— О Блю!

Он притянул ее ближе. Лицом, мокрым от ее слез, уткнулся ей в шею.

— Я бы хотел быть смелее, Элли. Но мне невыносимо думать, что я могу потерять даже тебя одну, а тут еще ребенок. Это слишком.

Она прильнула к нему, не стыдясь слез.

— Я люблю тебя, — проговорила она.

— Я знаю. — Его объятия были такими крепкими, что ока едва могла дышать. — Я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась.

— Спасибо. — Она отодвинулась, вытирая лицо, почти ослепнув, пытаясь найти свои туфли. Блю не пошевельнулся, когда она надела их без носков. — Я позвоню тебе и передам, куда отослать мои вещи.

— Элли, — нетерпеливо произнес он, когда она пошла к двери.

Она остановилась, глядя на это красивое лицо, которое, как она с самого начала знала, несло на себе печать приговоренности. Для него. Не для нее. Как только она выберется отсюда, она постарается преодолеть все. Но быть с ним рядом и видеть, как он убивает себя, выше ее сил.

— Ничего не говори, Блю. Я знаю, через что ты прошел. Я понимаю, почему ты не можешь этого сделать. — Слабея, она прикоснулась к его лицу, еще раз поцеловала этот прекрасный рот. — Со временем мы снова станем друзьями, и тебе не придется сидеть и ждать нового удара судьбы.

Он сделал глотательное движение.

— Но, — ее голос окреп, — я не буду тебя ждать. Так и знай. Я не буду чахнуть и не собираюсь покончить с собой от горя. Я поеду домой, рожу ребенка, буду очень много плакать, пока не отвыкну от тебя, но краешком глаза буду осматриваться в поисках мужчины, который полюбит меня.

— Я люблю тебя.

— Я знаю, — ответила она, чувствуя, как к ней возвращаются силы. — Просто недостаточно.

Он отпустил ее, позволил спуститься по лестнице, выйти в дверь и сесть в машину. Он даже не проводил ее и не посмотрел, как она уходит. Элли посвистела Эйприл, и ей удалось проехать весь городок до того, как она затормозила и выплакала свое горе. Эйприл скулила рядом, лизала ее руку и печально переминалась с ноги на ногу. Это заставило Элли рассмеяться, и она подставила лицо, чтобы собака его облизала.

— Спасибо, — сказала она. — Как жаль, что на мужчин нельзя так положиться, как на собак.

Эйприл тявкнула, Элли завела машину и направилась на восток. Домой.


Роузмэри открыла коробку с обедом. В салоне Конни было тихо после бури. Никто не пострадал, хотя попадало много деревьев, и Конни пришлось заново застеклить четыре окна в своем доме. В той части городка, где жила Роузмэри, гроза не была такой сильной, не было даже града — ливень и ветер, от которых больше всего досталось ее розам.

— Где Алиша? — спросила она.

— Ей пришлось везти ребенка на прививки, а потом к матери Маркуса. — Конни отщипывала кусочки лепешки. — Похоже, сегодня мы останемся не у дел. Все заняты уборкой.

— Я уверена, что это ненадолго. Не то что в Гекторе.

Роузмэри с печалью подумала о тех людях, которые остались без крыши над головой, но, слава Богу, никого не убило.

— Думаю, сегодня надо сделать мороженое.

— Ой, как здорово. И охладить арбуз.

— М-м… И приготовить жареную курицу. — Конни ухмыльнулась:

— Мы собираемся на пикник? — В двери ворвалась Алиша.

— Боже мой! — задыхаясь, проговорила она. — Вы не поверите тому, что я скажу. — Она захлопнула дверь, заперла ее и перевернула табличку стороной «Закрыто».

— Ты что это делаешь? — спросила Конни. — Ну-ка, поверни обратно!

Алиша энергично затрясла головой и махнула рукой с неправдоподобно синими ногтями, как бы отметая это требование.

— Нет, вы должны услышать все. — Она села.

— Я только что говорила с мужем. Блю в таком состоянии, что его надо изолировать, мечется из одной оранжереи в другую, как тигр в клетке. — Она прикоснулась к горлу, вскочила. — Я должна чего-нибудь попить.

— Алиша! — сказала Роузмэри. — Успокойся! И расскажи все толком, пока мы не лопнули от любопытства.

— Сейчас, сейчас. — Она схватила банку холодной диетической колы, отбросила с лица косичку и улыбнулась. — Элли уехала.

Конни и Роузмэри заговорили одновременно:

— Что?

— Почему?

