Ирис, заметив, что Синтия направилась к их с Педру домику, мгновенно заторопилась вслед за ней. Она не могла допустить, чтобы они там миловались, воспользовавшись её отсутствием.

Синтия открыла дверь и поздоровалась, Ирис застыла в кустах под окном, готовая появиться в любую минуту.

– Я соскучился, – тут же сказал Педру. – Ты сменила гнев на милость или нет?

– Мне кажется, у тебя теперь семья, – сказала Синтия.

– Да нет, у нас всё по-прежнему, каждый сам по себе, – ответил он. – Я вообще думаю исчезнуть отсюда. Готовлю себе небольшую фазенду, пора пожить самостоятельно, без хозяев, только с лошадьми. Хочешь со мной?

– Возьми лучше Ирис, – сказала Синтия. – Она спит и видит, как бы ей быть рядом с тобой, делить постель, стирать носки и рубашки.

– Я предпочёл бы тебя, – признался Педру. – Ты снова начала от меня бегать? Если ты вышла на дистанцию, то я за тобой!

Синтия рассмеялась.

– Я пришла сказать, что Ирис ни к чему спать в конюшне. Только ты, слепец, не видишь, что она необыкновенно привлекательная молодая особа, и ей просто опасно там спать.

– Это ты говоришь, исходя из собственного опыта? – поддел её Педру. – Но таких, как я, на конном заводе больше нет. А на Ирис мне наплевать, она теперь для меня просто не существует.

– С чего вдруг? Что она ещё натворила? – полюбопытствовала Синтия.

– Даже рассказывать неохота. Скажу одно: она всем норовит причинить зло – словами, делами, всем и всегда, такая уж уродилась. Ты думаешь, Ураган просто так болеет? Ничего подобного. Лошади всё чувствуют. Сначала он был такой же злой, как она, а потом эта злость стала есть ему печёнки. И с Ирис будет то же самое. Сначала она хотела уничтожить всех вокруг себя – Камилу, тебя, Эду, не знаю, кого ещё. Но ведь такое не под силу человеку! Волны злости, которые она посылает, возвращаются к ней, и скоро они раздавят её и уничтожат. Она будет болеть, как Ураган, и я не ручаюсь за благополучный исход.

– Бог знает, что ты такое говоришь, Педру! – упрекнула его Синтия.

– Правду, и ничего больше, – усмехнулся он. – Я не похож на пророка, но вот увидишь, так оно и будет!

Больше Ирис не хотела ничего слушать. Она потихоньку отошла от окна и снова отправилась к Урагану. Педру мог говорить всё, что угодно, но её конь должен был непременно поправиться!

Ирис целый день провела в конюшне, и спать легла снова неподалёку от Урагана. «Я выхожу своего коня!» – пообещала она себе.

С этого дня Ирис стала самой внимательной сиделкой. Весь мир перестал для неё существовать, кроме её несчастной лошади. Но как выяснилось, и в мире не осталось никого, кому она, Ирис, была нужна и интересна. Никто не подходил к ней, никто ни о чём не спрашивал, никому не было дела до того, как она живёт. Ирис это задевало. Ей было больно чувствовать себя такой одинокой на свете. И чем более одинокой она себя чувствовала, тем горячее привязывалась к коню. Ей было страшно представить, что она может потерять его. А Ураган дышал со свистом и смотрел на неё тусклым, подёрнутым синевой глазом.

Ирис рвала для него самую мягкую траву, приносила ключевую воду, она чистила его, сама убирала конюшню и проветривала её.

– Вот увидишь, – шептала она, обняв Урагана, – скоро мы поскачем с тобой в поля, ты будешь дышать душистым, сладким воздухом. Ты ведь хочешь снова бегать быстрее ветра?

Как можно выхаживать больного? Только любовью. Чтобы говорить с Ураганом, чтобы быть с ним изо дня в день, Ирис понадобилось то терпение, которое даёт только любовь, только настоящая привязанность. Разные картины стали всплывать в голове у Ирис. Всё чаще вспоминала она своих родителей. Мать, которая сидела у её изголовья, когда она болела. Ирис забыла обо всём этом, но вдруг увидела лампу, прикрытую платком, почувствовала прохладную руку матери на своём лбу, услышала её голос, который читал ей сказку. Да, мама так и сидела возле её постели, когда она болела. Ирис вспомнила, как мать звала её ужинать, как шила ей платья. «Как же она любила меня! – вдруг удивилась Ирис. – Сколько тратила сил, заботясь обо мне. А я её не замечала. Всё будто делалось само собой. А отец? Отец, пока был здоров, много работал, часто бывал в разъездах по фазендам, но, когда приезжал, непременно привозил мне какой–нибудь подарок, что-то неожиданное, любопытное: птичье гнездо, красивый камень. Это значит, что в своих путешествиях он беспрестанно думал обо мне, смотрел вокруг моими глазами, искал, что могло бы быть мне интересно! – вдруг догадалась Ирис. – Почему же я не заметила их любви? Почему позволила им уйти? Почему не ухаживала, как за Ураганом?» Боль и страдание коснулись сердца Ирис. Теперь она чувствовала себя не только одинокой, но и виноватой в том, что осталась одна.

