– Пойти к нему, помочь?

– А чем ты ему поможешь? Проблюётся, отлежится и будет как новый.

– Мне так хотелось, Витенька!

– Я знаю, девочка, ничего, мы его ещё подловим, честное слово, обещаю. Иди, папочка тебя утешит.

Утешение, прямо скажем, слабоватое, как карамелька вместо шоколадного батончика.


Не знаю, нарочно Венечка меня избегает, или вовсе об этом не думает, но постепенно он втянулся в свой прежний сумасшедший ритм, когда домой на несколько часов в неделю забегал. Из «Эксперта» уволился. Работает у своего профессора в обычной городской больнице. По этому поводу Виктор высказался в том роде, что в России «куплено» и «принадлежит человеку по документам» – вовсе не одно и то же. И, видимо, правду сказал, потому, что на базе этой больницы удивительно быстро стал создаваться прекрасно оснащённый онкоцентр. Но Венечка по этому поводу не комплексует, пока ему дают спокойно работать, ничем среди коллег не выделяясь. Не то чтобы вовсе «ничем» но, по крайней мере, не наличием непрошеных покровителей. Работе благотворительного фонда, которым руководит бывшая фаворитка Аркадия Борисовича, и нетрудно догадаться, кто финансирует, он тоже много помогает. Это даёт ему возможность делать больше для некоторых своих пациенток. Кстати, он как-то разговаривал по скайпу с Тамарой, у которой дела стремительно идут на лад, так очень она удивилась, увидев и узнав меня на заднем плане, да ещё с ребёнком. А мы с Венькой сделали вид, что так оно и было. «Не заметили» её изумления. Чем ближе к защите, тем чаще он ночует у своего профессора, готовится. Виктор этого не одобряет, тут я с ним солидарна. Стараемся не оскорблять Венечку проявлениями ревности или низкими подозреньями, но он всё равно чувствует наше напряжение, связанное с его любимым преподом. Тоже вслух не негодует, но делает рожицы. В общем, как-то резко стало ему не до секса. Не то, что со мной, а даже Виктору ничего не перепадает. Выручаем друг друга по-родственному, но оба тоскуем от того, что наше вожделенное солнышко нам не светит. Вернее, светит, но не греет.

Вот кто умеет выбрать удачное время для визита, так это моя мама. Мы Венечку сутками не видим, а она приехала, и пожалуйста – он дома. «Где мама?! Где наша мамочка?!» – громогласно вопрошает она Машку; дочка показывает. «А папочка где?» – Маняшка, улыбаясь во все четыре прорезавшихся зуба, тянет ручонки к Венечке. Маму до сих пор несколько шокирует состав нашей семьи, ещё она недовольна, и это было предсказуемо, что я не состою в официальном браке.

– Ты можешь встать на учёт как мать-одиночка. Тебе будут пособие выдавать.

– Мама что ты говоришь! Какой учёт! Какое пособие! Посмотри, как мы живём.

– Ты здесь никто, чужая тётя, и всё это не твоё. Ты со мной прописана. Придёт туда к нам комиссия: жилищные условия ужасные, мужа нет.

– Ага, и отнимут Машку. Зачем ты мне на психику давишь? Видишь же, что всё в порядке.

– Ната! Третий лишний. Слышала такую поговорку?

Хотела я ей ответить афоризмом дядюшки Антуана, но ведь не поймёт. Спросила как-то, помнит ли она Караваевых? – Мама сделала вид, что не понимает, о ком я говорю. Стараюсь не придавать значения её поджатым губам и холодно сказанному на прощанье «всего хорошего». Венечка относится к моей матушке с большим пиететом. Мой ропот на неё воспринимает как кощунство. Аркадий Борисович прав, у него на сердце незаживающая рана оставленная смертью матери. Никак не могу постичь, в результате каких генетических причуд я оказалась похожа на ту, о ком до сих пор страдает мой мальчик. Неужели она так и останется единственной женщиной, которую он любит?

Мы с Машкой пару раз по приглашению навещали Аркадия Борисовича. В одно из таких посещений я расхрабрилась и попросила показать мне её фотографию. Дома, перед Венечкой, у меня не достало на это смелости, а рыться, искать тайком – не хочу. Видимо, Аркадий Борисович тоже до сих пор дорожит этой женщиной, потому, что фотография нашлась почти моментально. Это оказался хороший студийный снимок с маленьким рыженьким мальчиком на руках. Какие умненькие, внимательные у него глазки! И уже такие печальные, словно предчувствует. А женщина, ну, что же, действительно, сходство есть. Но я, всё равно, другая.

– Как вы её находите, Наташенька?

