– Ты что, дура?! – Безапелляционна заявила Женька. – Они тебя используют как суррогатную мать. Родишь, заберут ребёнка и выкинут на помойку. Беги от них, пока не поздно.

Не стала я доказывать, спорить, Распрощалась по-быстрому и ушла. Что за бредовое, ни с чем не сообразное суждение! Если бы им нужна была суррогатная мать, они бы просто заключили контракт с женщиной-профессионалкой. Не стал бы Виктор изображать случайное знакомство на улице, куда легче договориться прямо и денег заплатить. Венечка вообще боится «баб качающих права», сам мне сказал. Просчитать же, что я полюблю его всем сердцем и никаких прав «качать» не буду – просто нереально. Нет, это полная чушь. Червячок сомнения проклюнулся на секунду, но я его тут же задушила.

Мы с Венечкой встаём очень рано. Вернее, Венечка очень, а я просто рано. С ним в этом тягаться бесполезно. Уж старалась продрать глаза пораньше, всё равно выползаю – он уже на кухне, ворожит над своими травками. Утром перед работой мы всегда пьём чай на «шаманской» кухне. Иногда нас приходит поприветствовать Виктор. Прямо как спал, в трусах. Венечка ему на это пеняет, но без толку. Лично я предпочла бы хоть раз увидать обратную картину: одетый бодрый Виктор и сонный полуголый Венечка. Но для этого мир должен с ног на голову перевернуться.

Предел давнишних мечтаний – процедурный кабинет в моём единоличном распоряжении сделался явью. Разочарования, как-то вдруг накатившего больше нет, я очень рада новой работе. Тут, видимо, играет роль общий фон: новая домашняя обстановка, новая семья, от которой я в восторге. Плюс ещё осознание: я не навечно прикована к работе, как Прометей к скале, а максимум месяцев на семь. Так чего бы не поработать в охотку до декрета. Что там дальше будет, всё покрыто густейшим мраком. Я за этот рубеж не заглядываю, живу одним днём, кайфую.

Вот в прелестное солнечное утро мы с Венечкой уже по обыкновению (!!!) пьём великолепный, чуть терпкий чаёк, он, уставившись в ноутбук, а я на него, ведём беседы на профессиональные темы (мы же теперь коллеги!) и немного на бытовые (мы же теперь живём вместе!!!). Покряхтывая спросонья, входит Виктор.

– Чудо природы. – Нежно замечает Венечка.

Мне его нежность передаётся, и я тоже умилённо улыбаюсь, глядя, как Виктор почёсывает голое, немного слишком выдающееся брюшко.

– Доброе утро! – говорим мы все втроём нестройным хором.

– Чаю налить тебе?

– Нет, я ещё посплю.

Виктор чмокнул Венечку в макушку, потрепал меня по плечу и ушёл, было, досыпать, но вдруг с порога обернулся и неожиданно бодро заговорил:

– Ната! Ты готовишься стать матерью, или что? – Я рот раскрыла от изумления, не успела среагировать, он продолжил. – Вот и готовься: ходи по магазинам, гуляй, ухаживай за собой, развлекайся, получай приятные впечатления. Зачем тебе работа? С сегодняшнего дня можешь не ходить.

У меня так мелькнуло в мозгу: «Именно поэтому пойду. И даже с удовольствием. Если б гнали из-под палки, шла бы как на каторгу». Но тут Венечка вскинулся:

– Что ты себе позволяешь, Лоб! Что за шовинистские выходки! Она сама, наверное, в состоянии решить, на работу хочет, или по магазинам. Не обращай, Наташа на него внимания, он ещё спит и видит сон о том, как повелитель вошёл в свой гарем, где каждое его слово – закон. Иди уже, ложись. И оставь её в покое.

– Слушай, Лис-феменист! Ты хоть дома не устраивай борьбу за права меньшинств. Почему я не могу принять в ней участие? Тебе же я всегда советую, и что-то не припомню, чтобы ты мои советы воспринимал, как оскорбление. Ладно, налейте мне чаю.

– Завтракать будешь?

– Потом.

– Одно дело советовать другое – распоряжаться.

– Я исключительно советую. А с какого срока вообще дают отпуск?

– Не знаю. – В один голос отозвались мы с Венечкой.

– Нужно выяснить. – Постановил Виктор, выпил залпом свой чай и удалился.

Мы оба посмотрели ему в след с той нежной улыбкой, какой встречали и по инерции перевели этот взгляд друг на друга. То есть Венечка по инерции, моя же физиономия от искренней любви и преданности засветилась, как фонарик.

– Можешь оказать мне услугу?

