– По-прежнему хочешь, чтобы я приехал за тобой к восьми, или это тоже было сказано для красного словца?

Я взглянула на Кёрби: она была в полном восторге от создавшейся ситуации.

– Это не обязательно.

– Ну же, – улыбнулся Тэйлор, сверкнув зубами, и на его левой щеке показалась глубокая ямочка, – я ведь тебе подпел. Ты могла бы, по меньшей мере, позволить мне угостить тебя ужином.

– Ладно, – ответила я, сдув челку, которая лезла мне в глаза.

Потом развязала фартук, развернулась и пошла к себе.

– Она сказала «да»? – спросил Тэйлор.

– Лови момент, парень, – усмехнулся Чак. – До сих пор она никому этого не говорила.

Я взбежала по ступенькам на второй этаж, к себе в квартирку. Внизу щелкнул замок входной двери: Тэйлор вышел. Из моего окна, смотревшего на Техон-стрит, было видно, как он сел в свой грузовичок-пикап.

Я протяжно вздохнула: этот молодой человек был красив и обаятелен, но он приехал в город на один сезон. Я знала, что к чему, и не собиралась позволять ему сбить меня с толку. Один ужин – это не страшно. После того как Тэйлор подыграл мне перед родителями, я чувствовала себя в некотором смысле в долгу перед ним. А закруглять отношения я уже научилась: один ужин – и все.

Глава 2

Я подставила пальцы под прохладную воду из душа. Трубы пели грустную песню, дрожа внутри тонких белых стен моей странноватой квартирки на чердаке над кафе «Пила». Казалось, вода никогда не нагреется.

Пол был устлан потертыми коврами. Когда газовая горелка не была зажжена, пахло жиром и плесенью. Но в месяц я платила двести долларов: если сравнивать с другим жильем в Спрингсе, мой чердак доставался мне почти даром.

На стенах висели всякие безделушки, которые не пригодились Федре для украшения зала. Из дома я не взяла ничего, кроме сумочки «Луи Виттон» и того, во что была одета. Даже если бы мне и захотелось прихватить еще какие-нибудь вещи, отец бы не дал.

Доктора Уильяма Фейрчайлда боялись и в больнице, и в семье. Не потому, что он вел себя агрессивно или отличался тяжелым нравом, хотя с последним я не стала бы спорить. Этот известный на весь штат Колорадо кардиолог был женат на докторе Блер Фейрчайлд – одном из лучших кардиохирургов в Северной Америке, а по совместительству моей матери. Медсестры наградили ее званием вселенской королевы стерв.

Мои родители были созданы друг для друга. А я вот не вписывалась в семью и постоянно разочаровывала их обоих. Перейдя в старшую школу, я познакомилась со своим лучшим другом и тайным утешением, что дарил мне радость и помогал снимать стресс. Это было дешевое пиво. Чем известнее становились мои родители, чем больше они упивались своей значимостью, тем сильнее я ощущала одиночество и стыд. Но похоже, мои чувства были недостаточно очевидны, чтобы мама с папой их заметили.

Из душа наконец-то потекла теплая вода, и я вернулась мыслями в настоящее.

– Не прошло и года, – сказала я сама себе.

Пуговица джинсов расстегнулась легко: от долгой носки петля была растянута. В голове крутилась тысяча мыслей. Уже раскрыв молнию, я поняла, что кое о чем забыла, и, громко выругавшись, бросилась к шкафу, который стоял в спальне. Из его нижнего отделения я извлекла обувную коробку и направилась с ней в кухню.

На пятнистой розово-серой столешнице лежал мой аккуратно свернутый фартук, а из его кармана выглядывала тоненькая пачка двадцаток и нескольких более мелких бумажек. Я открыла коробку: уже пять с лишним лет в ней хранились не кроссовки «Адидас» девятого размера, а письма, фотографии и деньги. Аккуратно положив туда половину чаевых, я снова спрятала свою сокровищницу в дальний угол шкафа. Потом вернулась на кухню и засунула оставшиеся купюры в простенькую черную сумочку, которую купила на распродаже вскоре после того, как продала виттоновский ридикюль по Интернету. К содержимому кошелька добавилось сто одиннадцать долларов. Это значило, что к концу следующей смены у меня будет чем заплатить за квартиру.

Удовлетворенно улыбнувшись, я пошла в ванную. За целый день работы майка прилипла к телу. Я сняла ее, легко сбросила поношенные белые кеды, вылезла из облегающих джинсов и швырнула их в угол.

