Сергей Щипанов - Мы искали друг друга

— Здравствуйте, Максим. Танечка мне о вас говорила.

В этот же день Макс выполнил все формальности процедуры оформления и был зачислен в штат «Главэнерго» — конторы, ведающей электрическими сетями города. Работа была несложной: с утра подготовить машину, загрузить магнитные диски в блок-стойку, следить, чтобы работали кондиционеры. Вот, собственно, и все. Параллельно Макс осваивал компьютер-персоналку — маленькое чудо с пятнадцатидюймовым монитором, 386-м процессором и винчестером на 10 мегабайт.

Работа Макса устраивала. Зарплата… что ж, бывает и хуже. А кому сейчас легко? Главное: платили регулярно. И тут Татьяна не обманула.

В благодарность Макс купил с первой получки бутылку коньяка и пяток «Сникерсов», созвонился с благодетельницей, напросился в гости.

Татьяна, как оказалось, имела свою(!) однокомнатную квартиру в кооперативном доме — стандартном «курятнике» с открытыми лестницами. Квартирка крохотная, но с остекленной верандой (дополнительная площадь) и вполне уютная — такое теплое гнездышко для незамужней молодой женщины. Макс, с его бутылкой, плохо вписывался, — так ему казалось, — в интерьер «девичьего» жилища. Двусмысленная ситуация, как ни крути. Спасала только привычно-шутливая манера общения.

— Предлагаю выпить на брудершафт, — сказал Макс, разливая коньяк по рюмкам.

На закуску Татьяна порезала дольками лимон, достала из холодильника сыр и кусочек ветчины, поставила на стол салатницу с оливье — шикарный, по тому времени, стол.

— Если мне не изменяет память, сударь, — сказала Татьяна, хихикая, — мы с вами уже один раз прошли эту процедуру.

— Повторение — мать учения, — резонно заметил Макс.

— Что ж, если вы настаиваете…

Они поднялись, переплели руки и выпили коньяк, повторив через десяток, без малого, лет, тот шуточный брудершафт в больничной палате. Затем обменялись таким же символическим, как и в прошлый раз поцелуем. В глубине души Макс рассчитывал, что поцелуй более чувственным получиться, но, увы — Татьяна просто подставила холодные бесчувственные губы, а он не решился на большее, чем столь же холодное прикосновение губами.

Повисла неловкая пауза. У каждого из них этот, в общем-то, несерьезный и ни к чему не обязывающий обряд вызвал свои ассоциации и воспоминания.

Молчание нарушила хозяйка.

— Ну, вот, поскольку мы снова на ты… Расскажи о себе, Макс. Как жил, кого… — Она, очевидно, хотела сказать «любил», но осеклась. — С кем дружил. Ну, и вообще…

— О чем рассказывать… Ты же знаешь: сначала геологом чуть было не стал, потом сторожем, теперь вот — оператор. И то, с твоей помощью. Да, в кино еще снимался, помнишь?

— А то. Мне понравилось. Нет, на самом деле неплохо получилось, я не шучу.

Макс опять потянулся к коньяку.

— За это надо выпить.

Татьяна пила не жеманясь. Держалась она вполне свободно, раскованно, сохраняя, однако, некоторую дистанцию. Ледок отчуждения никак не хотел таять.

— Теперь ты расскажи, как жила эти годы, — попросил Макс.

— Обыкновенно. Жила, как и все живут, — отмахнулась Татьяна. Не удалось Максу вызвать ее на откровенность.

Только ближе к вечеру, когда и коньяк закончился, и поговорили обо всем на свете, Татьяна неожиданно спросила:

— Ты вспоминал меня, Макс, хоть иногда? Только честно.

— Да, — искренне ответил Макс, — вспоминал.

Татьяна не стала уточнять, часто ли это бывало, и что он при этом чувствовал. Ей достаточно было, что Макс не равнодушен к ней — в этом она не сомневалась. А домогаться любви она не собиралась.

Видя, что Макс стал поглядывать на часы, Татьяна, как бы между прочим, сказала:

— Оставайся. Если хочешь, конечно.

6

В начале декабря обстановка в городе опять накалилась. То «юрчики» наседали, то «вовчики». На западе, с холмов, город несколько раз обстреляли ракетами «Алазань». Были прямые попадания в жилые дома. Опять страдали абсолютно мирные граждане.