— Я в точности не знаю. Маркус просто взбесился из-за чего-то, что сделал Блю. Когда я вошла, они ссорились и орали так, как я никогда не слышала.

— О чем? — спросила Роузмэри. Алиша вытаращила глаза.

— Я не знаю. Не поняла. Но слушайте, вот еще новость. — Она понизила голос для пущего эффекта. — Элли была здесь, чтобы написать книгу о Мейбл Бове, верно?

— Это мы уже знаем, — с гримасой сказала Роузмэри.

— А еще она разыскивала своего отца.

Конни откинулась на спинку кресла, приоткрыв рот.

— Своего отца?

— Это так здорово! — Алиша рассмеялась от возбуждения. — Помните, как она тогда на встрече читательниц все расспрашивала о парнях, которые поехали во Вьетнам? Она пыталась выяснить, кто же из них ее отец.

— Господи Боже мой, — проговорила Конни и наклонилась вперед. — Я же видела, что ее лицо мне знакомо.

Роузмэри ощутила, как ею постепенно овладевает страх.

— А кто была ее мать?

— Одна из этих девчонок-хиппи. Не знаю точно кто. — Роузмэри почувствовала боль в груди.

— Я знаю кто, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами. — Это была рыженькая. Диана.

И Конни, и Алиша с тревогой повернулись к ней:

— Что случилось?

Роузмэри закрыла рот рукой, изумленная тем, что могла; испытывать чувство такой силы через тридцать лет после случившегося. Такое острое чувство потери. Она прижимала к губам дрожащие пальцы и смотрела на Конни, которая должна была вспомнить.

— Я все думала… не знала до тех пор… — Она встала, отошла, пытаясь овладеть собой. Потом повернулась и взглянула на Конни. — Отцом Элли был Джеймс Гордон, — сказала она и не смогла сдержать слез.

Конни уже была рядом, подставляла свое широкое плечо, обнимала подругу.

— Ой, солнышко! — выдохнула она. — Ничего, ничего. — Алиша долго молчала. Когда Роузмэри наконец подняла голову и глубоко вздохнула, Алиша проговорила:

— Я не понимаю, что произошло, но прошу прощения, если огорчила вас.

Роузмэри промокнула глаза.

— Нет, девочка, ты здесь ни при чем. Просто так устроена жизнь. Джеймс был моим двоюродным братом.

Алиша нахмурилась:

— Но почему…

— Он был не такой, как все, — сказала Роузмэри и замолчала.

Она словно воочию увидела его перед собой.

Как Джеймс смеялся, и при этом был виден косой зуб спереди. Как плясали смешинки в его золотистых глазах. Нежность, с которой он смотрел на детей и на бродячих собак, и на любого воробья с подбитым крылышком.

— Если я попытаюсь выразить это словами, получится слишком грубо, поэтому не буду. Это была такая добрая душа, какой еще не создавал Господь, и все, кто его знал, плакали, когда его тело доставили домой.

Конни взяла руку Роузмэри и сжала ее.

— Было ясно, что тем летом на него обрушилось какое-то грандиозное событие, — сказала Роузмэри. — А когда мы узнали, что причина этого — белая глупышка, все просто испугались за него. Мы беспокоились, что она сбежит отсюда и оставит его с разбитым сердцем. Что она и сделала.

— Она любила его, — продолжила Конни. — Она умоляла его ехать в Канаду, но он решил, что это будет трусостью, и все равно отправился во Вьетнам.

Роузмэри вздрогнула, представив себе, как та бедная девочка покинула город и неизвестно где родила цветного ребенка.

— Ей наверняка было нелегко.

— Маркус сказал, что она тоже умерла, — проговорила Алиша.

Роузмэри горестно покачала головой:

— Интересно, знала ли Элли, что она цветная?

— Кажется, и не догадывалась, — сказала Алиша. — А теперь, когда знаешь, это становится ясно как день. — Она замолчала, потом встряхнулась. — Я забыла самое главное! Гвен Лейсер…

Роузмэри подняла руку:

— Не говори этого, девочка.

В ее голосе звучала сталь. Она покачала головой и еще погрозила пальцем.

— Что? — спросила Конни. — Так нечестно!

Алиша сложила руки и наблюдала за Роузмэри, которая смотрела на Конни. Они были рядом на протяжении тридцати лет, разделили потерю любимых во Вьетнаме, а потом смерть мужей. Конни знала Джеймса, а теперь Элли и, наверное, заслужила право знать обо всем.

— Конни, я скажу тебе, но ты должна поклясться на могиле Бобби Мейкписа, что никогда никому не расскажешь.