– Разумеется. Всё, что угодно.

– Только это выйдет как раз то, за что я Витю отругал.

– На работу, что ли, не идти?

– Нет. Просто нужно делать всё, как я скажу. Одеться, как скажу, пойти со мной, куда скажу, и вести там себя тоже по инструкции.

– Я готова.

– Сегодня вечером.

– Куда пойдём, поинтересоваться можно?

– Так, одна великосветская пати.

– Qu'est-ce que c'est[1] пати?

– Soirée.[2]

– А! Je compris.[3]

– Quelle sage![4] Я не знал, что ты говоришь по-французски.

– Я и не говорю. Отрывочные знания остались в пределах школьной программы.

– Жаль. А то бы завели себе секретный язык. Лоб французского не знает. – Мне тоже стало очень жаль. Ради такого дела я готова наброситься на учебники, или пойти на курсы. – Кстати, о нашей вечерней вылазке ему знать не обязательно.

– А что мы скажем?

– В лучшем случае ничего.

– А в худшем?

– В худшем придётся соврать, или сказать правду. И то и другое нежелательно.

– У тебя неприятности?

– У меня безумная идея. Настолько безумная, что даже Витя может решить, что я того, подвинулся рассудком.

– Можешь распоряжаться мной, как угодно.

– Это только на сегодня. А вообще-то, как пойдёт.

Он сосредоточенно забарабанил пальцами по клавиатуре. Всё время, пусть недолгое, пока я живу здесь с Венечкой и Виктором, чаще всего мне в голову приходит песенка из старого мультфильма: «друг в беде не бросит, лишнего не спросит». Я как-то сразу усвоила их общую манеру лишних вопросов не задавать. Ничего похожего на равнодушие или пренебрежение, наоборот, максимальная готовность поддержать, поспособствовать, но без въедливых выяснений и непрошеных замечаний. Мне этого всегда не хватало дома. Особенно с тех пор, как папа заболел. Венечка и Лоб (уже привыкаю так Виктора называть) могут вообще без слов обходиться. Самый простой пример: Лоб лежит на диване в гостиной, читает книжку. Венечка рядом, со своим компьютером; вдруг молча встаёт, выходит, через минуту возвращается с пледом и укрывает Виктора. Тот только мычит в знак благодарности. Казалось бы, мы с мамой то же самое делаем друг для друга, но с одним отличием. Либо она заглядывает ко мне и, вырывая из книжной реальности, начинает: «Ната! Не холодно тебе? Накрыть одеялом? А? Чего молчишь?». Либо, заставая врасплох, в самый неподходящий для меня момент зовёт из своей комнаты: «Ната, накрой меня! Я замёрзла». Короче говоря, мы с ней далеко не телепатки, не то, что мои парни. В этом доме изо всех сил стараюсь соответствовать. Больших усилий стоит иногда вовремя прикусить язычок. В общем, не стала больше ничего выведывать на счёт этой «пати», хоть он меня заинтриговал страшно. Лестно, что от Виктора у нас секрет. Я, ведь, очень боялась, что окажусь лишней, что им, особенно Венечке, придётся терпеливо мириться с моим присутствием. И сейчас остаётся такое опасение. Я только стараюсь в панику не впадать, слишком не заморачиваться и делать лицо попроще, как они оба советовали.

Официально мой рабочий день с восьми до четырёх. Как правило, я управляюсь раньше, часа в два уже совсем делать нечего. Венечка с часами не считается, соблюдая свой, ему одному понятный график. Последнее время стараюсь в клинике лишний раз у него перед глазами не маячить. Боюсь надоесть. И дома Наташа и на работе – слишком много Наташи получится. Но именно, что стараюсь, плохо выходит. Тянет увидеть его, поделиться успехами, новостями, посоветоваться. Если совсем невмоготу, использую верное средство: позвонить Виктору.

– Как там наш мальчик? – Задаёт он входящий в традицию вопрос.

– Новый маммограф привезли. Какая-то страшно продвинутая модель. Наш, естественно, в центре событий. Проводит испытания.

– Опять, значит до утра. Что тогда, вдвоём поужинаем? Дома хочешь, или в ресторан сходим?

– Ой. А я сегодня тоже вечером занята.

– Та-а-к. Понятно. Дурной пример заразителен. Ещё месячишко и тоже дома перестанешь ночевать. Машину прислать тебе?

– Нет, спасибо.

– Ну, счастли́во. Я здесь тоже, знаешь ли, не груши околачиваю. Если что – звони.