– Красивая.

– Как вы́?

– Знаете, Аркадий Борисович, себя воспринимаешь иначе, чем со стороны, я бы не стала утверждать, что мы с ней близнецы.

– Манера говорить у вас очень похожа. И кожа. – Он провёл пальцами по моей щеке. – И грудь.

– О, пожалуйста, не продолжайте.

– Отчего же? Я ведь обещал приударить за вами.

– Я надеялась, дело ограничится невинным шуточным флиртом.

– Плохо обо мне подумали.

На самом деле я подумала, что это может стать гораздо более коротким путём к рождению ребёнка, похожего на Венечку. Только вот как я буду потом объяснять его появление? Ветерком задуло? Чуть не расхохоталась над собой, припомнив, как Венечка в Париже негодовал: «У вас, что ли, совсем ничего святого нету?» – Теперь есть. Я встала, подошла к Маняшке и взяла её на руки.

– Наташенька, вы могли бы мне поспособствовать.

– В чём?

– Я хочу вам подарок сделать. Не пугайтесь, не лично вам, но вашей семье, дочери и Вениамину и вообще... Здесь неподалёку прекрасный котеджный посёлок выстроен, небольшой, всего на несколько семей, уютный. Всё есть: система «умный дом», природа замечательная, общий бассейн на территории, собственный в доме. Поедемте, посмотрим?

– Вряд ли это возможно.

– Полагаете, Лобанов не согласится?

– Простите, но в первую очередь мне подумалось, что Веня не согласится. Хотя, и на счёт Виктора вы правы.

– Переезжайте пока одна, с девочкой, они к вам после присоединятся.

– Нет. Невозможно.

– Такой хороший дом, для семьи, для ребёнка.

– Не обижайтесь, Аркадий Борисович, дело, ведь, даже не в том, что вы́ это дарите. Разве вы не в курсе, у Венечки, можно сказать, идиосинкразия ко всяческим общежитиям. Один на всех бассейн с соседями – не предел его мечтаний.

– Да, да. Вы правы.

– Несколько семей на ограниченной территории – это та же коммуналка, только элитная.

– Я уже понял, что ошибся. Хорошо, а если отдельный дом и собственный бассейн?

– Он очень любит воду, но всё-таки лучше будет, если вы сами ему предложите.

– Вы так хорошо его знаете, все привычки, все комплексы, не можете не знать и того, как он относится ко мне и моим подаркам.

– По-вашему «Эксперт» это был подарок? Простите за прямоту, вы же умный человек, Аркадий Борисович, управляете огромным состоянием, людей понимаете, неужели заранее было не ясно, что вы просто создадите ему там невыносимые условия. Это же всё равно, что ткачиха – дочь текстильного магната. Никто такого не поймёт и не примет.

– Вениамин не должен был знать. Лобанов всё испортил, докопался. И кто его просил влезать со своими расследованиями?

– Венечка просил. Он догадался. И в коллективе знали, отношение к нему изменилось.

– Всё, учёл вашу справедливую критику, впредь постараюсь быть поделикатней.

Дома закинула удочку в сторону переезда за город, но никто не воодушевился. Венечке отсюда удобно на работу мотаться, а Виктору неважно, где жить, важно с кем. И в этом смысле я тоже с ним солидарна.

