочувствия и жалости, что Галя не смогла не отвести глаза в сторону. В эту секунду сердце девушки сжалось в тугой, горячий комочек, к горлу снова подступили слезы.

– А как ты это поняла? – дрожащим голосом спросила она.

– Почувствовала, наверное, – пожала худыми плечиками Черепашка. Она сняла очки и положила их на стол. – Он тебя очень сильно любит, Галка. – Сейчас Люся смотрела на нее подслеповатым, близоруким и от этого совершенно беспомощным взглядом. – Только… – Черепашка прерывисто вздохнула, схватила со стола очки, надела на нос. – Это конец, – понизив голос, сказала она. – Игорь никогда не сможет тебе этого простить…

– Я понимаю, – глухо отозвалась Снегирева.

– Но ты все равно не должна опускать руки! – с неожиданной горячностью заговорила вдруг Люся. – Мы должны собрать деньги на операцию!

– Да, но он же их не возьмет, – робко возразила Галя. – Теперь уж точно не возьмет.

– Главное – собрать деньги, – упрямо заявила Черепашка. – А уж способ пустить их в дело мы найдем. Можешь не сомневаться.

Снегирева, похоже, не разделяла уверенности подруги, но спорить не стала. Она медленно стянула с себя пижамные штаны, затем рубашку, накинула на плечи халат и, не застегивая его, так же медленно, словно механическая игрушка, заряд которой был почти полностью израсходован, направилась в ванную.

Через три дня, около двух часов пополудни, раздался громкий, какой-то даже оглушительной силы звонок. «Наверное, папа увеличил громкость звука», – подумала Галя, поднимая трубку. Григорий Григорьевич жаловался порой, что не слышит звонка, а в спальне ставить аппарат он принципиально отказывался, мотивируя это тем, что, когда рядом находится телефон, ему якобы снятся кошмары.