– Он не бросал нас, – сказала мама. – Он сделал нам подарок.

– Он отпустил нас, – негромко произнесла Элли.

Мама кивнула.

– И мы отлично справляемся вдвоем, – сказала она. – Но поверь мне: он по-прежнему тебя любит. Мне не нужно общаться с ним, чтобы знать такие вещи.

В темноте становилось все труднее разглядеть что-либо, и люди, пытающиеся отыскать местечко, где можно было бы сесть, казались смутными силуэтами на фоне фонарей. Мимо со смехом пронеслась стайка ребятишек со светящимися ожерельями, и Элли, прищурившись, различила неподалеку от их покрывала одинокую фигуру, устраивающуюся на траве. У нее замерло сердце.

Это был Грэм.

Он сел на газон, поджал ноги и запрокинул голову, глядя в ночное небо, и она поняла, что он прижимает к уху телефон. Ей очень хотелось надеяться, что он говорит не с менеджером, не с адвокатом и не с пресс-агентом. Впрочем, что-то в его позе, в расслабленном выражении его лица говорило о том, что, возможно, разговор был не с ними. Он был один, как всегда; ему каким-то образом удавалось даже в самой густой толпе быть отдельно от всех, и сегодняшний вечер не был исключением.

Фейерверки один за другим взмывали в воздух и таяли в чернильной синеве ночи. Элли закрыла глаза, но светящиеся полосы отпечатались у нее на сетчатке и продолжали рдеть в темноте. Она думала о сегодняшнем дне, о рукопожатии отца, память о котором до сих пор хранила ее ладонь, о теплом мамином присутствии рядом, но главным образом – главным образом – о том, кто сидел едва ли в десятке шагов от нее, глядя в то же самое небо.

Ей вспомнились слова, сказанные ее отцом много лет назад: «Никаких чудес здесь не будет».

Он был не прав, подумала она и сама подивилась горячности этой мысли. Даже в той закусочной не могло не быть ощущения возможности. Нужно просто знать, где искать. Даже мутное окно или заветренный яблочный пирог могут быть чудом.

– И что теперь будет? – спросила Элли. – Если во всех новостях только об этом и трубят, он тоже узнает, что мы здесь. Думаешь, он попытается нас разыскать?

– А тебе бы этого хотелось?

– Я не знаю, – призналась она честно. – Может быть, как-нибудь потом. А может, и нет. Не знаю.

– Ничего страшного, – успокоила ее мама. – У нас будет время с этим разобраться.

– Мне в самом деле очень жаль, – снова повторила Элли.

На этот раз она и сама не знала, за что именно извиняется; слишком большой у нее был выбор.

– Эй… – Мама протянула руку и погладила ее по щеке. – Все образуется.

– Каким образом? – тонким голосом спросила Элли.

– Нам с тобой очень повезло, – сказала мама. – Похоже, всех куда больше интересует другая часть истории. По всей видимости, Грэм Ларкин куда интересней людям, чем Пол Уитмен. – Она с улыбкой покачала головой. – Этого я точно предусмотреть не могла.

Элли снова покосилась на спину Грэма. Он уже договорил по телефону и теперь сидел, глядя в небо.

– Это очень кстати, – сказала она. – Отвлекает на себя внимание.

– Только пока он здесь, – согласилась мама, отклоняясь назад. – Но через пару дней он уедет, и тогда все закончится.

В вышине расцвел очередной фейерверк. На сей раз это было фиолетово-зеленое кольцо, но Элли его не видела. Все ее внимание было поглощено Грэмом, и, когда он обернулся, его глаза сразу нашли ее взгляд. Они долго сидели так, пока с неба дождем сыпались искры. Ночное небо озарил следующий залп, потрясший Элли откуда-то изнутри, точно волна жара и пламени, точно свеча, точно лихорадка, точно ожог.

«И тогда все закончится», – вспомнила она слова мамы, по-прежнему глядя на Грэма.

* * *

– Привет! – одними губами произнес он со своего места.

– Привет! – немедленно отозвалась она.