От уличных боев, которые, несомненно, обернулись бы для города катастрофой, Душанбе спасло только вмешательство российских войск. Командующий 201-й дивизией заявил, обращаясь и к «юрчикам» и к «вовчикам», что не допустит никаких боевых действий в черте города. Мол, хотите воевать — идите в чисто поле и там деритесь, сколько душе угодно.

Продолжался хлебный кризис. Люди уже ночами дежурили у ворот хлебозавода, чтобы утром попытаться урвать булку-другую. При появлении автофургона с хлебом, толпа буквально набрасывалась на него. Вооруженные автоматами люди едва сдерживали натиск. И тут не обходилось без жертв. Булка хлеба стоила теперь дороже человеческой жизни.

У школьников начались незапланированные каникулы. Предприятия встали. Поезда не ходили: кто не успел вовремя уехать, ныне сидел и ждал у моря погоды.

В «Главэнерго» тоже распустили персонал по домам. До Нового года. Макс снова пропадал на толкучке, торгуя, чем придется. Все, что удавалось наторговать, тратил на продукты. Иначе деньги просто сожрала бы инфляция.

К Татьяне Макс наведывался теперь регулярно. Иногда оставался на ночь, реже — на пару-тройку дней. Но не более. Татьяна не выпроваживала его, нет, однако давала понять, что не готова к совместному проживанию. И дело было не только в малогабаритности ее жилища. Милые, как известно, и в шалаше рай обретут, а тут… «просто встретились два одиночества», и может ли что-нибудь из этого получиться — один только бог знает. Татьяна так и осталась для Макса загадкой. Пытаясь заглянуть ей в душу, он каждый раз натыкался на скорлупу, куда доступа ему не было. Татьяна почти ничего не рассказывала о себе, а о делах Макса, если и спрашивала, то скорее из вежливости. Она никогда ничего не просила, но и не отказывалась от подношений. (С пустыми руками Макс к ней не приходил). Она была ему любовницей, но не другом. И с этим он вряд ли мог что-то поделать. Даже, если б захотел.

Отношения с матерью у Макса тоже не отличались сердечностью. После смерти мужа Нина Семеновна замкнулась в себе. Бывало, что за вечер и двух слов не скажет. Уткнется в телевизор, бесконечные «мыльные» сериалы смотрит, или вяжет один и тот же свитер, никак закончить не может.

На улицах громыхали танки. На сей раз власть в городе, похоже, оказалась в крепких руках.

В лужах отражалось серое небо. Холодный ветер срывал с деревьев остатки листьев.

Люди готовились встретить Новый год.

* * *

Одна историческая эпоха сменила другую. Между ними теперь лежала непреодолимая граница, говоря геологическим языком — глубинный разлом

1

Домик, где теперь жила Саша с родителями, был старым, если не сказать ветхим. Собственно это был барак, постройки пятидесятых годов, в дальнейшем переоборудованный в жилье на две семьи. Со временем жильцы разъехались, остались Ольга Владимировна (Ляля) с сыном Олегом, двоюродным братом Саши. Братик этот слыл непутевым, уже в шестнадцать лет загремел в колонию за кражу. После отсидки он продолжил свои художества. Получил пять лет. Через два года освободился по амнистии и, вроде бы, «завязал». Сошелся с женщиной на шесть лет старше, имеющей ребенка, жил теперь с ней. Ляля, сестра Елены Владимировны осталась, таким образом, одна в доме. Она-то и предложила Вершининым поселиться здесь. А что — места много, одной скучно, да и вообще…

С пропиской, разумеется, возникли сложности. Чтобы легализоваться, Елена Владимировна устроилась вахтершей на местную чаеразвесочную фабрику, Владимиру Яковлевичу подвернулась работа по специальности: на глиняные карьеры, добывающие сырье для кирпичного завода, требовался сменный геолог. Работа не ахти какая сложная и рядом с домом — красота! Саше помогли устроиться во ВСЕГЕИ, благо Питер был, по местным меркам, под боком — каких-то сорок километров. Туда ходил рейсовый автобус, а в сезон еще и катер «Ракета» по Неве.

Из окон дома открывался великолепный вид на Неву, медленно катящую темные воды в сторону Северной столицы. Река, лишенная здесь привычного питерцам и их гостям гранитного одеяния, представала в своем первозданном виде — с обрывистыми песчано-глинянными берегами, с деревянными сходами к пристаням, мостками и лодочными причалами. Со стороны Ладоги в город шли баржи, груженные песком и щебнем, строевым лесом; из города к острову Валаам направлялись круизные теплоходы, оглашающие берега громкой музыкой. В одном лице: река-работяга и курортно-туристская водная дорога.