Взглянув на большую кучу грязной одежды, я усмехнулась: в моей прежней жизни такого не было. Мои родители держали целый штат прислуги: экономку Ванду и трех горничных – Сицели, Марию и Энн. Кого-нибудь из них вполне могли уволить, если к вечеру в доме обнаружилось бы что-то нестираное. Стоило мне встать с кровати, мою постель мгновенно убирали, а ношеные вещи в тот же день стирали, гладили и вешали в гардеробную.

Сняв трусы и влажные носки, я шагнула под душ, из которого неровным потоком струилась теплая вода. Периодически она становилась ледяной или, наоборот, обжигающе горячей (даже пар шел), но меня это не смущало.

Мусорное ведро переполнилось, стиркой я не занималась уже две недели, скопилась грязная посуда. При этом я собиралась преспокойно лечь спать. Никто не мог на меня наорать или прочесть мне лекцию о соблюдении порядка. Я безбоязненно ходила в незаправленных блузках и с растрепавшимися волосами. Здесь от меня не требовали совершенства. И на работе, и после работы мне не мешали быть самой собой. Я просто жила и дышала, ни на кого не оглядываясь.

Старенькие желтые обои в моей ванной отставали из-за влажности. Крашеные стены гостиной кое-где загрязнились и облупились. На потолке в спальне, в углу, с каждым годом росло пятно от протечки. Ворсинки ковра перепутались, а мебель была старше меня, зато всем этим я могла свободно распоряжаться, не чувствуя груза воспоминаний и обязательств.

Смыв с себя пот и кухонную грязь, я вылезла из душа, вытерлась мохнатым желтым полотенцем, почистила зубы и намазалась увлажняющим кремом. Затем надела ночную рубашку и ровно шесть минут смотрела новости (обычно мне этого хватало, чтобы в общих чертах понять, что творится вокруг). Потом легла на полутораспальную кровать, собираясь прочесть перед сном несколько страниц совершенно неинтеллектуальной книжки.

Через десять часов в «Пиле» начнут подавать завтрак. Следующий день обещал стать таким же, как и все остальные, кроме воскресений и некоторых суббот, когда Федра отправляла меня куда-нибудь отдохнуть. Только вечер должен был пройти не совсем обыкновенно: мне предстояло вытерпеть ужин с олухом из межведомственной пожарной службы. Наверняка он станет корчить из себя крутого, без умолку болтать о своей работе и татуировках. А мне лучше изобразить стерву, чтобы он больше не подкатывал ко мне до самого своего возвращения в Эстес-Парк.

Внезапный стук заставил меня вздрогнуть. Я приподнялась на локтях и огляделась, как будто от этого мог быть толк.

– Фэйлин! – крикнула Кёрби с лестничной площадки. – Гуннар сегодня поздно вернется. Пусти меня к себе.

Ворча, я сползла с удобного матраса, прошлепала через спальню в гостиную к входной двери и повернула ключ в замке. Кёрби тут же протиснулась в комнату. На ней до сих пор был рабочий передник, а в руке она держала полупустой стакан содовой.

– Ну как можно любить человека, если тебя все в нем бесит! – прорычала моя подруга и захлопнула за собой дверь, едва не задев меня по лицу. Отхлебнув из стакана, она прислонилась к первому же попавшемуся предмету (им оказался мой холодильник). – На этой неделе Гуннар уже второй раз задерживается.

– Попробуй больше не давать ему свою машину.

– Его грузовик в ремонте – опять. – Кёрби оглядела мою сиреневую хлопчатобумажную ночную рубашку: – Сексуальная у тебя ночнушка. Как у моей бабушки.

– Да ну тебя! – буркнула я и, сделав пару шагов в сторону, поглядела в зеркало: по сути, я спала в футболке на несколько размеров больше моего, но ничего старомодного в ней не было.

Пройдя босиком по ковру и усадив Кёрби, я принялась обеими руками теребить еще не просохшие волосы. Они падали мягкими волнами мне на плечи и были достаточно длинными, чтобы закрыть мне грудь, окажись я без одежды в какой-нибудь лагуне. Я всегда перебирала концы прядей пальцами, если нервничала или скучала. А еще волосы служили защитной маской: стоило опустить подбородок, и каштановая вуаль скрывала мое лицо от назойливых взглядов.

Делая мне комплименты, мужчины обычно в первую очередь хвалили мои волосы. Или глаза. Они миндалевидные, как у Кёрби, только не так близко посажены, а веки слегка нависают над ними. Я пересмотрела кучу роликов на «Ютубе», пытаясь научиться правильно их подводить, но все безрезультатно. Опыты с косметикой вообще были для меня пустой тратой времени. Искусством макияжа я не владела. Но и без этого постоянные посетители «Пилы» почему-то часто отмечали форму и ярко-зеленый цвет моих глаз. Немногим реже упоминались веснушки.

