— Благодарю вас, вы были моим другом и горьким лекарством излечили мою больную душу. Я пережил тяжелый, страшный сон, но теперь я проснулся. Я никогда не забуду этот сон, но при воспоминании о нем свет жизни покажется мне еще теплее. И тебя я благодарю, Фатме, — продолжал он с глубокой сердечностью. — Твоя песнь звучала мне во сне и разогнала тяжелые видения… Теперь ко мне вернулись силы и мужество, я буду жить для тебя, и завет твоего отца будет исполнен.

Он протянул ей руку, она встала на колени, прильнула к ней и тихо заплакала.

Пришедший доктор объявил, что всякая опасность миновала, и приказал давать больному питательную пищу и крепкое вино.

Теперь леди Гастингс лишь изредка приходила, всецело возложив уход за выздоравливающим на Фатме. Из комнаты Вильяма часто слышались звуки вины и голос Фатме, но теперь она пела песни радости и любви, а когда смолкала, то они долго говорили, сами не зная о чем, договаривая свои мысли взглядами. Они понимали друг друга, и капитан, придя однажды со службы, застал Фатме на коленях у постели. Вильям нагнулся, обнял ее, а она положила голову ему на грудь и сияющим взором смотрела на него. Вильям еще крепче обнял ее и обратился к капитану:

— Смотрите, мой друг, вы мне сказали когда-то, что ложный блеск змеи ослепил меня и я не видел нежного цветка; смотрите, я видел его, и, пока мое сердце бьется, он будет цвести у меня на груди.

Вильям быстро поправлялся и скоро мог встать с постели. Фатме опять удалилась к себе, и, когда Вильям в первый раз после болезни появился у леди Гастингс, он произнес серьезно и торжественно:

— Леди Марианна, я передал вам дочь Ахмед-хана, я смотрел на вас как на мать Фатме, а теперь прошу ее у вас обратно, я могу сам исполнить завещание ее отца. Заменить отца я не могу, но муж заступит его место, и я клянусь его памятью, что она найдет во мне и любовь, и твердую опору в жизни.

— Я так и знала, — со счастливой улыбкой заверила Марианна. — А Фатме? — спросила она, наклоняясь к девушке.

Фатме сложила руки на груди и с невыразимым счастьем смотрела на Вильяма.

— Он мой господин, — промолвила она, — мой отец отдал меня ему, я должна слушаться его приказаний, если он не прикажет мне жить без него… Только этому я не могла бы повиноваться.

Марианна толкнула ее в объятия Вильяма. Маргарита подбежала с радостными возгласами, а когда Гастингс вошел, он застал в комнате жены картину полного счастья.

Немного потребовалось времени, чтоб приучить Фатме к европейской одежде и обычаям. Капеллан дворца посвятил ее в учение христианской церкви, во дворце она приняла крещение, и сейчас же после крещения перед алтарем соединилась с Вильямом.

— Я счастлив, — заявил Гастингс, поздравляя новобрачных, — что мне удалось устроить счастье друга и загладить перед дочерью несправедливость, причиненную ее отцу и ее народу, которую я не мог устранить, чтобы достигнуть высокой цели, более высокой для меня, чем собственная жизнь. Счастье дает силу и мужество и поможет мне достигнуть дальнейшего.

Вильям подошел к капитану, протягивая ему руку, но тот отступил:

— Сегодня вы не должны касаться моей руки, она служила мести, а месть, которую человек испрашивает у богов, влечет за собой проклятие. Я готов нести его, но, — договорил он чуть слышно, — вас, счастливцев, не должна касаться рука Раху!

Часть 2

I

Могущество Англии в Индии достигло в 1780 году такого величия, о каком она ранее и не мечтала. Походы, предпринятые губернатором Уорреном Гастингсом против магаратских князей, не всегда оканчивались победой. Магараты все еще сохраняли свою независимость, но довлеющее могущество Англии, знамена которой развевались там, где их прежде никогда не видели, постоянно чувствовалось. К тому же взаимные распри магаратских князей, которыми всегда ловко пользовалось английское правительство, поневоле делали магаратов вассалами Англии. Набоб Аудэ, Суджа-Даула, всегда сохранявший известную независимость, несмотря на занятие его столицы английскими войсками, умер. Сменивший его на месте набоба наследник, сын Асаф-ул-Даула, не пытался вмешиваться в управление своим государством, доверяясь указаниям из Калькутты полковника Мартена. Сидя в своем гареме, Асаф-ул-Даула вел изнеженную, расслабляющую жизнь азиатского деспота.

