Йон находит странным желание Муров задержаться. Иностранцы здесь, кажется, только и делают, что считают месяцы и недели, оставшиеся до конца срока их назначения. Американский кадровый дипломат, поведавший ему все это, высказал предположение, что Логан, скорее всего, опасается проблем с поисками работы в Штатах, где академическим ученым не всегда легко устроиться. Он описал Муров как людей, уже прочно обосновавшихся в иностранном сообществе. Логан играет в бейсбол в дипломатическом клубе с военнослужащими морской пехоты США, обеспечивающими безопасность американского посольства. Они с женой посещают приемы, предлагая семьям дипломатов присмотреть за домом и позаботиться о домашних питомцах, когда те уезжают в путешествие или в отпуск на родину. У Логана нет привилегий дипломата, поэтому сочувствующие ему сотрудники посольства часто помогают Мурам, делая для них продовольственные заказы и покупки в «долларовых магазинах».

Одним словом, вряд ли у кого-то могут возникнуть иллюзии относительно дружелюбия Логана Мура. Йон понимает, что его обхаживают, дабы использовать в корыстных целях, но ему не хочется распространять свое строгое суждение и на Маргарет Мур. Она выглядит моложе своего супруга и кажется не такой испорченной, и Йон восхищен ее жизнерадостной энергией. Он слушает, как Маргарет, прижав руку к щеке, восторгается по поводу того, что Логану удалось достать желанные билеты на международное празднество, которое состоялось во Дворце спорта в честь Нади Команечи,[7] и рассказывает, как во время прощальной речи, когда президент Международного олимпийского комитета надел на Надю венки из живых цветов и вручил ей медаль, та расплакалась.

— Она кумир для Фрейи, девочка просто обожает Надю! — говорит Маргарет.

Надя в двадцать два года уже вышла на пенсию и больше не выступает в составе румынской гимнастической команды, но будет сопровождать делегацию своей страны в Лос-Анджелес в качестве почетной гостьи.

Логан, прислоняясь к дереву, замечает:

— Удобный случай остаться за границей.

А для него это удобный случай экспромтом начать политическую лекцию. Румынское правительство сообщило, что не поддержит бойкот, объявленный советским правительством, и собирается отправить команду для участия в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе. Взамен Соединенные Штаты возобновили благоприятный торговый статус, вознаграждая храброе сопротивление Румынии Советам.

Пока ее муж распространяется на эту тему, Маргарет перегибается через Йона — он чувствует концы ее распущенных волос, скользящих по его руке, — чтобы достать из травы интересно изогнутую веточку. Фрейя с ее перемазанными малиной пальцами пытается выхватить прутик, а Маргарет крутит рукой, дразня дочку.

Тронутый этой милой картиной семейной жизни, Йон начинает раздумывать над тем, как Маргарет с ее природной энергией могла бы облегчить пребывание его жены в Бухаресте. У него есть основания опасаться, что ей будет здесь нелегко. София, с ее непомерными амбициями относительно его карьеры, прилагает огромные усилия, чтобы быть идеальной женой дипломата, но иногда она сама создает неловкие ситуации своими резкими высказываниями, а после всегда сокрушается и раскаивается. После таких инцидентов она неделями отказывается от участия в светских мероприятиях, и ему хотелось бы оградить Софию от подобных переживаний.

Кивая Логану, который что-то рассказывает, Йон сидит, откинувшись назад, и вертит у себя в кармане тонкий диск старой монеты в пять эре.[8] Эта монета имеет для него особенное значение; она помогает ему принимать решения. Он переворачивает ее в пальцах и размышляет. Муры так заражают своей жизнерадостностью и, если уж быть откровенным, так политически маргинальны, что вряд ли София допустит промах в отношениях с ними. Да. Когда жена приедет, они обязательно должны пригласить Муров на обед. Не столько для его удовольствия, сколько ради нее.

ЛОНДОН, МАЙ 2005 ГОДА

Солнечные лучи проникали во все закоулки темного дома, особенно ярко они заливали кухню с ее большими, выходящими в сад окнами. Фрейя и София сидели в кухне за завтраком, состоящим из очищенных ломтиков хурмы, лимонных булочек, которые приготовила Маргарет, и кофе с молоком в белых чашках с голубыми ободками.

