Еще одна деталь то ли датской архитектуры, то ли датской культуры, поражающая воображение: маленькие батуты, встроенные в уровень дорожки. Нет, это не развлечение для детей, как можно подумать. На этих батутиках прыгали все: взрослые, дети, школьники, студенты. Как тут удержаться и пройти мимо? Никто не оставался равнодушным к этому случайному удовольствию, разве что Крапивин. Вот и Катя, как всегда, не смогла устоять. Отпустила Димкину руку, прыгнула на резиновый коврик, который пружинисто подбросил ее вверх. Некоторое время Катька прыгала, смеясь и по-детски задыхаясь от восторга. Впереди нее легонько подпрыгивала старушка, и это не было чем-то из ряда вон выходящим, а дальше с усердием скакал мальчишка лет семи. Оказывается, как мало нужно человеку для радости. Ее легко найти в простых и незатейливых вещах, если только захотеть. Для горя нужен повод, а для счастья поводов быть не должно.

— Антистресс, — минутой позже довольно улыбалась Катя, поправляя рассыпавшиеся по плечам волосы. Стягивая их в хвост, найденной в кармане куртки резинкой. — Дима, не хочешь расслабиться?

— Хочу. Но только не таким способом.

Катя ответила понятливой улыбкой. Он прочитал в ней и согласие, и предвкушение, и безграничную нежность.

— А мы уже год вместе, ты помнишь?

— Да? Уже год? — как будто удивился и задумался: как тянется время бесконечно долго в злые и тревожные дни и как — Да. Ровно год назад, ты примчался на эти гонки злой как… очень злой, — бросила на любимого озорной взгляд.

— Конечно. Ты меня тогда страшно выбесила.

— Я старалась.

— Наглая девочка. Ни стыда, ни совести, — усмехнулся. — Некоторые мне слово боятся сказать, но только не Катя.

— Эти некоторые не знают тебя с детства, не росли с тобой практически в одном доме. Они не носились с тобой по лестницам, не ели наперегонки пирожные, не привязывали бинтиками надломленные ветки маминых фикусов.

Крапивин рассмеялся:

— Это точно.

— Или эти месяцы расставаний не считаются, не входят в год?

— Как это не считаются? Или ты с первого по пятнадцатое чувства выключаешь, а с шестнадцатого по тридцатое включаешь?

— Нет, конечно.

— Даже когда мы не рядом, все равно что-то происходит. Ты же думаешь, чувствуешь, что-то решаешь внутри себя.

— Ну, да, — согласилась Катя и замолчала.

— Я, если честно, забыл про эту дату.

— Не сомневалась, что забудешь. Но ты не переживай, я не собиралась сегодня праздник устраивать.

— Ох, что ты, у нас столько значимых событий за год произошло, что каждый месяц пришлось бы что-нибудь праздновать.

— Не издевайся.

— Даже не думал.

Они неспешно побрели дальше, шагая в плавном ритме, дыша с тем умиротворением, какое можно чувствовать, лишь находясь в полной внутренней гармонии. Катя вспоминала прошедший год. Раньше казалось, что не сможет отпустить все горькое — не забудется оно. Но сейчас все острое и тревожащее стало безвкусным и поблекло. Почти не трогало. Осталась только жалость упущенного времени, хотя понимала, что по-другому сложиться не могло. Какие-то решения и мысли в то время были недоступны, находясь как будто за крепкой заслонкой.

Вспоминать плохое не хотелось, сейчас жила со свободным и легким сердцем, но, чего скрывать, изменения эти дались нелегко. Переборола и сомнения, и страх, и неведение будущего. Менять свою жизнь нелегко. Нелегко воплощать мечты в реальность, даже если в этом видится весь смысл существования. А когда прежняя жизнь становится невыносимой, остается один выход: довериться. Она это сделала, найдя в себе силы и желание. Доверилась Диме, улетела с ним, оставив позади боязнь сделать очередную ошибку.

— Тебе нравится здесь? — спросил Крапивин, осознав, что ни разу не интересовался этим вопросом.

— Да, — улыбнулась Катерина— Нравится.

— Это хорошо, — улыбнулся тоже. — Потому что в ближайшее время я не планирую никуда переезжать, придется тебе жить здесь. А может, и никогда не планирую. Не знаю. Посмотрим.

— А я думала, куда-нибудь в солнечную Тоскану… нет?

— Точно не сейчас. Знаешь, если ты не влюбилась в Копенгаген с первого взгляда, ты не полюбишь этот город уже никогда. Если он не откроется тебе сразу, то ты не поймешь его никогда.

