Когда она снова забеременела, Эдвард оставил в конюшне только двух лошадей, которых запрягали в экипаж, и стал практически надзирателем своей жены. Он месяцами сидел с ней дома. Мой отец говорил, что он стал похож на посаженного на цепь быка. Он был крупным мужчиной, ростом почти метр девяносто и довольно-таки плотным. Даже в том возрасте он был очень похож на своего отца, только с взрывным характером, так что у него случались дикие приступы ярости. В нем не было ни толики рассудительности и доброты его отца. Но было очевидно, что в тот момент он был озабочен появлением наследника еще больше, чем отец.

Не могу сказать, была ли Лилиан очень несчастлива в замужестве, потому что характер у нее тоже был прескверный — достаточно сказать об ее отношении к прислуге. Эдвард нанял для нее сиделку-компаньонку, и та, похоже, ни на шаг не отходила от хозяйки. Ее горничная, девица Джейн Дунн, работавшая у нее еще до свадьбы, однажды подсказала ей способ незаметно исчезнуть из дома на пару часов. Стоя у окна, она наблюдала, как Эдвард садится в экипаж. Он поехал на станцию, чтобы на поезде отправиться в Лондон, где собирался пробыть весь день. После того как сиделка заглянула в спальню, чтобы удостовериться, что ее хозяйка прилегла отдохнуть, горничная увидела, как та вышла из дома и направилась по тропинке, ведущей вдоль огорода к домику управляющего имением. Девица давно подозревала, что между этими двумя людьми что-то происходит, и однажды упомянула об этом в разговоре со своей хозяйкой. Лилиан тут же вскочила с кровати, надела белье, бриджи для верховой езды, короткую курточку и шляпку. Она выбежала из комнаты, спустилась по черной лестнице, вышла во двор и велела перепуганному конюху помочь ей оседлать старую кобылу, которую уже не использовали в упряжке, поэтому она преспокойно паслась на лужайке.

Лилиан отсутствовала два часа, а когда вернулась, сиделка билась в истерике, потому что не уследила за своей подопечной. Но Лилиан только посмеялась над ней. И посмеялась над мужем, когда он вернулся и застал ее за ужином в компании с его отцом, которого ей тоже удалось рассмешить. Он был удивлен, когда она повернула к нему свое светящееся от радости лицо и спросила, получил ли он удовольствие от своего путешествия. Но через два дня она уже не улыбалась… А он тем более. Потому что… ее уже не было. Она была тогда на седьмом месяце беременности, и у нее вскоре начались преждевременные роды. Роды продолжались два дня, и молодой доктор делал все что мог, чтобы облегчить ей страдания и спасти ребенка. Правда, он подозревал, что ребенок умер еще до того, как начались последние схватки. Несмотря на это акушерка прилагала все силы, чтобы вдохнуть жизнь в крохотное синее тельце. Но безуспешно.

Эдвард был в тот момент в комнате, и, взглянув на хорошо сформированное тельце младенца мужского пола, он издал звук, похожий на звериный вой, и туг же повернулся к трупику спиной. Подойдя к кровати роженицы, у которой доктор тщетно пытался остановить кровотечение, он вгляделся в мертвенно-бледное лицо жены и крикнул ей: «Ты, тварь, опять это сделала, да? Специально, да?! Твои чертовы лошади убили моего сына! Надеюсь, на них ты галопом въедешь в ад!» Он схватил ее за плечи и начал трясти, как собака крысу. Он отпустил ее только тогда, когда доктор испачканной кровью рукой схватил его за лицо, а акушерка обхватила сзади руками.

В комнате завязалась борьба, и, наконец оттесненный к двери, он прокричал сиделке-компаньонке, которую нанял для присмотра за женой: «Я задушу тебя, дрянь, если ты сейчас же не уберешься из моего дома!»

Его слова заглушил пронзительный вскрик доктора: «Заткнитесь! Выйдите отсюда наконец и возьмите себя в руки!»

Но Эдвард Мортимер Бейндор не взял себя в руки, а спустился во двор и избил конюха до потери сознания.

Лилиан умерла на следующий день, а после похорон ему вручили повестку в суд по обвинению в оскорблении Артура Бриггса.

Только благодаря переговорам моего отца с адвокатом Бриггса и солидной сумме, обещанной старым Эдвином, чтобы замять скандал, Эдварду удалось избежать судебного разбирательства.

Эдвин, осознавая, что общество настроено против его сына, теперь уже сам согласился на его отъезд за границу для продолжения занятий любимым делом. Он знал, что есть и его вина в том, что брак между Эдвином и его покойной женой оказался столь несчастливым.

