Анна Невская - Моя Ева

– Только от меня никогда не закрывайся, Ева.

Может ли короткая фраза окрылить человека? Теперь я с уверенностью могу утверждать, что может, потому что слова Игоря прозвучали как обещание продолжения. Временное, длительное – не в этом суть. Главное, чтобы он был рядом хотя бы иногда.

– Хорошо. Но при условии, что и ты не будешь от меня закрываться, – улыбнулась и смело посмотрела в его глаза.

А когда Добровольский уронил полотенце и лег на кровать, притянув к своему боку, от моей смелости не осталось и следа, потому что опустить взгляд ниже его торса, как бы мне любопытно ни было, так и не смогла.

– Для тебя мои двери всегда будут открыты, Ева.

Верю его словам, потому что убеждена, что, как бы ни сложились наши дальнейшие отношения, Добровольский навсегда останется в моей жизни. Он будет мне другом, покровителем, защитником, наставником, кем угодно. Иногда его будет мало, иногда много, но Игорь просто будет и уже никуда из моей жизни не денется. И, тем не менее, мне бы очень хотелось, чтобы он был более открытым со мной. Ведь когда попросила его от меня не закрываться, имела в виду не физические преграды, а именно барьеры психологические, моральные. На психолога с большой буквы ни в коем случае не претендовала, но надеюсь, что когда-нибудь Игорь тоже увидит во мне друга, с которым можно делиться переживаниями, тревогами или успехами.

– Ты очень скрытный.

Он немного помедлил, прежде чем ответить.

– Возможно, но так легче жить, Ева. Чем больше о тебе знают люди, тем уязвимей ты становишься перед окружающим миром.

– Наверное, к такому выводу ты пришел, еще будучи маленьким ребенком?

– На что ты намекаешь?

– Ну… не секрет, что ты провел детство в детдоме, там наверняка приходится нелегко детям. Они слишком рано взрослеют и делают выводы о том, как жесток на самом деле мир.

Последнюю фразу произношу почти шепотом, потому что перед глазами возникает образ одинокого, темноволосого мальчика с зелеными глазами.

– В моем детстве не было особой драмы. Нас никто не бил, не издевался, к нам относились нормально. Мы были счастливы по-своему, потому что понятия не имели, что может быть по-другому. Нет, мы прекрасно понимали, что за забором есть другая жизнь, но в то же время её боялись. Там, в детдоме, все было привычно и монотонно. Мы жили по правилам, которые не менялись годами. Я помню случай. Девочку удочерила семья врачей. Даже припоминаю зависть, которую испытал в тот момент, но через месяц она вернулась, а все потому, что не смогла приспособиться к новой жизни, к новой реальности.

– Все что ты сейчас рассказал, это… это очень страшно. Ты говоришь об этом непринужденно, но все это неправильно, понимаешь? Дети выходят калеками из детдомов, моральными калеками. Так не должно быть.

– Ты преувеличиваешь.

– Нет, Игорь, нет. Скажи, сколько из твоих бывших друзей по интернату добились успехов? Где они сейчас, кем стали?

– Каждый сам делает свою судьбу.

– О-о-о! Не надо, ладно? Ты сам сказал, что вы даже и не догадывались, что можно жить по-другому. Вас просто не подготавливали к новым реалиям, ведь так?

– Выдохни, – произносит спокойно.

Ух!

– Какой же ты…

– Какой?

– Непреклонный, чёрствый.

– Я не собираюсь с тобой спорить.

– Потому что судишь по себе? А мне кажется, ты просто исключение из правил. Наверное, в тебе на клеточном уровне заложена жажда все контролировать и покорять вершины мира. Это часть твоего ДНК. Но это история не про всех, понимаешь? Уверена, можно на пальцах сосчитать успешных выходцев из детдомов, а вот остальные – это и есть реальная статистика.

– Спокойной ночи, Ева.

– Тебе нечего ответить?

– Я свою позицию уже огласил, повторять дважды не собираюсь.

Добровольский смачно зевнул и закрыл глаза.

– Ты действительно собираешься спать?

– Ваши выходки сегодня стоили мне нескольких лет жизни. Я потратил слишком много нервов и энергии, поэтому – да, действительно собираюсь спать.