Хотя они писали друг другу каждые три-четыре месяца, София потребовала от Фрейи, чтобы та объяснила во всех подробностях, почему прошлым декабрем она уехала из Чикаго, разорвав двухлетние отношения со Скоттом. Фрейя рассказала, как после выпуска она и несколько ее друзей сняли дом, как ни одна из найденных ею работ не приносила ей удовлетворения, как у нее завязались романтические отношения с одним из соседей, изначально — потому что ей льстило его обожание, затем — потому что ей нравилось проводить время в постели с заботливым и умелым любовником. Но Скотт стал для нее помехой, когда она не смогла уговорить его поехать в путешествие. А когда он начал заводить разговоры насчет того, что им нужно переехать и вести замкнутый образ жизни, она встревожилась не на шутку и сбежала от перспективы осесть и остепениться, предпочтя одиночество. Но к сожалению, слишком много времени было потрачено на попытки убедить Скотта в том, что было бы романтично узнавать такие места, как Лондон, а потом он слишком тянул с оформлением паспорта — в результате до сих пор у нее не было возможности вернуться, а теперь уже слишком поздно, она больше никогда не увидит мистера Алстеда.

Слушая рассказ Фрейи о том, с какой неохотой Скотт ходил даже на вечеринки, София время от времени кивала и отпускала замечания, одобряя ее решение двигаться дальше. Казалось, София поощряла разговор, не касающийся напрямую ее утраты. Как Фрейя поняла, это была еще одна цель, которой она могла служить. Спустя какое-то время София отправилась наверх — собираться, чтобы выйти по делам. А Фрейя, закатав рукава, мыла оставшиеся после завтрака тарелки в металлической раковине, которая пахла мятой и мхом.


Закончив с посудой, Фрейя почувствовала, как ноги сами несут ее в кабинет. Шторы были частично раздвинуты, и внутрь проникало больше света, чем вчера. Сейчас комната вновь использовалась по своему назначению. В дальнем ее конце стоял маленький стол, заваленный папками и каталогами. В придвинутом к столу кресле, согнувшись в три погибели, сидел Питер Финч, который был так поглощен изучением бумаг и файлов, что не замечал присутствия Фрейи.

Она воспользовалась моментом, чтобы рассмотреть его. Впервые они встретились в галерее Мартина Дюфрена, где оба проходили практику. Теперь в этой галерее Питер состоял уже постоянным сотрудником. Но в темном костюме, который должен был придавать ему солидности, он выглядел даже еще более юным и привлекательным, чем раньше. Фрейе он напоминал симпатичного старшеклассника.

Пять лет назад она всеми силами пыталась скрыть влечение, которое испытывала к нему. Самооценка Питера не нуждалась в дополнительном росте, а его личная жизнь была довольно бурной, и места для неуклюжей темноволосой студентки там не оставалось. Фрейя гордилась собой и убеждала себя в том, что ему ничего не известно. Как бы очаровательно он ни ухаживал за ней, она делала вид, будто не замечает этого. Тот инцидент накануне ее отъезда из Лондона не считается. Для Питера это было, скорее всего, каким-то случайным порывом, и в конечном счете так ничего и не произошло. Вне всяких сомнений, он уже и не помнит об этом, так что можно продолжать вести себя с ним естественно и непринужденно, как с коллегой и, возможно, другом.

— А ты не терял времени! — громко сказала она, пытаясь его испугать, но Питер просто поднял голову и лучезарно, обезоруживающе улыбнулся.

— Фрейя!

Он встал с кресла, и они двинулись навстречу друг другу. Они были достаточно хорошо знакомы, чтобы заключить друг друга в непродолжительные, неловкие объятия. Фрейя заметила, что Питер выполнил этот ритуал формально, лишь мимолетно прикоснувшись к ней. Когда с приветствием было покончено, он вернулся к своему столу, разговаривая при этом так непринужденно, как будто пропасть, которая пролегла между ними за пять лет, могла исчезнуть в одно мгновение.

— Мартин посчитал, что я должен работать на месте. Смотри, у меня даже есть свой ключ. Могу приходить и уходить, когда захочу.

Расплываясь в улыбке, Питер продемонстрировал ключ. Уже устроился тут как дома. Ее глаза слегка сузились. На самом деле это место принадлежало лишь ей. С первого взгляда Фрейя отметила, что, по контрасту с его столиком, загроможденным бумагами, широкий стол в центре комнаты был абсолютно пуст. Значит, привилегии Питера были ограниченны; София не пригласила его занять стол своего покойного мужа. Но Питер не подавал виду, что это имеет какое-то значение.