В самой Калькутте неограниченно царствовал как азиатский деспот Уоррен Гастингс. В совете никто не смел ему противоречить. Генерал Клэверинг и Момзон умерли от тропической лихорадки, тщетно пробуя бороться с губернатором. Филипп Францис, в своей ненависти к Гастингсу дошедший даже до дуэли, давно вернулся в Европу. Директора компании убедились, что они не найдут более умелого и энергичного правителя для Индии, и министерство, прежде враждебно относившееся к Гастингсу, признало во время войны с Францией высокие заслуги губернатора. Однако железная воля этого гордого, честолюбивого и властолюбивого человека не всем нравилась, встречая сопротивление. Ему часто завидовали; хотя и признавали деловые качества Гастингса, далеко превосходившего всех знанием местных условий, решительностью, политической дальновидностью и дипломатической ловкостью.

Удивительно скромный в привычках и потребностях, Гастингс для достижения великих целей мало щадил как себя, так и других. Зато дворец его поражал своим сказочным богатством. Даже король Англии, имея дворцы в Лондоне, Виндзоре и Гамптон-Курте показался бы скромным помещиком в сравнении с ним. Гастингс требовал, чтобы его жена, леди Марианна, превосходила своей роскошью все, что могли доставить Европа и Азия, и она исполняла желание мужа с таким умением, что иностранцы, впервые посещавшие двор губернатора в Калькутте, не знали, чем больше восхищаться — личным обаянием жены губернатора или великолепием ее бриллиантов и туалетов.

Счастье ярко озаряло Гастингса. Его многолетняя страсть к баронессе Имгоф не угасла от того, что Марианна стала его женой. Он хотел, чтобы жена, бывшая истинной подругой его жизни, стала добрым ангелом для всех страждущих, бедных и нуждающихся. Он сам ездил в карете или верхом в сопровождении нескольких английских конюхов, но жена его не выезжала иначе, как в сверкавшем золотом паланкине или на чудном иноходце в сбруе, украшенной драгоценными камнями в сопровождении слонов и массы слуг, англичан и индусов в ярких живописных костюмах. Где бы она ни появлялась, народ толпами сбегался приветствовать знатную бегум, перед которой преклонялись индусские раджи и магометанские набобы. Слуги наперебой бросали деньги в толпу и доброй леди подавались прошения; все знали, что строгий губернатор никогда не отказывал в просьбе, переданной его женой. Каждый бедняк, обращавшийся к ней, получал щедрую помощь, каждый преступник — помилование. Только виновные в возмущении или в измене английскому правительству наказывались неумолимо, и Марианна никогда не вступалась в таких случаях.

Импей, верховный судья, как и все остальные власти, безусловно подчинялся воле губернатора, он действовал с неуклонной строгостью, когда Гастингс требовал этого из политических соображений, и оказывал снисхождение, когда губернатор находил нужным проявить его.

Блеску двора — иначе и нельзя охарактеризовать резиденцию Гастингса — много содействовала дочь Марианны Маргарита, превратившаяся из ребенка в девушку поразительной красоты. Она носила имя баронессы Имгоф, но Гастингс, хотя и имел уже двух сыновей от Марианны, любил Маргариту как собственную дочь и относился к ней с отеческой нежностью. Он осыпал ее подарками и исполнял всякое ее желание. Она держала при себе собственный штат прислужниц, англичанок и индусок. Сюда же входила и воспитательница-англичанка, ставшая ее придворной дамой. Маргарита имела и свои конюшни. С тех пор как она стала взрослой девушкой, баронесса Имгоф составляла центр всех празднеств в правительственном дворце. Индусские князья превозносили ее в высокопарных выражениях, английские офицеры и молодые люди из местной знати старались завоевать ее благосклонность, танцуя с нею на балах, и никакой европейской принцессе не поклонялись так почтительно, как баронессе Имгоф.

Вероятно, не одно сердце усиленно билось под взглядом и улыбкой прелестной Маргариты. Глаза многих опускались перед ее лучистым взором, однако даже самые богатые и знатные молодые люди Калькутты не решались переступить рамки дозволенного.