Знал бы, Витенька, как ты ко мне несправедлив. С огромным удовольствием я провела бы тихий уютный вечерок дома. Вместо какой-то там пати. И куда мне на пати, в самом деле, ни ступить ни молвить не умею. Кроме студенческих дискотек сроду нигде не была. Опозорюсь, и мальчика нашего опозорю. Если это только не есть его цель, явиться с нелепой женщиной, дабы шокировать общественность. Не выдержала, помчалась искать его.

– Девчонки, Маргулиса не видели?

– Они там с Ниной Андреевной аттракцион неслыханной щедрости устроили. Всех желающих на новом маммографе обследуют.

– В диагностическом?

– Да.

Ой, хоть бы Виктор прав оказался, что это до утра развлечение. Чует моё сердце, ничего хорошего нам эта вечеринка не сулит. Теперь уже жалею, что поскромничала и не расспросила подробнее, куда, идём, что предполагает моё «поведение по инструкции». Он как-то странно смотрел. Ничего определённого, но вот есть ощущение, что не просто развлекаться позвал. Я просунула голову в новый кабинет маммографии (уже и табличку прикрутили) аппарат, действительно, шикарный, сразу видно. Краем уха слышала, у клиники новые владельцы. Явно они не скупятся. В третьем корпусе затеяли ремонт; по всей больнице компьютеры новые устанавливают, медицинское оборудование самое продвинутое закупают. Надеюсь, и на сотрудниках не станут экономить. Впрочем, мне всё равно, недолго осталось. Венечка, как только меня увидел, интерес к аппарату тут же потерял.

– Закончила уже? Пошли?! – Как будто у меня есть выбор. – Подожди две минуты, я переоденусь. – Он сменил медицинский костюм на джинсы, футболку и блейзер, схватил меня за руку и чуть не побежал к машине. – Поехали!

Доро́гой, желая избавиться от тревожных мыслей, о предстоящем мероприятии я попыталась завести непринуждённую беседу.

– Как тебе новый маммограф?

– Нормально. Работает.

– Я думала, ты будешь в восторге.

– Ничего особенного. Времена меняются, техника совершенствуется, естественный процесс.

– Вень, извини, можно тебя спросить, почему ты именно маммологом стал?

– В смысле «почему не проктологом»?

– Нет, ну-у…

– Учителя хорошего встретил, он меня увлёк. Сначала вообще онкологией, потом как-то само, знаешь, как бывает, планируешь одно, а жизнь по-другому выруливает.

– Это точно.

– Я ещё в колледже учился, в Лондоне, профессор у нас пару лекций прочёл и как-то сразу зацепил меня.

– Ты учился в Лондоне?

– Да, жил там с двенадцати лет.

– Супер! Для меня это как другая планета.

– Так себе планетка, я рад, что её покинул. Там всё шло по накатанной: учился по обязанности, развлекался дежурно, короче, удовольствие от жизни ниже среднего. Однажды, точно по башке меня стукнуло, понял, что могу собой распоряжаться, как хочу. Одна беда, довольно поздно я это понял. Взял билет и улетел в Москву. У меня здесь детство прошло; такие остались воспоминания, солнце, счастье, не знаю как передать, чистота какая-то, что ли… В девять лет, так получилось, в общем, пришлось уехать из дома. С тех пор я всё время чувствовал тяжесть вот здесь, в средостении, сжалось всё в комок и не отпускало. Я почему-то решил, что в Москве непременно должно отпустить. … Медицину, кстати, зря российскую ругают, кое в чём она получше западной. Онкология вообще на высочайшем уровне. Ты знаешь, что в Америке, например, раннего выявления, по сравнению с нами, процент ничтожный.

– Нет, я не знала.

– Вот. А считается, у них там кущи райские. Ничего подобного.

– Скажи, а теперь не болит?

– Что? А. Значительно меньше.

– Интересно, что ты заговорил о детстве, как о времени, когда светило солнце. У меня те же самые ассоциации.

– Видимо, у всех так.

– Может быть.

– Я посмотрел в инете, в декрет с тридцати недель отпускают.

– Хорошо, а то я забыла узнать. Теперь можно Виктору дать отчёт.

– Надо думать, для него это не так уж важно. Просто он очень добрый и очень порядочный человек. И естественно он прав: ты можешь отдыхать, заниматься собой, готовиться. Вечно я спорю с ним, горячусь, а в итоге всегда выходит, что нужно было молча сделать, как он сказал и всё.

– Сразу после курсов неудобно увольняться.

– Курсы это мелочь, нестоящая внимания. Главное через силу не работай. Головокружений не чувствуешь, слабости?

– Что ты! Я великолепно себя чувствую. Сейчас намного бодрее, чем раньше. Травки твои, наверное, действуют.