24

К утру ровным счетом ничего не напоминало о празднике, словно и не было ни оркестра, ни салюта, ни еды, ни игр. Сквер, мимо которого в золотистых рассветных сумерках шел на съемочную площадку Грэм, выглядел в точности так же, как и всегда, – пятачок зелени в самом центре города, тихий, пустынный и весь в капельках росы. Не осталось ни брошенных стаканчиков, которые гонял бы ветер, ни опаленных петард и обгоревших бенгальских огней, разбросанных по обочинам, ни даже проплешин примятой травы там, где вчера вечером, точно яркие кусочки гигантского квилта, были разложены покрывала.

Осторожно, стараясь не разлить, Грэм сделал глоток кофе, который прихватил из отеля; улица пошла под уклон к морю. Впереди он увидел Мика; заспанный и небритый, тот шел через дорогу, держа в руке бадью с кофе, которая была раза в два больше, чем у Грэма.

– Никак это наш местный чемпион по боксу? – протянул он, остановившись, чтобы подождать Грэма. Тот собрался с духом, готовясь к выволочке, но, к его изумлению, Мик, похоже, вовсе не сердился. Наоборот, он с трудом сдерживал смех. – Не зря говорят, в тихом омуте черти водятся, – покачал головой он. – Впрочем, судя по тому, что я читал, ты одним ударом уложил плохого парня и завоевал сердце девушки, верно?

– Мне в самом деле очень жаль, Мик, – начал Грэм. – Я вовсе не хотел так всех подвес…

Мик отмахнулся от его извинений.

– Все в порядке, – сказал он. – Я с утра уже говорил с Гарри. Он настоящий волшебник. Скандал замят.

Грэм воззрился на режиссера:

– Каким образом?

– Я же говорю, – пожал плечами Мик, – волшебство. Он представил всю историю совершенно в ином свете. Думаю, ему даже адвокаты не понадобились.

Впервые за два последних дня Грэм почувствовал, как расслабились его сжатые челюсти, и выдохнул с облегчением, изумленно качая головой.

– Но вся эта шумиха? – сказал он. – Наверняка она некстати для…

– Она всегда для чего-нибудь да кстати, – перебил его Мик. – Первое правило бизнеса. И потом, исполнителю главной роли никогда не помешает добавить образу толику брутальности.

Грэм опустил глаза на свою руку, которая до сих пор так и не прошла.

– Наверное, – сказал он. – Но мне все равно очень жаль. Правда.

– Две минуты, Ларкин, – простонал Мик.

– А?

– Ты и двух минут не продержался в новом образе.

– Прости, – снова сказал Грэм, и Мик закатил глаза.

– Послушай, если ты сможешь выдать этот образ сегодня на площадке, мы без проблем уложимся в график.

Он хлопнул Грэма по плечу и зашагал к фургону службы развозки питания.

Едва Грэм показался на площадке, как ему замахала ассистентка и немедленно потащила его в гримерку. Время уже поджимало, всем хотелось закончить съемки по графику, и атмосфера общей спешки придавала всему происходящему сходство с последним днем в летнем лагере. Уже в понедельник им всем предстояло снова встретиться в Лос-Анджелесе: последние две недели съемок должны были пройти именно там. И все равно сегодняшний день казался прощальным аккордом. И как в любом прощальном аккорде, в нем радость мешалась с грустью.

Грэм уже уселся на раскладной брезентовый стульчик; гримерша с пуховкой склонилась над ним, с недовольным выражением лица глядя на его облупившийся от солнца нос, но тут он заметил Гарри, направляющегося к ним через площадку. Он разговаривал по телефону, жестикулируя свободной рукой, и на его плечах тяжким грузом лежала усталость. Но когда он вскинул глаза и увидел Грэма, его губы дрогнули в улыбке. Он остановился и показал ему большой палец, но, когда Грэм начал подниматься со стула, замахал руками, делая ему знак сесть обратно, и ткнул в свой телефон. Еще какое-то время он постоял на месте, широко улыбаясь и вновь показав Грэму большой палец, потом пошел дальше своей дорогой.

Оливия устроилась на соседнем стульчике рядом с Грэмом; гримерша принялась обрабатывать его лицо пуховкой, и он, не выдержав, чихнул. Женщина отстранилась, недовольно нахмурившись, потом начала все сначала, неодобрительно качая головой.

– Я слышала, он добился, чтобы тебя выпустили под залог, – протянула Оливия, кивнув вслед Гарри, когда толстяк скрылся за углом трейлера. – Даже я должна признать, что это был впечатляющий поворот дела. Он умудрился представить тебя героем, защищающим любовь всей своей жизни от страшного злого папарацци. – Она округлила глаза. – Неплохо.