Конни изумленно подняла руку:

— Я клянусь, Роузмэри. На могиле Бобби. Что это?

— Гвен Лейсер — мать Джеймса Гордона. И ее настоящее имя Мейбл Бове.

Рот Конни и ее глаза стали идеально круглыми от удивления. Потом она расхохоталась. И продолжала хохотать.

— Боже мой! Это великолепно. — Успокоившись, она покачала головой. — Элли узнала гораздо больше, чем намеревалась, верно?

Алиша отпила большой глоток колы.

— Интересно, а что собирается делать Блю?

— Делать? — эхом отозвалась Конни.

— Если он позволит ей уйти, то он самый глупый человек на свете.

— Или самый напуганный. — Роузмэри поджала губы.

— Я считала, что на этот раз он влюбился по-настоящему.

— А может, он не хочет черных детей, — сказала Алиша. — Он кажется либерально настроенным, но когда касается лично тебя…

Роузмэри нахмурилась:

— Может быть. Хотя на него это не похоже.

— Я тоже так считаю, — вступила в разговор Конни. — А как ты все это узнала, Алиша?

Та ухмыльнулась:

— Я подслушивала!

Они все рассмеялись от такого нахальства. Роузмэри подошла к раковине, чтобы поплескать на глаза холодной водой.

— Если у него ума чуть больше, чем у обезьяны, то он отправится за Элли и привезет ее домой.

Конни подняла голову.

— Забавно, правда? Как ее мама, которая приехала сюда и заварила всю эту кашу, так и Элли через столько лет сделала то же самое.

— На этот раз мы, однако, применим тот разум, которым наградил нас Господь, — ответила Роузмэри, вытирая лицо. — Если бы мы тогда послушались Диану Коннор…

— Не говори так, — запротестовала Алиша. — Всему есть своя причина.

И Роузмэри, и Конни одновременно фыркнули.

— Поживи с мое, детка, — сказала Конни, поднимаясь. — Посмотрим, что ты тогда запоешь. — Она взяла сумочку. — Пошли. Нам надо повидать его и поговорить об Элли.

Глава 21

Элли ехала в Свитуотер через Большие сосновые леса, пересекая реку Сабин, в зеленую, покрытую пышной растительностью страну своего детства. Еще не наступил полдень, когда она выехала на главную улицу и целых пять кварталов тянулась за трактором, так что у нее была масса времени, чтобы рассмотреть знакомые виды.

Свитуотер проигрывал в сравнении с Пайн-Бендом. Пайн-Бенд прилагал все усилия, чтобы казаться современным, развивал новые отрасли промышленности и бизнеса, рос, добивался своего любыми путями и способами. Внешне городки казались одинаковыми — кафе с широкими окнами, напротив которого парковались грузовики, сапожная мастерская, большое здание суда, окруженное лужайками и деревьями. Различия были более существенными. Одежда в витрине единственного магазина вышла из моды лет десять назад. Афиша, гласившая, что приехал цирк, красовалась на тумбе уже семь сезонов, в парикмахерской стояло устаревшее оборудование. Солнце пекло невыносимо, и Элли чувствовала, что даже деревья обмякли.

Когда она свернула на дорогу, ведущую к дому бабушки, и оставила стареющий город позади, нырнув в туннель из густых деревьев, то там, то сям мелькали поля сои и кукурузы, потом зеленая стена смыкалась снова.

Вокруг дома Джеральдины Коннор были расчищены шестьдесят акров земли, и Элли увидела его задолго до того, как подъехала. Дом, прочный и крепкий, стоял посередине розового сада, и пышные яркие венчики цветов выделялись на фоне его темно-серых стен. В конце подъездной дорожки красовался гараж на три машины — гордость и радость ее дедушки, построенный его собственными руками. Гараж был таким же уродливым, как всегда, но Элли улыбнулась, заметив, что кто-то нарисовал на стене, обращенной к дому, чернооких красавиц — наверное, сама Джеральдина.

Свернув на вымощенную гравием дорожку, Элли ощутила, как в ее душе что-то сломалось. Только что все было прекрасно, и вот уже ей слишком трудно держать ногу на педали. Она остановилась и просто посидела, подышала: дома! Элли взглядом прикасалась ко всем мелким деталям, которые и дарили ей это ощущение, — к пластиковым ромашкам на крыльце, к облезлому ящику для молока, к рисунку на деревянной двери. С чувством облегчения она выбралась из машины, улыбаясь при виде изобилия цветущих роз, красующихся словно на картинке в журнале и дающих пищу десяткам пчел, чье неумолчное гудение нарушало тишину летнего полудня.