«Я не нуждалась в них, убегала, и они ослабели от забот и трудов и умерли», – повторяла она, и слёзы подступали у неё к глазам, пока не полились нескончаемым потоком. Она плакала и никак не могла остановиться. Ей было жаль себя, а главное, своих родителей.

– Простите меня, простите, – шептала она им.

Вечером, когда её никто не мог увидеть, она брала в конюшне какую-нибудь лошадь и отправлялась проехаться, ей необходимы были движение, веяние ветра, шелест листьев. Она не торопила лошадь, та шла шагом, и однажды к ней присоединились ещё два всадника, и Ирис без всякого страха признала в них своих отца и мать.

– Вы простили меня? – спросила она. – Вы ко мне вернулись?

– Мы всегда были с тобой, – отвечала мать. – Только ты нас не замечала, потому что мы не были тебе нужны. Но теперь ты просишь у нас помощи, и мы готовы помочь тебе, доченька!

Ирис снова заплакала, так она была счастлива оттого, что не одна на этом свете.        

– Если ты будешь любить других, то никогда не будешь одинокой, – словно прочитав мысли Ирис, сказала мать, а отец только одобрительно кивал каждому её слову. – Видишь, мы при жизни любили друг друга и не разлучились и после смерти. Одиночество – это когда думаешь только о себе. Тогда ты и остаёшься одна. Ведь ты же никого к себе не подпускаешь, видишь только себя, чувствуешь только себя, вот ты и одна на свете. А когда любишь... – мать тихонько засмеялась, – когда любишь, ты всё время видишь своих любимых – близко ли они, далеко ли, они всегда с тобой. Ты беспокоишься о них, ты им мысленно помогаешь, распутываешь их проблемы, и ты никогда не одна.

– Неужели это так просто? – поразилась Ирис.

– Очень просто, – отвечала мать, – только нужно не жалеть себя и отдать другим своё сердце.

– Но разве я не люблю Педру? – спросила Ирис. – Я же только о нём и думаю.

Мать снова тихонько засмеялась:

– Да, ты думаешь о нём, это правда. Но думаешь о нём не с любовью. Ты же злишься на него. Постоянно в чём-то винишь его. Всё делаешь ему наперекор. Ты охотишься за ним, как за добычей. Хочешь поймать, запереть в клетку и хвастаться перед всеми: видали, какого я поймала? Вам не удалось, а мне удалось. Я – самая удачливая из охотниц. Тебе хочется восторжествовать над теми, к кому он привязан, и над ним тоже.

Ирис опустила голову, ей нечего было возразить.

– Когда в твоём сердце вспыхнет великое сострадание и желание делать добро другим, тогда это будет любовью. Мы молимся за тебя, доченька, и вот увидишь, Господь тебе поможет.

С этих пор Ирис с нетерпением ждала вечера, чтобы отправиться на прогулку. Иногда всадники сразу присоединялись к ней, иногда вообще не приезжали, иногда она разговаривала с отцом или матерью, иногда они все втроём ехали молча.

Сколько дней прошло с тех пор, как Ирис переселилась в конюшню, она бы не могла сказать, но ей казалось, что целая вечность. Урагану понемногу становилось лучше, и когда Синтия впервые сказала ей об этом, словно горячая волна обожгла сердце Ирис. Неужели? Неужели она отстояла его у болезни?    

И почему-то сразу подумала о Камиле. Вот и Элена точно так же каждый день боролась за своего ребенка. Если Ирис сама стала словно бы больным Ураганом, что же должна чувствовать мать, которая пытается вырвать своё дитя из цепких лап смерти?!

И снова к глазам Ирис подступили слёзы, и снова она оплакивала своё бесчувствие и жестокосердие. А вечером мать сказала ей с нежностью:

– Твоё сердце учится любить, моя девочка, не бойся боли, она залог счастья.

Ирис плакала, плакала, вспоминая всех своих близких, и казалось, не будет конца её слезам.

Но настал день, когда она, проделав, как обычно, утренний туалет Урагану, убедилась, что он совсем неплохо себя чувствует.