Ну раз такое дело…

Я свернулась клубочком под его боком и тоже попыталась заснуть, но сон, конечно же, по многим причинам не шёл. Во-первых, как заснуть, когда рядом разлегся абсолютно голый и до невозможности красивый мужчина; во-вторых, впоследствии нашего разговора у меня возникло так много вопросов.

– А ты когда-нибудь пытался узнать, как оказался в детдоме и кем были твои родители? – спрашиваю шепотом.

Не надеюсь на ответ со стороны Игоря и поэтому очень удивляюсь, когда слышу тихое:

– Конечно, Ева. Эти вопросы задают себе все дети и пытаются найти ответы. Некоторым доступна информация еще в детдоме, некоторые собственными силами и возможностями ищут ответы на эти вопросы, когда покидают интернат.

– И что же ты узнал? – спросила дрогнувшим голосом.

– Мои родители погибли, когда мне было восемь месяцев. Они вели довольно активный образ жизни, вернее сказать, экстремальный. И когда ты говорила, хоть и в переносном смысле, что у меня в крови жажда покорять вершины, то отчасти была права, потому что они погибли во время схода лавины при восхождении на Эверест. Тогда погибли все участники экспедиции, и их тела так и не были найдены. Я не был запланированным ребенком, и, пока родители в очередной раз покоряли горные вершины, меня растила бабушка со стороны отца.

– И когда они умерли, она отдала тебя в детдом?

– Нет. Туда я попал, когда её не стало спустя два месяца после гибели моих родителей.

– Мне очень жаль. Это очень грустная история. А родственники? Разве не было других родственников, которые бы могли о тебе позаботиться?

– Лишние сложности никому не нужны.

В его голосе не было ни капли осуждения, лишь констатация факта.

– Так они все же есть.

– Есть. Давай спать.

– И вы ни разу не виделись?

– Виделись, конечно. Буквально на днях. Спокойно ночи, Ева.

– Правда? Так это же замечательно! А по какому поводу?

– Моя тетка приходила просить денег на образование своего внука.

– Оу!

– Спокойной ночи.

– Я надеюсь, ты ей отказал?

– Ева, давай спать, уже, а?

– Отказал?

– Нет, не отказал.

– А зря. Они забыли о твоем существовании, пока ты был маленьким беспомощным ребенком, а теперь вспоминают о тебе лишь когда им нужна помощь?

– Парень смышлёный, далеко пойдет. Я бы денег на ветер не бросал, если не был уверен в нем.

– Это все оговорки, Игорь. Ты просто вольный делать добрые дела, поэтому и фамилия у тебя Добровольский.

Нежусь в лучах восходящего солнца. Яркий свет не раздражает, наоборот, дарит заряд энергии, заставляя тело впитать тепло и вибрации бодрящего утра. Настроение делает резкий скачок вверх – меня ожидает невероятный день, даже если, проснувшись, не застала Игоря рядом.

Быстро приняла душ, надела Машины джинсы и футболку, которые аккуратной стопкой лежали на кресле – наверняка Игорь позаботился – и спустилась вниз.

Маленькая стрелка часов приближалась к цифре восемь. Маша еще спит, а ее отец, уверена, давно уже с головой окунулся в работу. Обдумывает очередной план и стратегию покорения новых вершин.

Невидимая ниточка запаха ароматного кофе ведет на светлую кухню, залитую лучами утреннего солнца, что заглядывает сквозь витраж огромного французского окна.

– Доброе утро.

Ко мне поворачивается женщина лет пятидесяти в строгом темно-синем платье. Весь ее образ и выражение лица не выражают абсолютно никаких эмоций. Ледяная, безжизненная, сухая…

– Доброе.

– Вы, должно быть, Ева?

Кивнула.

– Меня зовут Клавдия Михайловна. Пожалуйста, присаживайтесь.

– Спасибо, – тихо пробормотала и заняла место за обеденным столом.

Чувствовала себя не в своей тарелке, будто забралась на чужую территорию, вход на которую разрешен только избранным.

– Что вы обычно предпочитаете на завтрак?

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Чашки крепкого черного кофе без сахара будет достаточно.

– Игорь Андреевич настоятельно просил накрыть для вас плотный завтрак.

Моргнула.

– И Маше он тоже просил подать плотный завтрак, разумеется, – скороговоркой добавила женщина, – но она еще не проснулась.

– Спасибо огромное, но я правда по утрам не ем, поэтому, если можно, только кофе.

– Конечно. Настаивать не буду.