— Наверное, — задумчиво ответила Катя, бросая взгляд по сторонам.

Она полюбила этот город. Он не казался мрачным и тоскливым, она видела его распахнутым солнечным лучам и любопытству людей. Ей нравились сверкающий глянец витрин и канареечные стены с красновато-коричневыми крышами, нравились бронзовые памятники, покрытые патиной, и старинные застройки, органично соседствующие с современными домами. Все равно, где жить, лишь бы с Димой. Теперь ее дом здесь, рядом с ним. Так она считала, но мысли эти дались не сразу, было непривычно. Поездка к родителям помогла окончательно перестроиться. Потому что настоящий дом там, где твоя душа, там, куда хочется возвращаться. А ее душа осталась с Димой. Несмотря на то, что очень соскучилась по друзьям и родственникам, горела желанием уехать обратно — быстрее вернуться к Крапивину.

Прожив с ним бок о бок несколько месяцев, поняла, что никогда он не вернется жить в Россию. Дима сжился с этим местом, сросся, он похож на этот город — такой же немного закрытый и сдержанный, для кого-то вообще непонятный. Влившись в его ритм жизни, наблюдая за ним день за днем, постигла удивительную истину: знать и понимать человека, это разные вещи. Можно знать об упрямстве или жесткости, но не понимать их предела и степени. Можно предполагать тонко чувствующую натуру, но не осознавать ее глубины. Катерина потихоньку разбиралась в этих премудростях, день за днем черпая что-то новое и неизведанное во взаимоотношениях со своим мужчиной.

На набережной не было ограждений, они остановились у самого края, у воды, лицом к морю, в шаге от обрыва. Дима обнял Катю за плечи. Она прижалась к нему спиной, ежась от приятного озноба, который охватывал каждый раз, как его руки обнимали ее. Притиснулась к нему с той расслабленной уверенностью, какую может позволить себе только глубоко любящая и любимая женщина.

Он коснулся губами ее щеки и замер, чувствуя через это легкое касание губ всю Катю. От природы живая и гибкая, Катюша быстро перестроилась и приняла все изменения с той легкостью, на которую способна лишь молодость. И сильный характер. Не глупая, не маленькая его Катюша, а очень упрямая. Но она обязательно научится пускать свое упрямство по нужному руслу, научится его контролировать.

В дрожащем блеске воды отражалось небо. Пронзительно и беспокойно о чем-то кричали чайки. То летели они низко над водой, то взмывали вверх, кренясь на широких острых крыльях. Удивительно соединялось стоящее перед глазами с чувствами, что Дмитрий испытывал. В нем тоже временами, подобно одинокой чайке, вскрикивала какая-то необоснованная тревога. Наверное, потому что всегда знал: жизнь штука справедливая — за быстрое счастье обычно приходится дорого платить.


Глава 22


Стараясь не разбудить любимого, Катерина осторожно выбралась из-под одеяла. Со вздохом выпрямилась на кровати и спустила ноги на пол. Ступни утонули в высоком ворсе ковра.

— Что случилось? — Не то чтобы Дима подхватывался от каждого ее шевеления, но за эту ночь Катя вставала уже четыре раза.

— Таблетку хочу выпить, что-то плохо мне.

Чувствовала себя ужасно. Тянуло низ живота, и иногда простреливало справа острой болью.

— Давай врача вызовем, — не на шутку встревожился Крапивин.

— Дима, ну какой врач, — натянуто засмеялась она, — это просто женское недомогание. Так у многих бывает во время месячных.

— Раньше с тобой такого не случалось.

— Ну, раньше не случалось… Может, простыла. Возможно, все дело в частых перелетах — в организме произошел какой-то сбой.

— Ты сама себе диагноз поставила?

— Дима, не занудствуй, — с небольшим раздражением сказала Катя и, собравшись с силами, оттолкнулась от кровати. Ей не очень нравилось обсуждать с ним эту тему.

Поднявшись, качнулась. Но быстро обрела равновесие и поплелась на кухню, выходя в узкий проход между спальней и гостиной. Квартира была погружена в темноту, но Катя не включала верхний свет, довольствуясь лишь слабым лунным, льющимся сквозь огромные окна.

Раньше, действительно, подобной боли не испытывала, все проходило гораздо легче. Никакого особенного недомогания не чувствовала, кроме обычного дискомфорта в такие дни. А сегодня не могла терпеть боль, решилась на обезболивающее, хотя не принадлежала к числу тех, кто глотает лекарства по поводу и без.