Кёрби, не стесняясь, развалилась на диване:

– Нравится мне этот старичок. Наверное, ему больше лет, чем мне.

– Больше, чем нам обеим, вместе взятым.

Когда я поселилась на этом чердаке, здесь было все необходимое, кроме кровати. Я долго спала на диване, пока копила на нее деньги. Чаевые тратились на то, без чего нельзя обойтись, а без матраса и подголовника я обходилась.

Усевшись на исцарапанный оранжевый вертящийся стул, я посмотрела на Кёрби, которая хмуро потягивала содовую через трубочку.

– Ненавижу его! – трагически вздохнула она, взглянув на часы с изящным черным кожаным ремешком.

– Ничего подобного.

– Ненавижу ждать. Я постоянно жду. По-моему, к этому и сводятся мои отношения с Гуннаром.

– Он обожает тебя. Записывается на всякие курсы, чтобы получить хорошую работу и обеспечить тебя всем, чего ты пожелаешь, когда вы поженитесь. Это не худший расклад.

– Ты права. К тому же он самый сексуальный парень в городе. Если не считать твоего нового приятеля. Ты действительно пойдешь с ним ужинать?

– Отказываться от бесплатной еды? Ни за что!

– Внизу тебя всегда ждет бесплатная еда, – парировала Кёрби, сверкнув бриллиантовым гвоздиком в крыле носа.

У моей подруги были тонкие черты лица и маленькие ножки. Со своей фигурой она могла бы возглавлять группу поддержки школьной футбольной команды, а улыбалась, как Мисс Америка. Вместо того чтобы стать моделью или актрисой, эта девушка работала официанткой в провинциальном кафе.

– Почему ты все еще здесь? – спросила я, оставив без ответа ее предыдущую реплику.

– Ой! – Кёрби скорчила рожицу. – Извини, Фэйлин. Я подожду внизу.

Она встала, но я вытянула руку, удерживая ее:

– Да нет же, дурочка! – Она, нахмурившись, села. – Я не то имела в виду. Почему ты до сих пор не сбежала из этого города?

Лицо Кёрби разгладилось.

– Мне здесь нравится, – пожала плечами она. – А Гуннар еще учится. Его родители платят за него при условии, что он будет жить тут и помогать им на ранчо.

– Он по-прежнему хочет получить место помощника врача в Денвере?

– Именно поэтому он сейчас никуда отсюда не срывается. Если хорошо пройдет программу подготовки в нашем филиале университета, сможет запросто перевестись в Денвер.

– Ты хочешь сказать, он живет здесь ради тебя?

– Скорее, ради экономии. Потом мы переедем в Денвер. Надеюсь, там я найду какое-нибудь место вроде этого, чтобы график был гибкий и я могла работать, пока Гуннар на занятиях.

– Конечно сможешь! Денвер это… Денвер. Там у тебя будет выбор.

Кёрби посмотрела на меня расширенными глазами:

– А ты куда ездила учиться? Далеко отсюда?

Я невольно переменилась в лице:

– Меня отправили в Дартмут на подготовительные курсы при медицинском колледже. Планировалось, что потом я туда поступлю.

– Тебе не понравилось?

– Это был потрясающий год.

– Всего один?

– Да. И кажется, что с тех пор прошла целая жизнь.

– Давно ты вернулась? – спросила Кёрби, водя пальцем по краю пластикового стакана. – Года два назад?

– Четыре.

– Я уже год с тобой работаю, а ты мне ничего не рассказывала. Это как-то связано с твоими родителями, да?

Я приподняла бровь:

– Странно, что ты так долго меня об этом не спрашивала.

– Сначала мы были недостаточно близко знакомы и я стеснялась, а потом стала побаиваться: думала, вдруг ты расскажешь какую-нибудь жуткую историю…

– Нечего тут рассказывать.

– Ты так говоришь, чтобы меня не пугать? Просто, если с тобой там случилось что-то плохое, я бы тебя выслушала. Ты же знаешь: я никому не расскажу. Даже Гуннару.

Когда Кёрби грустила, ее идеальное лицо казалось еще красивее, нижняя губка, чуть выставленная вперед, – еще пухлее.

– Ничего плохого в Дартмуте со мной не случилось. Говорю же: мне там понравилось. Но чтобы продолжать учебу, я должна была принять условия, которые меня не устраивали.

– А… – протянула Кёрби с некоторым облегчением. – Значит, все-таки родители.

– Они самые.

Снова раздался стук в дверь.

– Входи! – крикнула Кёрби так громко, что я подскочила.