— Красота, какая! — не уставала восхищаться Елена Владимировна. — И лес в двух шагах, и Нева, Ленинград рядом. А мы, дураки, в этой Азии противной столько лет сидели.

Саша не стала напоминать муле, что та, совсем недавно, была очень даже довольна «противной Азией». Ей самой здесь очень нравилось. Вот бы еще… Нет, не надо об этом! Сердечная боль пройдет со временем. Ведь время лечит.

Может быть и так. Но пока у Саши подступал ком к горлу и непроизвольно наворачивались слезы всякий раз, когда вспоминала Максима и недолгое, словно украденное, счастье близости с любимым.

2

Если ехать по Среднему проспекту от метро «Василеостровская» в сторону Гавани, то слева, между 19 и 20 линиями можно увидеть несколько помпезное здание дореволюционной постройки с массивным цоколем, колоннами, гранитной облицовкой и парадной двустворчатой дверью. Это и есть ВСЕГЕИ, бывший Геолком.

Саша чуть-чуть робела, первый раз входя в вестибюль Института. Здесь было много мрамора, бронзы, строгой и торжественной старины. Тут витал дух корифеев — «отцов-основателей» отечественной геологии. Здесь и сейчас, наверное, все сплошь академики да доктора наук — современные корифеи.

Парадное великолепие разбивалось при входе в боковой корпус, где, собственно, и располагалась большая часть рабочих помещений Института. Грубый советский новодел: бесконечно длинные унылые коридоры, выкрашенные серой, салатной или синей красками, ряды дверей по обеим сторонам, отсутствие окон, тусклый свет люминесцентных ламп. Сюда бы еще железные решетки — получился бы вылитый Владимирский централ.

Теперь Саша работала здесь, в самом престижном геологическом учреждении страны. Впрочем, в последние два-три года Институт, как и тысячи других, ему подобных, сильно обнищал. Но все еще держался на плаву, и даже имел возможность брать новых сотрудников (взамен ушедших в «свободное плавание по морю бизнеса»). Сашу взяли в отдел, курирующий Среднюю Азию.

— Вы дочка Владимира Яковлевича Вершинина? — спросила ее при знакомстве новая начальница. — Я его хорошо знаю.

Собственно, Саша и попала сюда по протекции отца.

Фамилия Сашиного покойного мужа тоже оказалась известна Евгении Николаевне.

— Ярошевская… Послушайте! Так это вы были женой Коли Ярошевского?

Евгения Николаевна заметно разволновалась, чем очень смутила Сашу.

— Да, я, — ответила она. — Вы были с ним знакомы?

Евгения Николаевна молча кивнула. В ее глазах блеснули слезы — не смогла сдержать. Если б эта девочка знала, какой ураган чувств вызвала в ее душе Сашина фамилия. Какие воспоминания нахлынули на нее! В один миг женщина заново пережила короткий, но бурный роман с молодым красавцем-геологом Ярошевским. И горечь расставания. И ту боль, поразившую прямо в сердце, когда узнала она о гибели Николая.

Ничего похожего на ревность не испытывала начальница к новой подчиненной, напротив — почти материнские чувства. Девочка, должно быть, только-только в школу пошла, когда у выпускницы геофака ЛГУ Жени Корзун вспыхнул и разгорелся роман с будущим мужем Саши. Сейчас Евгения Николаевна жалела свою «соперницу»: бедняжка стала вдовой в двадцать с небольшим лет.

До чего, все-таки, тесен мир. Как сложно переплетены людские судьбы. Могла ли помыслить страстно влюбленная молодая женщина, что когда-нибудь станет принимать на работу жену (теперь уже вдову), своего возлюбленного?

Чтобы как-то объяснить волнение и сгладить возникшую неловкость, Евгения Николаевна сказала:

— Извини, Саша, я… Мы с Колей были друзьями… Очень давно.

Саша сразу все поняла. И тоже не испытала ревности, а только удивление. И ей стало жаль женщину, которая, по-видимому, любила когда-то Николая. Получается — они почти подруги по несчастью.

— Видишь, Саша, — Евгения Николаевна решила перейти на «ты», — отчет. Тебе он знаком, наверное?

Она указала на толстенный том, лежащий на ее столе. Саша с одного взгляда узнала: это геологический отчет их партии, а первой среди списка авторов там стоит фамилия Ярошевский. Последний отчет Николая.

— Будем работать, — сказала новая Сашина начальница.