Джеймс встал, направился к шкафчику и налил отцу немного бренди. Они минуту сидели в тишине, потягивая из стаканов бренди, пока Джеймс не прервал молчание словами:

— Ну давай, продолжай. Уверен, рассказ будет длинным и совсем невеселым.

— Это точно. Итак, когда все это случилось, Эдварду было около двадцати семи лет. Он ненадолго приезжал домой, потом снова уезжал, и отец говорил, что старик никогда не удерживал его. Восемь лет спустя, во время одного из его приездов у отца случился апоплексический удар, и он умер, и Эдвард в одиночку вынужден был вести дела, в которых до этого момента ничего не смыслил. Но, как сказал твой дед, Эдвард унаследовал от отца еще кое-что, а именно — деловую сметку. И, получив возможность всем управлять самостоятельно, он с энтузиазмом окунулся в работу. Ничто не ускользало от его внимания. С самого начала он не нравился ни моему отцу, ни мне. Но он был нашим клиентом, и очень важным. А вскоре отец осознал, что этот человек не желает слушать ничьих советов, хотя сам отдает распоряжения направо и налево.

А затем наступил вечер, когда давали спектакль, о котором я тебе рассказывал. Я сидел в партере и, случайно посмотрев в сторону ложи, увидел там его. Должно быть, именно тогда он впервые обратил внимание на Айрин и, видимо, влюбился в нее по уши. Не знаю, как ему удалось встретиться с ней, мне только известно, что с тех пор его поведение заметно изменилось. Не то чтобы он стал менее суровым, но, скажем так, более любезным. Да, именно так: более любезным.

Однажды она нанесла мне неожиданный визит и сообщила, что спектакль снимают с репертуара. Я выразил сожаление по этому поводу, но она улыбнулась и сказала, что пришла по другой причине. Она просила совета. Она знала, что я был стряпчим Эдварда… Здесь она запнулась, а потом поправила себя — мистера Бейндора — и вспомнила счастливые времена, когда я приезжал к ее отцу. Но знаю ли я, спросила она, что… как бы это выразиться… что за ней ухаживают? Я переспросил: «Ухаживают? Не хотите ли вы сказать, что за вами ухаживает мой клиент?»

Она слегка покраснела и кивнула: «Да, именно»

Так-так… Помнится, я откинулся на спинку стула и, улыбаясь, произнес: «Так вот в чем причина перемен в нем!» Она спросила: «Каких перемен?»

Я ответил: «Знаете, вы очень изменили его характер. Он стал не таким резким». «Ну, я знаю его меньше трех месяцев, и, представьте себе, он попросил меня выйти за него замуж».

«Правда?»

«Да, — сказала она, — правда. Он был очень внимателен, водил меня и туда и сюда, когда у нас было свободное время. Я рассказала ему о своей семье, потому что он спрашивал, но не уточнила, как умер мой отец». Помню, на это я ответил: «Вот и правильно. Ему незачем об этом знать». Потом она сказала: «Посоветуйте, как мне поступить?»

Такой вопрос девушке следовало бы задать своему отцу, но у нее не было отца, и я, замешкавшись, спросил: «Он вам нравится?»

Она поспешно ответила: «Да, нравится. Он такой… ну… в общем, он милый и добрый».

Тогда я сказал: «Хорошо, он вам нравится, но позвольте спросить: любите ли вы его?» Теперь она ответила не сразу: «Я любила Тимоти — сначала как брата, затем как мать и отца, но он никогда не любил меня так, как я его. У меня нет никаких вестей от него уже почти два года, так что мое чувство к нему практически умерло. Но люблю ли я Эдварда?» Она долго молчала, прежде чем ответить: «Не знаю, но, думаю, я смогу его полюбить».

«Продолжайте, дорогая», — сказал я.

Она широко улыбнулась, но потом, когда произносила «но у него большой дом, имение, и, как я понимаю, он очень богатый человек», как бы стерла улыбку с лица.

«Вы правы по всем трем пунктам, — кивнул я, — и, насколько я понимаю, он вам предлагает все это, причем от чистого сердца, потому что вы уже изменили его. Видно, что он счастлив, впервые в жизни, я полагаю».

«Вы так думаете?»

«Да. И мой отец подтвердил бы это и подтвердит обязательно, просто сейчас они с мамой в отъезде».

На это она сказала: «Да, я знаю. Но я пришла именно к вам, потому что вы моложе, и… я думала, вы поймете, что я чувствую. Видите ли, мне всего двадцать три, а ему уже тридцать семь».

«Тем лучше, — заверил я. — Он знает, как заботиться о вас, и, возможно, будет делать это гораздо лучше, чем более молодые мужчины. Думаю, вы очень везучая девушка».