– За это я и плачу ему бешеные бабки, – заметил Грэм с улыбкой.

– Думаешь, у него еще есть свободное местечко под крылышком?

– Для тебя ни у кого никакого места не хватит, – поддразнил он ее.

– Да уж, свою минуту славы ты получил, – закатила она глаза, хотя в ее голосе слышалось легкое восхищение. – И твоя подружка тоже. У меня такое чувство, что я угодила в альтернативную реальность, где всех интересуешь исключительно ты.

– Не переживай, – со смехом утешил ее Грэм. – Через несколько дней ты вернешься в свою привычную реальность к своим клубам и магазинам.

– А ты вернешься домой к своему поросенку.

– Ну да, а пока, если тебе нужна консультация на тему того, как привлечь к себе внимание прессы, обращайся, – сказал он, вскидывая руки. – Я с радостью тебе помогу.

– Твои методы оставляют желать лучшего, – отбрила она, но он видел, что этот разговор ее забавляет, и, когда гримерша отступила назад, чтобы оценить результат своего труда, он сделал глубокий вдох.

Члены съемочной группы готовились к сегодняшним съемкам, и кипучая деятельность наполняла предстоящий день ощущением предвкушения чего-то хорошего. Именно в такие минуты, вдали от фанатов, когда на него еще не были направлены камеры, он чувствовал в себе пульсацию какой-то странной энергии, которая наполняла его несокрушимой уверенностью, что впереди ждет хороший день.

Грэм вышел из гримерки и двинулся туда, где его ждал Мик. По пути он поднял голову и посмотрел на небо, бледно-голубое, все в черных запятых птичьих крыльев, точь-в-точь негатив вчерашнего салюта. Он перевел взгляд на отель и поймал себя на том, что вспоминает вчерашний вечер, когда он стоял на этом самом месте и смотрел, как стайки детворы шныряют в толпе, размахивая бенгальскими огнями, точно волшебными палочками.

Все было в точности так, как, по его представлениям, должны были праздновать здесь Четвертое июля, в точности так, как праздновали его в тех краях, где он вырос, но все равно где-то в глубине души у него возникло желание пройти мимо всего этого, просто пойти куда глаза глядят и посмотреть, куда он выйдет. День выдался насыщенный и успел вместить в себя и морское путешествие, и поездку на автобусе, так что отправиться куда глаза глядят – не важно, на север или на юг, на запад или на восток, пока он не заплутает, – казалось достойным завершением его пребывания в Хенли.

Когда оркестранты отыграли последние ноты своей мелодии и опустили инструменты, толпа затихла в ожидании. Грэм запрокинул голову, глядя на небо, хотя на нем ничего не было видно, кроме слабого мерцания звезд. От созерцания звездного неба его оторвал телефон, завибрировавший в руке. Грэм сунул его в карман по пути к выходу, но не смог найти в себе сил перезвонить ни одному человеку из тех, кто пытался дозвониться до него весь день. У него просто не было настроения сейчас разговаривать с адвокатами, агентами и пиарщиками. Все это было частью его лос-анджелесской жизни. А он пока что находился здесь, в Хенли.

Он собирался уже отключить телефон вообще, когда понял, что звонит мама.

– Привет, – произнес он, поднося трубку к уху, и запоздало сообразил, что она может звонить потому, что видела его в новостях.

Такая возможность сразу даже не пришла ему в голову; родители и актерская карьера существовали практически на противоположных полюсах его жизни, и пытаться совместить их друг с другом было все равно что стараться навести размытую картинку на резкость.

– Привет, – сказал он, и тут в трубке зашуршало.

– Погоди секунду, – сказала мама Грэму, который двинулся между покрывалами, там и сям разложенными на лужайке, к краю сквера. В темноте можно было не опасаться, что его узнают, хотя кое-кто из отдыхающих провожал его взглядом прищуренных глаз. В трубке послышался смех, потом что-то щелкнуло, и слышимость стала лучше; похоже, мама включила громкую связь. – Папа тоже хочет с тобой поговорить.

Грэм закрыл ладонью свободное ухо, чтобы лучше слышать, и опустился на прохладную траву в дальнем конце сквера.

– У вас там все в порядке? – спросил он, хотя не был уверен, что хочет знать ответ.