Я почувствовал какую-то тревогу. «Не думаю, что она осмелится это сделать без разрешения мужа», — кажется, сказал я.

«Ну, мы можем хотя бы попробовать», — настаивала она.

На протяжении предыдущих двух или трех недель я замечал, что, когда мы оказывались наедине, Айрин становилась очень взволнованной. Как будто она хотела поговорить со мной о чем-то, что-то рассказать, но боялась. Но на этот раз она ухватилась за возможность активно заняться каким-то полезным делом. Концерт должен был состояться в воскресенье вечером в одном из больших театров, и звезды первой величины согласились работать бесплатно. Это было потрясающее развлечение — я имею в виду концерт. Мы заехали в поместье за Айрин, зашли в детскую, и я никогда не забуду, как она поцеловала сына и крепко прижала его к себе, говоря: «Мамочка не задержится долго, она быстро споет, поужинает и вернется». А он засмеялся и крикнул: «Пусть кухарка даст тебе поужинать, мамочка». Она обняла его и трижды поцеловала. Она не знала, что целует своего ребенка в последний раз.

Александр опять замолчал. Затем положил руку на стол, сжал пальцы в кулак и три или четыре раза стукнул им по столу, прежде чем снова заговорил с сыном, который глядел на отца широко раскрытыми от удивления глазами. Александр продолжил:

— Это было костюмированное представление, и твоя мама раздобыла для Айрин искусно сшитое платье в стиле эпохи короля Эдуарда. Оно было с довольно глубоким вырезом, и, видимо, когда твоя мама и костюмер помогали ей его надеть, обнаружилось некоторое непредвиденное обстоятельство. Выяснилось, что Айрин носила что-то вроде шерстяной сорочки, которая, как рассказала твоя мама, была больше похожа на тонкое шерстяное платье, так как доходила ей до колен. Костюмер сказала, что давно не видела ничего подобного, то есть столь тонко связанного изделия. Она говорила, что когда-то, в давние времена, дамы спали в таких сорочках. Без этой сорочки платье подошло Айрин идеально, а надев огромную соломенную шляпку с перьями, она стала выглядеть просто божественно! И это так подходило к ее роли! В общем, впервые за последнее время она казалась счастливой. Она превосходно спела «Баркаролу» — так, как будто и не прекращала петь. На самом деле чувствовалось, что ее голос окреп, стал сильнее. Ее выступление вызвало овации. Для участников концерта и их гостей был организован ужин в Карлтоне. Поэтому твоя мама повела бабушку на улицу к машине. А я должен был дождаться, когда Айрин переоденется, и вместе с ней добираться на такси, чтобы присоединиться к ним на ужине. Помнится, холл довольно быстро опустел.

Стоя там, я увидел, как молодой человек, показавшийся мне очень знакомым, внезапно вбежал в зал и бросился, пробираясь между стульями, прямо к дверям гримерных. А еще несколько минут спустя — я не поверил своим глазам! — в театре появился муж Айрин. Он не бежал, как тот молодой человек, но шел торопливо, и мне не понравилось выражение его лица. Я уже тогда заподозрил неладное.

Он даже не заметил меня. А то, что я расскажу дальше, — сам я не видел. Я узнал обо всем позже от рыдающей костюмерши. Она рассказала следующее:

«Леди только успела снять концертное платье и надеть сорочку, как дверь распахнулась настежь, и на пороге появился мужчина с раскрытыми объятиями. Он крикнул: «Айрин!», а она, вздрогнув, обернулась и, не раздумывая, бросилась к нему. Они обнялись, и оба засмеялись, глядя друг на друга, и она воскликнула: «Когда ты приехал?»

«Около часа назад, — ответил он, — и, как только узнал, что ты здесь поешь, сразу прибежал. Я видел мать мистера Армстронга, она садилась в машину и сказала мне, что ты в гримерной. О, Айрин! — Он отстранился от нее на расстояние вытянутой руки и произнес: — Ну и почему, мисс, вы не спросили у меня позволения выйти замуж, а?»

«Тебя же не было здесь, — ответила она, — тебя не было». Затем она снова обняла его, и тут они поцеловались. Их губы были соединены, а тела крепко прижаты друг к другу, когда дверь внезапно распахнулась. При виде глядящего на них в упор мужчины Айрин пронзительно взвизгнула.