Клавдия Михайловна налила в две маленькие чашки густой черный напиток из турки и поставила их на поднос.

– Вы не могли бы отнести кофе Игорю Андреевичу в кабинет? Вторая дверь направо по коридору. Заодно составите друг другу компанию. Что скажете?

Снова моргнула. Такое ощущение, будто эта женщина-робот в курсе всего происходящего между мной и Добровольским.

– Хорошо.

В конце концов идея неплохая, я бы сказала, замечательная. Но если Клавдия Михайловна действительно каким-то образом узнала про нас, а это скорее всего так и есть, то мне остается лишь принять данный факт и продолжить вести себя как ни в чем не бывало.

Кабинет нашла быстро, постучала и после короткого «войдите» нажала на дверную ручку.

Игорь сидел за огромным столом и разговаривал по телефону. Улыбнулся, когда увидел меня на пороге, и жестом поманил к себе. Я решила оставить поднос на краю стола и отойти в противоположный угол комнаты, чтобы позволить Добровольскому завершить диалог.

Эта комната разительно отличалась от остальных. Отсутствие светлых тонов и современного минимализма, которые преобладали по всему дому. Рабочий кабинет мужчины выглядел немного мрачновато из-за стен, облицованных красным деревом, и массивной мебели.

Мое внимание привлек ряд фотографий в бронзовых рамках на столике у стены. Почти на всех изображена Маша. На одной ей лет пять, она крепко прижимает белого пушистого котенка, и бездонное счастье светится в ее глазах, на другой задувает свечи на торте, а здесь совсем еще маленькая, сидит на руках у девушки приблизительно моего возраста. Они очень похожи друг на друга, только цвет Машиных глаз темно-зеленый, а у молодой женщины голубой, и в них светится такая безграничная материнская любовь, что у меня не возникает ни капли сомнения, что это мама Маши.

– I have an emergency, Mathew. I’ll call you back later. (Мне срочно необходимо прервать звонок, Мэтью. Перезвоню позже.)

Я не должна оборачиваться, чтобы понять – Игорь рядом. Ощущала его присутствие уже на каком-то клеточном уровне, кожа легко впитывала вибрации, исходящие от его тела, и это так естественно и в то же время сногсшибательно, что запросто можно потерять рассудок. Приложила титанические усилия, чтобы не развернуться и не уткнуться носом в его шею. Хотелось дышать им.

– Она была очень красивой, мама Маши, – нарушила давящую тишину.

– Да. Лена и ее мать Анна, бабка Маши, как я позже выяснил, были невероятно красивыми женщинами. Маше достались хорошие гены. – Почувствовала грустную иронию в его голосе. – Ее бабушка являлась актрисой Театра на Таганке и всю жизнь была любовницей состоятельного женатого мужчины, от которого родила Лену. Он купил ей квартиру в доме, на крыше которой мы, кстати, наблюдали за фейерверками. Но когда его настоящая семья узнала о наличии любовницы и ребенка, он отказался от них. Боялся потерять в своих кругах репутацию идеального семьянина. Вскоре Анна стала жертвой мошенников и перед тем, как ее отравили, переписала на них квартиру. Лене исполнилось три года, когда она попала в детдом. Отец так и не соизволил поинтересоваться судьбой дочери…

Я обняла себя руками и закусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться навзрыд. Мне стало жалко и себя, и Игоря, и Лену, и Машу, вернее, жалко нас – детей, которые так и не познали сполна материнской любви. И сколько таких детей по всему миру – не сосчитать, обделенных лаской, заботой, домашним уютом.

Игорь обнял меня сзади и притянул к себе. Его объятья согревали, успокаивали бушующую бурю из болезненных эмоций. И когда услышала тихий голос у своего уха, замерла, пытаясь осмыслить сказанное им.

– Не стоит грустить об отсутствии матери в своей жизни, Ева. Твоя бабушка окружила тебя самой неподдельной и искренней любовью.

– О чем ты?

Он не ответил.

Я развернулась в кольце его рук и подняла голову, вглядываясь в суровое и такое красивое лицо.

– Что ты имеешь в виду, Игорь?

– Твоя мать не достойна тебя.

Продолжила смотреть в его глаза. В горле вязкий ком из горечи и детской обиды на весь мир не позволял сделать вдох полной грудью. А мне был так необходим глоток свежего воздуха в тот момент.