– Сегодня я поеду к Камиле в город, – тихонько сказала она. – Тебе придётся меня подождать.

Ураган заржал, соглашаясь. Его уже выводили, и он охотно гулял шагом по дорожкам.

Ирис медленно вошла в дом, остановилась у зеркала. Оттуда на неё смотрела совсем другая девушка – с тонкими чертами лица, и в этом лице было что-то нежное и вдохновенное.

– Наверное, я сумею теперь спасти Камилу, – сказала она сама себе. – За это время я столько всего поняла!

Она привела себя в порядок и пошла в гараж. Её машина стояла с полным баком, готовая к длительной поездке. Ирис села за руль и поехала. Она словно вернулась из далёкого путешествия и с любопытством смотрела вокруг, узнавая привычное и не узнавая его.

Сначала она поехала в лабораторию и сдала пробу. А потом уже – в больницу к Камиле. Она прекрасно помнила бокс, в котором лежала больная, легко нашла его, но Камилы там не было. Ирис просто не поверила своим глазам. Она знала, что должна была увидеть Камилу, помириться с ней и спасти её. И после этого всё у всех будет хорошо.

Но в боксе лежала совсем другая девушка. Очень бледная, очень грустная.

– Меня зовут Марсела, – сказала она.

– А где Камила? – спросила Ирис и вдруг почувствовала, что сердце у неё остановилось от ужаса: неужели?.. Неужели она опять опоздала?

– Камилу выписали, – отозвалась девушка. – Она дома.

– Выздоровела? – переводя дух, спросила Ирис.

– Нет ещё, но не теряет надежды.

– А ты, похоже, её потеряла? – спросила Ирис, она словно прочла всю историю этой бедняжки.

На глазах Марселы показались слёзы.

– Нет, я не хочу умереть, но верить в то, что выздоровлю, тоже не могу. Папа собирался приехать, но сегодня не успевает – приедет завтра. Он постоянно в разъездах, у него очень много работы, я лежу целыми днями одна, и меня одолевают печальные мысли.      

– Я буду приходить к тебе, и мы будем с тобой болтать. Знаешь, я выходила своего коня, он у меня скоро будет бегать, и ты побежишь, как жеребёнок. А на лошади ты умеешь ездить?

– Нет, – ответила Марсела и улыбнулась. Сама мысль о том, что она, такая больная, может ездить на лошади, показалась ей забавной.

– Ну, вот видишь, буду тебя учить! Лошади – они хорошие, ты с ними подружишься.

Ирис так интересно стала рассказывать о лошадях, что Марсела заслушалась, и потом, когда Ирис уже ушла, всё вспоминала рыжую лошадку, которая никак не хотела ходить под седлом, пока не нашла себе хозяина, а того уж слушалась беспрекословно и даже спасла ему жизнь, когда они заблудились в тумане в горах, и она всё-таки отыскала дорогу к деревне.

– Завтра ко мне придут папа и Ирис, – прошептала Марсела перед сном, и ей захотелось, чтобы утро наступило поскорее.

На конном заводе узнавали и не узнавали Ирис. Никто вроде бы не терял её из виду. Марта приносила еду, Жувенал и Северину – солому и овёс для Урагана. Правда, никто с ней всё это время не разговаривал по приказу Педру, и она долгие месяцы жила как отшельница, но вышла на свет Божий с поправившимся Ураганом и сама словно бы тоже выздоровела. У неё был совершенно другой взгляд, другой голос, она стала спокойной и молчаливой, как будто бы повзрослела и помудрела, и в ней появилось что-то, что вызывало уважение.

Даже Педру внутренне ахнул, увидев перед собой Ирис, которая внимательно и просто посмотрела на него, сказала: «Давно не виделись, Педру!» – и прошла мимо.

Он и сам не понял, что с ней случилось, но, видимо, эти долгие месяцы пошли ей на пользу.

– Синтия, ты заметила, как Ирис переменилась? – не мог не спросить Педру, увидев ветеринаршу.

– Если уж ты это заметил, значит, переменилась всерьёз, – ответила Синтия.

– Нет, я правду тебе говорю. – Педру не мог скрыть своего удивления.

– И я тебе тоже, – в тон ему ответила Синтия. Может быть, Синтия единственная из всех видела, что происходило с Ирис, как-никак она каждый день навещала Урагана. Она видела, как Ирис плакала, как болела, как металась во сне, и понимала, что та переживает серьёзный душевный кризис. Теперь же из горнила страданий вышла какая-то новая Ирис, которая пока тоже не знала сама себя, но у которой было желание жить совсем по-другому.