Гастингс стоял на такой недосягаемой высоте в глазах всей Индии, что самому смелому человеку не пришла бы в голову мысль сделать предложение его приемной дочери. Только среди пэров Англии можно было найти будущего мужа прелестной Маргарите. Маргарита же относилась спокойно к такому поклонению, способному вскружить голову любой девушке, оставаясь скромной и безыскусственной. Привыкшая жить в блеске и роскоши с самого детства, она любила эту роскошь, как ясный солнечный день, и принимала ее как дар отца и матери. Оба они были для нее высшим сокровищем на свете, источником всего доброго и прекрасного, и, когда она молилась за них, слова молитвы казались холодными в сравнении с горячей благодарностью, наполнявшей ее сердце. Ласковое слово Гастингса приводило ее в восторг, суровая складка на лбу вызывала слезы, и само солнце не согревало ее так, как взгляд Марианны.

Солнечные лучи мягко проникали сквозь голубой шатер, раскинутый над манежем дворца в Калькутте, который оглашался веселыми криками; шталмейстеры-англичане в богатых ливреях и индусы в великолепных костюмах стояли у дверей в конюшни, а на арене, усыпанной мягким желтым песком, сам Гастингс, его жена и Маргарита, а также капитан Синдгэм исполняли кадриль, представлявшую верх искусства верховой езды.

Гастингс ежедневно посвящал один час верховой езде в манеже, и этот час в тесном кругу семьи он считал лучшим отдыхом за весь день. Отличный наездник, Гастингс от самой езды получал неимоверное удовольствие и бывал весел, как юноша. Он радовался, как влюбленный, когда видел, что Марианна с гордостью смотрит на него. Счастливая улыбка не сходила с его лица, когда он следил за Маргаритой, которая управляла своей изящной лошадкой с ловкостью, уверенностью и грацией, редко встречающимися даже у профессиональных наездниц.

Кадриль кончилась. Маргарита взяла из прически красный лотос, приколола его себе на плечо и радостно воскликнула:

— Назначаю приз! Лотос приносит счастье — он достанется тому, кто сорвет его у меня.

Она выехала на середину арены. Гастингс первым начал погоню, но, как ни хорошо он ездил, ему не удавалось догнать дочь, так как Маргарита при его приближении уносилась стрелой, и ее веселый смех раздавался на противоположном конце манежа.

Губернатор скоро отказался от состязания, сошел с лошади и сел с Марианной в ложу.

— Ну, мой шталмейстер, — крикнула Маргарита. — Разве вас не прельщает цветок?

Легкий румянец показался на загорелом лице капитана, его глаза блеснули, и он пустил лошадь за Маргаритой. Но она, подпустив капитана совсем близко, пригнувшись к шее лошади, погнала ее так, что пронеслась под его рукой как ветер. Он опять помчался прямо на нее, она повернула почти под прямым углом и ускользнула. Капитан из самолюбия не захотел признать себя побежденным ученицей, которую сам же научил верховой езде. Он понесся через арену и уже коснулся плеча Маргариты, но она увернулась с гибкостью змеи. Борьба разгоралась, золотистые волосы девушки выбились из-под шляпы и рассыпались по плечам, щеки зарумянились, грудь высоко вздымалась.

Маргарита погоняла лошадь голосом и хлыстом. Синдгэм все приближался, вытянутая голова его лошади поравнялась уже с платьем Маргариты, которая изо всех сил старалась сохранить расстояние, но напрасно — более крупная лошадь капитана имела перевес. Он ехал вплотную к ее иноходцу по внутренней стороне арены, лишая ее всякой возможности увернуться.

Теперь Маргарита опережала его только на голову лошади, еще круг — и лошади сравнялись. Капитан протянул руку и, продолжая бешеную скачку, сорвал цветок с ее плеча. Повернув лошадь, он осадил ее в середине арены и снял шляпу перед своей ученицей.

— Вы победили меня, — с улыбкой констатировала Маргарита. — Я рассердилась бы на всякого другого, но ученице не стыдно быть побежденной учителем… Пусть этот цветок принесет вам счастье, как думают индусы.

— Он принесет мне счастье, напоминая мою ученицу, которую я так обучил, что она чуть не победила меня.

Капитан поднес лотос к губам и прикрепил его себе на груди. Голубые глаза Маргариты потупились перед его пламенным взором, когда он целовал цветок, и нежное лицо ее покрылось румянцем. Синдгэм соскочил с лошади, чтобы помочь Маргарите, ее шляпа упала, и волосы рассыпались по спине и плечам. Одна секунда — и капитана окутала белокурая душистая волна ее волос, опьянившая его. Он крепче обыкновенного обхватил гибкий стан Маргариты, пронес ее несколько шагов и, как ребенка, поставил на песок. Маргарита стряхнула волосы с лица, приложила руки к пылающим щекам, смеясь побежала в ложу, поцеловала руки матери и ласково сказала Гастингсу, с любовью смотревшему на нее: