Вскоре после того, как Мэтти ушла, Шаннон услышала за дверью шаги, и ее сердце забилось чаще. Может быть, это возвращается Зан? Но в дверном проеме показалась высокая фигура ее отца.

— Ну-ну, значит, миледи ведет прием? И прямо в постели — ни больше, ни меньше, — поддразнил Брендан.

Шаннон машинально попыталась по голосу отца определить, не пьян ли он. Поняв, что Брендан трезв и находится в хорошем настроении, она успокоилась.

— Ну, как обстоят дела? Мэтти обходится с тобой как с королевой, это уж точно.

Поставив стул к кровати, Брендан с притворной суровостью взглянул на дочь, но, когда заметил ее нездоровый вид, забеспокоился.

— Тебе больно? — прошептал он, взяв ее за руку. Казалось, что от такого проявления нежности он чувствует себя неловко.

— Пока лежу спокойно, все в порядке. — Шаннон отметила, что отец не стал тратить время на то, чтобы снять ботинки или сменить рубашку. Он пришел сюда прямо из загона, где каждый день осматривал и взвешивал целое стадо овец, подчиняясь жесткому ритму жизни обитателей фермы.

Брендана отличала суровая красота, которую он передал Шаннон в более утонченном виде. От кельтских предков он унаследовал густые темные брови над сверкающими голубыми глазами. Под безжалостными лучами солнца его кожа приобрела красно-коричневый оттенок. В сорок пять лет пламя страсти горело в нем уже не так ярко, как раньше. Тем не менее озорная улыбка, которая после чересчур обильных возлияний рисковала превратиться в злобную, все еще вызывала восхищение у женщин, а приподнятая бровь заставляла женское сердце биться чаще.

Трудно поверить, думала Шаннон, что человек, который сейчас так мягко с ней разговаривает, может в пьяной ярости ломать стулья об пол. И хотя его гнев, казалось, был направлен не против отдельных личностей, а против окружающего мира в целом, Керри и Шаннон всегда чувствовали нависающую над ними угрозу — как будто рядом с ними прятался хищный зверь.

Брендан рассказывал о том, как прошел день, и все сильнее ощущал, как его тревожит здоровье дочери. Невольно перед его глазами вновь ожила Франсуаза. Никогда еще Шаннон, лежащая сейчас на белых подушках, не была так похожа на свою мать. Непослушные темные пряди обрамляли маленькую, красивую голову, тонкие руки лежали на одеяле. На Брендана нахлынули воспоминания о самой сильной страсти в его жизни. Ни одна женщина не возбуждала его так, как Франсуаза, а теперь прошлое, казалось, ожило, воплотившись в Шаннон. Брендан нечасто думал о Франсуазе, а когда думал, топил воспоминание в алкоголе.

— А где Керри? — спросила Шаннон.

— Я ее отправил в постель без ужина. Когда Мэтти сообщила, что ты не спишь, я пошел прямо сюда. Когда вернусь, Керри получит взбучку, — зло сказал Брендан.

— Пожалуйста, папа, не наказывай ее. Она не виновата. — Шаннон попыталась подняться, но потолок закружился, и она вновь упала на постель.

Брендан с беспокойством взглянул на дочь.

— Сейчас, девочка, тебе нельзя волноваться. Так мне сказала Мэтти. Делай, что тебе говорят.

Видя решимость, написанную на его лице, Шаннон поняла, что протестовать против наказания Керри нет смысла. По каким-то причинам Керри всегда принимала на себя основную тяжесть отцовского гнева, и даже слезы Шаннон не могли ничего изменить.

Брендан нежно попрощался и пошел к выходу по длинному коридору, увешанному гравюрами с изображением растений. В конце коридора, в передней, стоял незнакомец. Брендану было достаточно одного взгляда на его надменный профиль, чтобы понять, кто он такой.

— Проклятый англичанишка, — пробормотал он. — Если бы он сюда не приехал, то ничего бы и не случилось.

— Здравствуйте, я — Зан Фитцгерберт. Должно быть, вы отец Шаннон? — Он протянул руку, которую Брендан проигнорировал. — Я очень сожалею о том, что случилось с вашей дочерью, сэр.

Слово «сэр» взбесило Брендана, но одновременно сразу же выбило почву у него из-под ног. Он подавил резкое замечание, уже готовое сорваться с языка.

— Я уверен, что с Шаннон будет все в порядке, сэр, у нее нет серьезных повреждений. Когда я ее увидел, то подумал, что она очень быстро поправляется.

Брендан пристально посмотрел на Зана. Затем, пробормотав хриплое «до свидания», вышел из дома.