Молодой человек повернулся и сказал: «О, привет. Вы, наверное…» Он не успел закончить фразу, потому что тот человек набросился на него. Он был как тигр, да, именно так, а молодой человек от первого же удара упал на спину и больше не смог подняться, потому что тот свирепый мужчина продолжал бить его, лежащего на полу. Леди все это время визжала, а свирепый мужчина схватил фарфоровую вазу, которая была реквизитом, и швырнул ее в молодого человека. Ваза ударила того поперек груди и немного задела лицо. Потом этот зверь повернулся к женщине и начал трясти ее, как крысу. Потом он стал бить ее кулаками по лицу, выкрикивая: «Ты тварь, грязная потаскуха!» Тут в комнату вбежали уборщики, но его невозможно было от нее оторвать. Когда его все-таки оттащили в сторону, леди была почти без чувств, а через секунду потеряла сознание.

Александр вынул из кармана носовой платок и промокнул пот со лба. Сын не произнес ни слова, он сидел, неподвижно уставившись на отца. Немного погодя Александр глубоко вздохнул и, закрыв глаза, продолжил:

— Я как сейчас вижу их. Ее окровавленное тело упало на согнутые ноги распростертого на полу молодого человека. Его лицо все было залито кровью. Собралась толпа. Одни кричали: «Вызовите полицию!», другие: «Вызовите "скорую"!». Кто-то, повернувшись к прижатому к стене Бейндору, выкрикнул: «Ты, убийца! Погоди, вот приедет полиция! Тебе несдобровать!»

Слово «полиция» вернуло Бейндора к действительности, и он направился нетвердой походкой к двери, но там столкнулся лицом к лицу со мной. Он сквозь зубы прорычал: «Она — шлюха!», а я, забыв в ту минуту, кто он такой, крикнул ему в ответ: «А ты — кровожадный безумец!» Он побрел дальше, а я вошел в комнату и сказал двоим мужчинам, пытавшимся привести в чувство молодого человека: «Не трогайте его! Оставьте его в покое до приезда врачей!»

Александр долго не открывал глаз, и Джеймс, какое-то время помолчав, очень тихо произнес:

— Что же произошло с ними потом?

— Ох! — Александр выпрямился на стуле. — Удивительно, что она выжила. Оба были в ужасном состоянии — и он, и она. Помню, я считал, что парень умрет, и тогда этого бешеного зверя осудили бы за убийство. К счастью, клиника тетушки Гленды тогда уже была на хорошем счету, и отец помогал ей в этом деле. В те времена клиника могла принять одновременно только шесть пациентов, но мы заблаговременно договорились и перевезли Айрин из обычной больницы под попечительство Гленды. Из истории болезни, которую нам выдали в больнице, стало известно, что Айрин не разговаривает с тех пор, как пришла в сознание. На протяжении следующих трех недель она так и не произнесла ни слова. Было похоже, что жестокие побои причинили ей не только физические страдания, но и в какой-то мере повредили ее рассудок. Хотя она и понимала все, что ей говорили, отвечать почему-то не хотела, только двигала головой.

Когда Александр снова замолчал, Джеймс спросил:

— А что стало с молодым человеком?

— В общем, несколько недель он был очень плох. Одна сторона его лица от уха до нижней челюсти была сильно рассечена, наверняка должен был остаться шрам, но по прошествии недели он уже мог говорить. Руководитель труппы, в которой он работал и вместе с которой приехал в Лондон на короткие гастроли, хотел подать в суд, но парень не разрешил. Он, заботясь об Айрин, не хотел, чтобы в газетах трепали ее имя и чтобы причина, по которой ее муж побил их обоих, была преподнесена публике со слов этого зверя, Бейндора.

— Но разве в дело не вмешалась полиция?

— Нет. Они приходили в поместье, но Бейндор сказал, что пострадавшая женщина — его жена, и спросил: «Она подала жалобу?» Когда они ответили отрицательно, он задал вопрос о другом пострадавшем: обратился ли он в суд? И ответ снова был «нет». Тогда он сказал, что это семейное дело, сугубо частное, и полиции нечего совать в него нос.

Я не видел его почти шесть недель и думал, что он уехал за границу. Но однажды он ворвался сюда и потребовал встречи с моим отцом. В то время отец начал понемногу отходить от дел и частенько проводил время в свое удовольствие — он перестраивал дом, а чтобы расширить клинику Гленды, купил соседнее здание, с которым у клиники была общая стена. Отец хотел сломать эту стену и обустроить уютную квартирку для Гленды и комнату отдыха для персонала. При такой перепланировке можно было бы оборудовать еще восемь одноместных палат. Он носился с этой идеей, как ребенок с новой игрушкой. Мама сказала: «Оставь его в покое. Ты справишься в фирме сам, а он сейчас так счастлив!»

Итак, как я уже говорил, Бейндор ворвался сюда, как разъяренный бык. Он стоял там, где ты сейчас сидишь, а я сидел здесь. Я не встал, хотя обычно делал это, приветствуя входящих в кабинет клиентов. «Где ваш отец?» — спросил он, и я соврал, ответив: «Дома. Он простудился и лежит в постели». Последовало долгое молчание, прежде чем он сказал: «Кто позволил вам забрать мою жену из больницы и поместить в клинику своей сестры?» Сейчас я удивляюсь, как я посмел так ему ответить, но я сказал: «Поскольку вы почти до смерти избили свою жену, и вам явно было все равно, что с ней будет, я сам принял решение перевезти ее из больницы в более спокойное место».

«Вы не имели никакого права!»

«У меня были все права, — ответил я. — Мои действия продиктованы человеческим состраданием. Ей нужен индивидуальный медицинский уход».

Он снова долго молчал, а потом произнес: «Со слов врача я понял, что ей требуется еще и помощь психиатра, поэтому я перевожу ее в «Конуэй-Хаус».

Услышав это, Джеймс, я моментально вскочил на ноги и вскричал: «Конуэй-Хаус»! Да вы в своем уме? Хотите заточить ее в монастырь? Ведь это же практически психиатрическая клиника под вывеской частной лечебницы!»

«Не психиатрическая клиника, а лечебница для пациентов с расстроенными нервами, а у моей жены нервы сейчас очень расстроены. Так что будьте любезны, позвольте мне перейти к делу, которое я пришел обсудить с вашим отцом. Поскольку его нет, мне придется говорить с вами. Вы когда-нибудь слышали о «Зефир бонд»?»

Помню, я не сразу смог ответить: «Зефир бонд»? Да, конечно».

«Зефир бонд» — это было то, что осталось от компании, приобретенной его отцом много лет назад. Она никогда не приносила большого дохода, хотя работала стабильно, но, какова бы ни была ситуация на рынке, никогда не вырывалась на первые позиции. Он продолжил: «Я хотел бы передать это дело полностью под управление вашего отца или ваше, так как, видимо, к несчастью, именно вы сейчас ведете дела. Вы будете выделять для моей жены по пять фунтов в неделю — ни больше ни меньше — из средств этой компании. Эти деньги вы будете перечислять заведующей «Конуэй-Хаус», пока моя жена будет там, или любому другому заведению, куда они сочтут необходимым ее перевести. Я католик и не могу развестись с ней, но я больше ничего не желаю слышать о ней. Никогда. На тот случай, если когда-либо в будущем она захочет посетить поместье, я дал указания — строгие указания, — чтобы ее вышвырнули вон. Если же она будет сопротивляться и пытаться любыми способами встретиться с ребенком, я подам заявление в суд и лишу ее родительских прав на основании того, что она нарушила супружескую верность».

В порыве ярости я сказал ему: «У вас нет никаких доказательств. Она всего лишь обнимала вернувшегося домой после трехлетнего отсутствия человека, к которому относилась как к брату и который с детства опекал ее».

Он ответил холодно: «Это ваше мнение. Я так не считаю. Она не раз говорила об этом мужчине со страстью. Я даже велел ей, совсем недавно, прекратить эти разговоры. Но речь не только о нем. Был еще мой камердинер, Кокс, которого я уволил три месяца назад. Она так очаровала его, что однажды, когда меня не было дома, он даже аккомпанировал ей на фортепиано».

— В тот момент это было для меня новостью, — сказал Александр, — но потом я припомнил, как бедняжка выглядела в те редкие дни, когда я ее видел. Тем временем Бейндор бросил на стол кейс, который принес с собой, и, открыв его, положил рядом сложенную облигацию и длинное, отпечатанное на машинке письмо. Подвинув все это ко мне, он сказал: «Это старая облигация. Она никогда не приносила особых доходов, но немного увеличилась в цене со времен войны. Дивидендов вполне хватит, чтобы обеспечить моей жене стабильную ренту в пять фунтов в неделю. Я хочу, чтобы вы подписали соглашение о передаче вам этих бумаг от имени фирмы, причем при свидетелях. Пошлите за вашим клерком».

Тяжело дыша, Александр продолжил:

— Я помню, Джеймс, у меня появилось огромное желание схватить вот эту стеклянную чернильницу, — он указал на нее, стоявшую на столе на бронзовой подставке, — и запустить ему в физиономию. Но, тем не менее, я понимал, что пять фунтов лучше, чем ничего. Тогда на эти деньги вполне можно было существовать. Кроме того, он не сказал, как следовало распорядиться деньгами в случае ее смерти. Должны ли они пойти в доход фирмы или следовало их вернуть ему? Но я не стал об этом спрашивать. В тот момент я думал совсем о другом.