Включив свет над барной стойкой, открыла ящик, в который накануне кинула блистер с таблетками. Налила воды в высокий стакан и сунула в рот обезболивающее. Заметила, что рука дрожит и смутилась собственной слабости. Выпив воды, скривилась от приступа тошноты. Приложила руку к груди и сглотнула несколько раз, пытаясь протолкнуть застрявшую в горле таблетку. Лоб покрылся холодным потом, а по спине побежал неприятный озноб.

Легкая тошнота мучила ее и до этого дня. Катя успела подумать о возможной беременности. Ведь когда живешь с мужчиной полноценной регулярной жизнью и испытываешь схожие признаки — первая мысль именно об этом. Хотя не помнила, чтобы пропускала противозачаточные таблетки. Ну, было дело, выпивала на пару часов позже. Собиралась даже тест купить, потому что к тошноте прибавилась еще и задержка, но не понадобилось. Месячные все же начались, только не, как обычно на второй день после отмены таблеток, а на шестой. Все-таки Дима прав: нужно сходить к врачу. Она обязательно это сделает, но позже, когда кончатся критические дни.

Справившись с приступом, Катя не вернулась в спальню, а прошла в гостиную и встала у окна. Коснулась кончиками пальцев прохладного стекла, увела взгляд в темную даль. Сорок шестой этаж. Весь Торонто у нее под ногами. Полтора месяца они с Димой жили в Канаде, в этой квартире. А она все никак не могла привыкнуть к этому ошеломительному виду из окна. С этой высоты город как на ладони. Окутанный золотой паутиной сверкающих огней.

Луна слабо подсвечивала из-за густых облаков. Темное небо сливалось с такой же темной гладью воды, стирая отчетливую линию горизонта. Здесь тихо. И по-другому дышится. Ниже, в домах, которые ближе к земле, если приоткрыть окно, всегда можно услышать какие-то посторонние шумы. А тут — только тишину. Мертвую.

Катя приникла лбом к стеклу, все дальше проваливаясь в эту тишину, все дальше уходя бесцельным взглядом с страшную темноту неба. Оно вдруг за какую-то долю секунды стало иссиня-черным и превратилось в воронку. Гасли перед глазами ночные фонари города, блекла золотая паутина, тяжесть в теле стала невыносимой, и колени подогнулись…Сознание снова возвращалось тяжело и медленно — незнакомым голосом, неприятным белым светом в глаза, нестерпимой тошнотой, болью в животе. С болезненно вялым удивлением Катя отметила, что этот незнакомый голос рядом, верно, принадлежащий врачу, говорит по-русски. Но смысл слов все равно понять не могла. Не было сил до конца разомкнуть свинцовые веки. Когда пыталась, перед глазами мелькали радужные пятна. А врач продолжал ее о чем-то спрашивать. Гулко стучался его настойчивый голос в ушные мембраны. Единственное, что могла различить четко, это свое имя. Наконец открыла глаза и словно скинула с себя защитное покрывало: боль и тошнота резко увеличились. Тело запульсировало неприятными ощущениями.

— Тошнит? — спросил, склонившись к ней, молодой мужчина с чуть впалыми щеками.

— Да, сильно, — шевельнула губами, будучи не в состоянии издать какой-то звук. Горло драло, будто песка наглоталась.

— Это реакция на наркоз. Такое бывает. Сейчас вам введут противорвотное и обезболивающее. Вы сможете еще поспать.

Катя прикрыла на секунду веки, соглашаясь. В следующую минуту обеспокоенно обвела комнату глазами, ища Диму. Он, конечно, находился в палате, но его вниманием уже завладел доктор. О чем они тихо переговаривались, Катерина уловить не смогла. Да и не пыталась. Мечтала только, чтобы обезболивающее подействовало быстрее, терпеть боль становилось все труднее. А говорили, что операция не сложная и боли особенной не будет, и домой выпишут через несколько дней. Сейчас казалось, что на ноги она уже никогда не встанет: не могла ни говорить толком, ни двигаться. Помнила, как на короткое время пришла в себя после операции, как ее перевезли в эту палату. Интересно, который час? Наверное, уже утро.

Медсестра сделала Кате несколько уколов и вышла вслед за врачом. Палата опустела. Крапивин двинулся к кровати и сел на стоящий рядом стул. Пригнулся к Катерине, положил ладонь ей на лоб, прижался теплыми губами к виску.