Всю дорогу домой он кипел от гнева. Покровительственные манеры англичанина, слегка замаскированные под фамильярность, открыли старые раны, которые Брендан считал давно затянувшимися — с тех пор, как в пятидесятые годы покинул Ирландию. Прошло уже очень много времени с тех пор, как он последний раз встречался с представителями того же племени — типичными англо-ирландскими аристократами, превратившими страну в развалины. И они остались такими же, с горечью рассуждал Брендан.

— Английский подонок, — пробормотал он себе под нос, топча сухую, увядшую траву. Проходя через сверкающую в лунном свете рощицу серебристых эвкалиптов, Брендан думал о том, что Фитцгерберт будет теперь болтаться под ногами все лето. Он почувствовал, как в нем поднимается оскорбленная гордость. Фалуны ни в чем не уступят Фитцгербертам, их голубая кровь восходит к временам Елизаветы.

Чувства, от которых Брендан, казалось, избавился в Австралии, вновь пробудились в нем. Если бы не такие, как Фитцгерберт, наследник сомнительного титула, полученного в награду за подхалимаж перед английским королем, Фалуны все еще были бы в замке Шаннон. И его дочь Шаннон уютно располагалась бы в огромной собственной гостиной, а не делила бы с сестрой постель в деревянном бунгало. Правда, Брендан, как всегда, упускал один решающий момент. Он и его младший брат Джек были незаконнорожденными и не могли унаследовать даже то, что, возможно, сохранилось от поместья Фалунов. Белоснежная кожа, веснушки и золотисто-каштановые волосы его матери Кетлин привлекли внимание любвеобильного графа Шаннона в тот момент, когда она находилась в прачечной замка, опустив руки по локоть в мыльную пену. В беспокойные двадцатые, когда поместье пришло в упадок, она родила ему двух внебрачных сыновей. Затем она изменила свою фамилию с О’Мэлли на Фалун и, получая небольшую пенсию от графа, которому к тому времени уже давно наскучила, отправилась в Дублин, где и выросли Брендан с Джеком.

Когда Брендан добрался до своего дома, он уже довел себя до неистовства. Посреди убогой комнаты стояла Керри. Руки ее были сложены на груди — девочка собиралась защищаться.

— Не знаю, что тебе рассказали, папа, но я не виновата в том, что Шаннон упала. Все меня обвиняют, но я ни при чем. Боб Фремонт относится ко мне с предубеждением…

— С предубеждением? Что это такое, мисс Воображала? — ответил Брендан. Сейчас любые звуки приводили его в бешенство, действуя, как красная тряпка на быка. Маленькая медноволосая Керри своим упрямством сломала хрупкую задвижку, сдерживавшую отцовский гнев.

Выражение глаз Брендана парализовало Керри. Когда он начал снимать ремень, она задрожала.

— Иди сюда, — приказал Брендан. — За то, что ты сегодня сделала, я выпорю тебя до бесчувствия. Ты могла ее убить.

Хотя Керри и тряслась от страха, она не стала умолять о пощаде. Ее били уже много раз, но характер девочки не уступал отцовскому, особенно в эту ночь. Брендан ударил один раз, затем еще. Пытаясь сдержать слабые стоны, срывавшиеся с губ, Керри вся кипела от чудовищной несправедливости. Брендан грубо держал ее за руку и жестоко хлестал ремнем. Когда отец наконец отпустил Керри, она громко всхлипнула.

— Я тебя ненавижу! Я тебя презираю! — в ярости выкрикнула она.

— Иди ложись или получишь еще больше, — прорычал Брендан и повернулся к дочери спиной.

Керри метнулась в спальню, громко хлопнув за собой дверью. Бросившись на кровать, она зарылась лицом в подушки и издала сдавленный крик, который, однако, не принес ей облегчения. Ослабить безграничное чувство унижения, которое испытывала Керри, мог только дикий вопль, который бы услышали аж в Уишбоне. Но вместо этого девочка попыталась сдержать себя. Остатки гнева оседали в тайниках души, где уже копилась обида на Шаннон, которая против ярости Брендана имела какой-то магический иммунитет.

Не обращая внимания на звуки, доносящиеся из комнаты Керри, Брендан направился на кухню. Там в холодильнике лежала баранья нога, но аппетит у Фалуна пропал. Вместо того чтобы есть, он подошел к буфету, где всегда стояла бутылка виски.

Брендан вошел в неуютную комнату с унылой казенной мебелью. Обойдя свое обычное место перед телевизором, направился на веранду, крепко сжимая в руках бутылку. Там он плюхнулся в стоящее в углу кресло и занялся серьезным делом — попытался как можно скорее напиться до чертиков.