Моя новая мания – «тройные» поцелуи. Этот восхитительный трюк, подаренный нам Венечкой прямо с ума меня сводит. Как только оба они оказываются поблизости, я тут же требую: «Давайте целоваться втроём!». Мне редко отказывают, но дальше поцелуев дело не заходит. Конечно, мы ж такие занятые – у нас и младенец без призора плачет, и диссертация «горит», и больных эшелонами подвозят. А часы досуга Венечка полностью отдаёт Маше. Слыхала я о мужьях, которые ревнуют женщин, всецело посвятивших себя младенцу. У нас в семье в положении такого мужа – я. Ну и Виктор. И ничего не поделаешь – не возмущаться, вроде бы, а радоваться надо, что он её с рук не спускает. Но раздражение охватывает помимо воли, складывается впечатление, что он от меня́ ребёнком прикрывается. Иногда так и хочется съязвить: «Можешь отпустить её, я к тебе приставать не стану». Все губы себе искусала, глотая подобные словечки. И если уж на то пошло, ничто не мешает мне начать распускать руки, когда он Машкой занимается. Я только встретить слишком категорический отпор боюсь, вот, что меня на самом деле останавливает. Женька пишет мне Вконтакте: «Ты так его хочешь, что когда получишь – разочаруешься». Ответила ей: «Не важно, получу я физическое удовольствие, или нет, важен сам факт, того чтобы он согласился и моральное удовлетворение. Ведь я же не просто желаю отведать его молодого тела, я хочу приручить его, сделать к себе поближе». В этом-то и заключается проблема: никак не могу определить границы нашей с ним близости. Во время родов мы были единым целым, триединым даже – я, он и Маша. И несколько дней спустя я ощущала исходящую от него нежную причастность, родное тепло, мысли не возникло бы тогда, что я могу в чём-то ему не довериться, или чего-то перед ним постесняться. А теперь куда всё это делось? При малейшем желании его приласкать, меня охватывает парализующая робость. Моментально всплывают в памяти все прежние неудачи, и сам собой выносится вердикт: и думать забудь, никак тебе к нему не подступиться. Та же Женька посоветовала обратить внимание на секс-игрушки. Облазила я все интернет-магазины: да, полно́ там разного добра, которое теоретически могло бы мне поспособствовать. Только чтобы предлагать такие вещи – уже с человеком надо быть в весьма интимных отношениях. Замкнутый круг. Потихонечку, ненавязчиво стараюсь выведать у Виктора их сексуальные секреты. Кое-что из его откровений прямо-таки поразило меня. Отыскала в интернете комиксы Тома Филанда – оценила Венечкину деликатность. Кстати, огромный Майк, с которым я в Париже его застала, очень напоминает эти картинки, вернее, картинки мне его напоминают. Подумываю заказать всю коллекцию в печатном виде. Интересно, обрадуется мой милый, или нет? Виктор нашёл эти рисунки ужасающими, за что был заклеймён «махровым натуралом». Надежды на него, как на посредника, прямо скажем маловато, не смотря на данное обещание. Самой надо быть поактивней.

Подловила я его на Машку, как на живца. Не нарочно, само получилось. Виктора дома не было, Венечка вернулся домой пораньше после лекций, профессор на него ещё преподавание навесил, читает третьекурсникам патанатомию. Ну вот, пришёл, а я лежала в обнимку с ребёночком на диване в гостиной, телевизор смотрела.

– Сегодня в больницу не поедешь больше?

– Надо бы. Попозже, может, загляну, у меня послеоперационных двое.

– А до завтра они не потерпят?

– Они потерпят. Я сам хотел посмотреть. А ты чего? Устала?

– Да, слабость какая-то, пошевелиться лень. Через минутку встану, покормлю тебя.

– Не надо, лежи, я уже обедал. Пойду чайку сварганю тонизирующего. Купала её?

– Утром.

– Сейчас массажик ей сделаю.

– Пусть поспит ещё, видишь, как сладенько прикорнула. Ты сам-то устал?

– Сегодня не особенно, но так, общая усталость накапливается.

– Слишком много себя нагружаешь.

– Ну, знаешь, как мы во Франции, от безделья на стенку лезли, так тоже нельзя.

– Иди сюда, с нами приляг, отдохни немножко.

Если б я одна была, не решилась бы его вот так, в лёгкую, рядом уложить. Тёпленький детёныш между нами никак не нарушал интимности, а только добавлял. Он стал говорить что-то шёпотом, дежурные инструкции по уходу за Машкой. У меня от этого шёпота мурашки побежали по затылку. Затаив дыхание, осторожно, точно бабочку желая поймать, протянула руку, обняла, поближе к себе его придвинула.

– Тише, Маньку не задави. – Но не убегает, не брыкается. Пять секунд – полёт нормальный. Погладила по плечику, по затылку, по спинке, обнаглела до нужной кондиции, подлезла пальцами под ремень и руку в джинсы запустила, стала гладить там по голой попке. – Наташа, не шали.

– Почему? Давай пошалим немножко.

Он показал глазами на дочку.

– Ничего, она спит.

Дальше я обнаглела до полного безумия и другой рукой расстегнула молнию на его штанах. Парочка умелых (как мне казалось) движений, всегда срабатывающих на Вите, ни к чему не привели – Венечкина плоть не откликнулась. Но я, находясь в состоянии «в омут с головой», только усилила натиск, целовала щёки, глаза и губы, он почти не отвечал, но было уже ощущение, что терять нечего. Эх, сейчас бы мне одну из тех палочек-выручалочек! Пожалела, что не запаслась. Возможности для манёвров несколько ограничивали присутствие Машки и узость дивана, но это же и мои союзники, грех на них пенять. Вдруг его прелестная головастенькая штучка дрогнула и потихоньку стала пробуждаться. Я, конечно, отдавала себе отчёт, что это, скорее всего, не движение его души, а всего лишь механическая реакция на грубое воздействие, но всё равно обрадовалась.