Она улыбнулась мне и сказала: «Я бы тоже так думала, если бы только смогла трезво осмыслить то, что со мной происходит. Все слишком похоже на сказку, чтобы в это поверить, правда?»

«Так и живите в этой сказке, дорогая…» — заключил я.

Через шесть месяцев они поженились, и всю нашу семью пригласили на свадьбу. У Айрин не было родственников, кроме тетушки, которая жила в Истборне. Невеста была очень красивой, но выглядела слишком юной. Ей нельзя было дать даже ее двадцати трех лет. Помнится, в пять часов вечера их торжественно проводили в свадебное путешествие, по-моему, в Венецию. В доме всю ночь продолжался бал для всех гостей, которые пожелали остаться, даже для слуг. Все было прекрасно организовано дворецким, мистером Трипом, и экономкой, миссис Аткинс. Я раньше несколько раз бывал в этом доме, но никогда не видел людей такими счастливыми.

Но свадебное торжество было не сравнить с более важным событием: Айрин подарила мужу сына. Наконец он дождался наследника! Он был безумно счастлив. Эдвард помолодел на несколько лет, а Айрин обожала малыша с того самого момента, как впервые взяла его на руки. Так говорила моя мама, а ей разрешили навестить Айрин на следующий же день после родов.

Александр наклонился вперед, взял со стола стакан и выпил остатки бренди. Затем продолжил уже другим тоном:

— Когда же я впервые заметил в ней перемену? Сначала что-то изменилось в ее голосе и осанке. Как я уже говорил, в день свадьбы она выглядела очень юной девушкой, но теперь она вдруг стала женщиной. Более того, она была матерью, не желавшей ни на минуту отходить от своего ребенка, но, видимо, — как я понял гораздо позже, — ей приходилось его оставлять, когда муж был дома. И не из-за того, что он безумно желал быть с ней, хотя да, он действительно этого желал, но кроме этого он хотел единолично заниматься воспитанием своего сына. Он требовал, чтобы ребенок везде находился рядом с ним.

После проведенного за границей медового месяца они часто обедали у знакомых и, насколько я знаю, дважды побывали на балах. Один из них был организован с благотворительной целью. Твоя мать и я тоже там были и заметили, как он танцевал с нею, а когда она танцевала с кем-нибудь другим, он просто сидел и смотрел на нее. Думаю, танцы прекратились, когда она сообщила ему, что ждет ребенка, так как он помнил, что случилось с его первой женой. Но, тем не менее, они принимали гостей, и нас много раз приглашали на ужин. Во время этих визитов я отметил еще одну перемену в Айрин. Она стала очень тихой, куда-то исчезла ее привычная жизнерадостность. И хотя она смеялась и болтала с гостями, от прежней ее непосредственности не осталось и следа. Похоже, детей у них больше не предвиделось.

Он вел себя как радушный хозяин, но его деспотичный характер уже тогда начал проявляться вновь. Когда мой отец был занят и Эдварду приходилось иметь дело со мной, я явственно читал в его глазах: «А почему, собственно говоря, он занят? Он что, не знает, кто я такой и что я значу для его фирмы? Позаботьтесь о том, чтобы в следующий раз он не был занят, молодой человек». По крайней мере, именно так я истолковывал его реакцию и в конце концов убедился, что был недалек от истины.

Он редко уезжал из дому, и, как мне говорили, если он не навещал своих партнеров и агентов за границей, то все время проводил с мальчиком. Она нечасто бывала в городе, а если и появлялась у нас, то только в его сопровождении. Кроме нас у нее, наверное, не было друзей, которых можно было бы навестить. Он оставлял ребенка всего на пару часов, не более, они никогда не задерживались в городе, чтобы сходить в театр или поужинать с друзьями. Дважды они ездили отдыхать, но ребенка всегда брали с собой.

Примерно за две недели до четвертого дня рождения сына Эдварду пришлось уехать в Германию. Дела фирмы «Флакс» настоятельно требовали его присутствия. В то время я вел дела благотворительного фонда, занимавшегося организацией детских лагерей отдыха. Многих бедных мальчишек нам удалось вытащить с улиц, из трущоб. Они получали возможность пожить в других условиях, и мы с твоей мамой были так заинтересованы в этом, что постарались уговорить поучаствовать в благотворительном концерте нескольких достаточно известных людей. Это она предложила Айрин спеть на концерте. Помнится, она сказала: «Ее надзиратель в отъезде, что же еще может ее остановить? Она все так же чудесно поет, когда есть возможность. Я знаю, она сама мне рассказывала. Возможно, она поет сыну, когда его папы нет дома. В одном я уверена, — добавила твоя мама, — Айрин скучает по сцене, ей не хватает общения с друзьями. Эта девушка очень одинока, я знаю».