Когда в нем брала верх ирландская кровь, Брендан напивался в одиночку, что сильно отличалось от тех возлияний, которым он предавался каждый уик-энд в Уишбоне. Там было грубое развлечение, кутеж, в компании подсобных рабочих и стригалей, собиравшихся со всей округи в прокуренный паб. Обычно такой вечер кончался в кровати какой-нибудь женщины легкого поведения. Это был способ забыться, приносивший что-то похожее на удовлетворение. Но сегодня ночью на душе у Брендана было темно, как на беззвездном небе. Он смотрел на силуэты деревьев, не в силах оторвать взгляда от сверкающего огнями большого дома. Он напоминал ему о его собственных неудачах и об одиночестве. После стакана виски агрессивность Брендана обратилась на его собственную персону. Одна мысль мучила его уже целый час. Лицо Франсуазы вновь встало перед глазами, и сентиментальные слезы закапали из глаз.

Он впервые увидел ее в баре в Брисбене. Прошло всего несколько недель после того, как они с Джеком прибыли в Австралию из Саутгемптона, заплатив по десять фунтов за билет. Брендан не мог поверить своим глазам, увидев, как эта женщина наливает пиво толпе мускулистых, страждущих мужиков. Она напоминала белую статую в угольной шахте. Тонкие руки, мелькавшие над стойкой бара, казались слишком прекрасными для такой напряженной работы, а глаза она опустила вниз, как будто вид всех этих мужчин ее страшил. По блестящим черным волосам, экзотическим чертам лица и хрупкому телосложению Брендан заключил, что она частично полинезийка или азиатка, — и от этой мысли кровь быстрее потекла в его жилах. Без сомнения, она была самым восхитительным созданием, которое ему доводилось видеть. Джек, в свою очередь, засмеялся, увидев на лице брата неприкрытое желание, и заметил, что девушка, работающая в таком месте, вряд ли сильно отличается от проститутки. Брендана это взбесило. Ему казалось, что она парит над посыпанным опилками полом бара, как бы окутанная некой пеленой, защищающей ее женственность и невинность.

Когда наконец она встретила его горящий взгляд, шумный бар перестал для них существовать, и они в полном молчании оказались наедине. Когда Брендан тихо попросил пива, девушка посмотрела на него с любопытством. В те дни в нем все еще чувствовалась ирландская закваска, и она могла оценить, насколько Брендан отличается от всех грубых клиентов, сразу стремившихся установить с ней близкие отношения. Зачарованный взгляд Брендана не оставлял сомнений, что его чувства подлинные, хотя и родились только что. К концу вечера атмосфера между ними так накалилась, что Брендан сходил с ума от желания, которого никогда раньше не испытывал.

Когда он наконец овладел ею в ее комнате сзади бара, хрупкость Франсуазы оказалась мифом. Она любила его каждым сантиметром своего великолепно сложенного тела. Ее зубы, язык, глаза и даже ее сердце доставляли Брендану ощущения, о которых он даже и не подозревал. По ночам сжимая друг друга в объятиях, они предавались страсти, которая день ото дня казалась все более опасной. Довольно скоро она привела Брендана к размолвке с Джеком. Когда они выехали в Австралию, братья разделили свой маленький капитал поровну, собираясь накопить средства и купить собственную ферму. Однако теперь было очевидно, что Брендан полностью поглощен страстью к барменше, которая отказывалась покинуть яркие огни Брисбена. Кроме того, Брендана постоянно мучила мысль о том, чем она будет заниматься, когда он станет стричь овец в Южном Квинсленде. Деньги, которые он должен был беречь, щедро тратились на Франсуазу. Зная о том, как в Австралии относятся к таким бракам, он не был уверен, что хочет жениться на ней. Джек не уставал напоминать ему, что Франсуаза относится к полинезийской расе, хотя знал, что по отцовской линии она была француженкой. Брендан утешал себя тем, что, заработав состояние, сможет отгородиться от критически настроенного мира. Но Франсуаза начала грустить, потому что для нее единственным доказательством прочной любви было обручальное кольцо.

Когда она забеременела, все изменилось. Брендан не собирался заводить ребенка, но принял на себя ответственность и убедил Франсуазу, что она должна поехать с ним на ферму, где у него была работа на период весенней стрижки. С самого начала поездка оказалась неудачной. Обычно странствующие стригали оставляли своих женщин в городах, и присутствие Франсуазы отделило его от остальных, живших на холостяцких квартирах.