— Мы уже сделали фотографии, провели измерения, выяснили, какой вид чистки понадобится картинам. Мне просто нужно закончить изучение биографии художника и определиться со стоимостью. Это взаимосвязано.

— Можно посмотреть?

Когда она подошла, Питер начал собирать со стола черно-белые фотографии, разложенные перед ним на две стопки. Все они выглядели как снимки темных интерьеров, написанных Виктором Риисом. Но когда он сложил их вместе, с видимой небрежностью, которая не укрылась от ее внимания, Фрейя заметила, что пачка довольно толстая. Помимо изображений шести картин, находящихся в этой комнате, в ней явно было много других фотографий. По-видимому, для сравнения Питер изучал также других мастеров. Она не видела причин делать из этого тайну. Тем временем он засунул все снимки в папку, уселся и откинулся в своем кресле с таким видом, будто собирался просвистеть мелодию.

Через минуту он, кажется, почувствовал ее пристальный взгляд и в замешательстве потянулся за стаканом воды, стоявшим среди его бумаг. Тем временем Фрейя снова внимательно посмотрела на стол и на папки, в которые Питер убрал фотографии. Так что же именно он хотел утаить: какие-то документы, содержание оценочной экспертизы, детали атрибуции?

Повинуясь порыву, она двинулась в центр комнаты, чтобы заявить права на большой пустой стол мистера Алстеда. Фрейя устроилась в просторном кресле, положила руки на подлокотники и откинулась назад. Набрав в легкие воздуха, она сказала:

— Я знаю, что происходит. Просто все это как-то быстро. Ведь картины у них так давно, еще от дедушки мистера Алстеда.

Питер поставил стакан и выпрямился, снова насторожившись.

— Так ты слышала историю о дедушке.

— А ты случайно не забыл, сколько я здесь прожила?

Она смерила его взглядом.

— Я знаю Алстедов почти всю свою жизнь. И зачем называть это «историей»? У них не было никакой причины что-то сочинять.

— Видишь ли, какая любопытная штука…

Питер медленно провел пальцами по столу, словно стирая пыль. Его слова прозвучали неуверенно, но это не ввело Фрейю в заблуждение. Она знала манеру Питера так разговаривать, когда информация, которую он сообщал, ставила его в предпочтительное положение перед собеседником.

— Буду с тобой откровенен; есть сомнения по поводу провенанса.[9] Кажется, никто не находил купчих.

— Ты же не думаешь, что Алстеды их украли? — воскликнула Фрейя, выходя из себя.

Подобная мысль была возмутительной.

— Я всего лишь говорю, что нет никаких записей. Как утверждает вдова Алстеда, картины перешли к ее мужу по наследству в начале сороковых. Не лучшие времена.

Не обратив внимания на подтекст сказанного, Фрейя углубилась в смысл странного слова «вдова», примененного по отношению к ее Софии. Питер воспользовался случаем прочитать лекцию.

— Мартин настаивает, чтобы мы внимательно прослеживали историю любых произведений европейского искусства, приобретенных в те годы. Фашисты разграбили несчетное количество коллекций. Что касается Дании, то…

— У немцев не было ни малейшего интереса к Риису.

София Алстед, одетая в шитые на заказ жакет и юбку темно-оливкового цвета, стояла в дверях. Когда она вошла, Питер сразу же встал.

— Их интересовало искусство Ренессанса. Старые мастера. Общепризнанные сокровища. Чтобы повесить их в «Зале славы», который они собирались построить для Гитлера. Им не нужны были работы неизвестного местного художника.

Питер уставился в пол. Фрейя видела на его лице выражение безмолвного несогласия, которое развеялось мгновением позже, когда раздался резкий звук рингтона «Правь, Британия»,[10] заставивший его рыться по карманам темных брюк и отделениям портфеля в поисках телефона.

— Простите, — произнес Питер, щурясь и нажимая кнопки.

Он поднес телефон к уху, а другой рукой стал приглаживать свои рыжеватые волосы, которые имел обыкновение неосознанно взъерошивать, когда работал.

— Я только перейду в другую комнату.