— Видишь? — выдохнула Блэр. — Тогда почему? Фло, мы давно с тобой дружим. Почему?

— Потому что… — Фло, прищурившись, посмотрела на Блэр. Возможно, в данном случае, чтобы продать, ей потребуется кое-что сверх обычного жаргона. Она заговорила немного резче, но совсем немного, только чтобы вывести Блэр из апатии. — Я же уже говорила, — начала она. — Я делаю звезд. Я знаю одного дилера, который утверждает, что он продает «историю искусства». Некоторые дилеры даже торгуют искусством. Другие продают… впрочем, неважно, что они там продают. Но я продаю звезд. Ты вдумайся. Некоторые художники и скульпторы сегодня зарабатывают больше киноактеров, спортсменов или рок-певцов. Поэтому я сначала продвигаю художника, а уж потом искусство. Поэтому Эйдрия, эта крикливая корова, и Леон, этот сексуальный плейбой, пользуются такой популярностью и, должна добавить, очень богаты благодаря мне. Они ведут развеселую жизнь, оба обладают определенной харизмой. Именно по этой причине их приглашали в Белый дом, а меня нет. Они — звезды. А я забочусь о том, чтобы на них всегда падал свет. Ты же сама знаешь по своим музейным экспонатам: необходимо, чтобы звезды сверкали не только в глазах покупателей предметов искусства, но и в глазах общественности, чтобы они не погасли. — Фло презрительно рассмеялась. — А что это за общественность? Люди, которых даже знатоками не назовешь. Они ничего не хотят знать. И не хотят думать. У них одно желание — насладиться тем, что в данный момент модно. Им нужен глянец. Американцы все ушиблены звездами, и им глубоко наплевать, кто эта звезда — сумасшедший, убийца или мессия.

— Почему же, — возразила Блэр с некоторым раздражением, — ты создаешь звезды именно в искусстве, если так плохо думаешь о культуре, которая преклоняется перед звездами?

— Потому что я обожаю деньги! — Фло снова засмеялась и обняла Блэр за плечи. — Пошли, я из-за тебя опаздываю. Теперь тебе придется распорядиться, чтобы Уильям завез меня по пути домой. Я только пытаюсь отвлечь тебя от мыслей о «диалоге».

— Но это удачная идея, Фло. Сначала у меня на стенах, потом, когда мы добьемся хороших отзывов в прессе и поработаем над этой концепцией парочку лет, добавляя время от времени интересные работы, чтобы было о чем говорить за ужином, я передам все эти картины «новому крылу», перевезу весь «диалог» туда. Возможно, если эти полотна повисят все вместе какое-то время, они что-нибудь и скажут… — Рука Блэр остановила Фло как раз в тот момент, когда она закрывала кованую калитку у выхода. — Стой! Там был кто-то новый. В заднем зале. Около стены. Я только что вспомнила. Похоже на кучу маленьких коробочек, родившихся из одной большой коробки, что-то вроде рисованного коллажа. Нечто голое и грубо нагое. Кто это был?

— О, это не продается! — Фло почти пропела эти слова. Ну наконец-то. Я еще умею работать. Просто Блэр сегодня какая-то замедленная. — Картина моя. Я как раз собираюсь заказать для нее раму. Эту девчушку я разыскала в Хобокене. Ты же знаешь, многие из них не могут позволить себе жить даже в «Шпалах». Там теперь стало так чинно, будто это прибежище врачей, юристов и парикмахеров. — Фло позволила себе вернуться в магазин, по-кошачьи улыбаясь (будь я проклята, если снова достану эту шипучку, подумала она), и остановилась рядом с Блэр и ее «находкой». Если бы Блэр не была в такой прострации, когда пришла, она бы увидела ее сразу. Игра началась.

— Слушай, Блэр, я же сказала тебе, картина не продается. Я не думаю, что из этой девчонки получится «звезда». Мне просто нравятся ее работы, вот и все. Картина моя.

— Твоя? Надолго ли? Как «Апельсин»? — Блэр впервые за день почувствовала, что ожила. Она не отдавала себя отчета, нравится ей картина или нет. Главное, у нее вдруг появилась цель, ей бросили вызов, причем чем нелепее, тем лучше. Ее чековая книжка, как правило, побеждала, но все же ей нравилась эта игра, потому что результат был непредсказуем. Никогда нельзя быть уверенной до конца. И еще ей нравилась Фло. Она была жесткой, но честной. — Говори, сколько? Не забывай, художница из Хобокена! Мне придется повесить ее в качестве примера иностранного языка на моей стене с «диалогом»! — Она сама рассмеялась своей шутке.

«С ньюйоркцами это всегда срабатывает», — думала Фло. Кто-нибудь со Среднего Запада просто прочитал бы: «Не продается» — и двинулся дальше. Техасцы вообще были особой породой. Однажды, когда она попробовала этот трюк с женщиной из Далласа, та решительно покинула галерею и бросила через плечо:

— Прекрасно! Мои деньги возьмет картье. Они продают все, что выставлено на продажу! Но жители Нью-Йорка, да благословит их Господь, обожают получать то, что нельзя получить.

— Фло, ради всего святого, ты же сможешь ходить к нам и смотреть. Так сколько? — Глаза Блэр насмешливо блестели.

— С рамой или без? — спросила Фло. Она пошла, чтобы налить еще минеральной воды, прикидывая, как будет рассказывать об этой сделке сегодня за ужином. Там будет человек тридцать гостей, никак не меньше. Вот так-то. Еще до конца ужина она продаст по меньшей мере две картины этой «девчушки».

Глава пятнадцатая

Свежий воздух! Димитриос вышел на террасу, чтобы вдохнуть глоток свежего воздуха. Сильный ветер с моря принес утреннюю прохладу, но солнце ярко светило, и он был рад живительному ощущению пространства и свободы, которым мог насладиться после недельного пребывания в своей афинской квартире, в окружении бетона, автомобильных выхлопов и городского шума. Здесь же по выходным не было никаких звуков, кроме гула ветра; его дом располагался так высоко, что даже в шторм сюда не доносился шум прибоя. Единственным достоинством его городского жилья было то, что из окон гостиной он мог видеть Акрополь — одно из самых потрясающих зрелищ, особенно ночью.

Димитриос опустил взгляд на мозаичных дельфинов, играющих на полу его патио, и почувствовал, как радость открытия заряжает его мозг. Этих дельфинов он скопировал с Кносского дворца на Крите. Теперь он вдруг снова вспомнил Кносс. Если дворец на самом деле был некрополем, а не королевским и религиозным административным центром, как считали раньше, то это радикально меняет все принятые теории относительно древней минойской культуры Крита. Тогда получается, что это куда более близкая Египту культура, и все же снова остается пробел между темными, ориентированными на смерть культурами Востока и более поздними, жизнеутверждающими достижениями классических Афин. Димитриос ногой провел по контору спины дельфина на гладкой белой гальке, которая ярко выделялась на синем фоне сланца. Даже синий цвет был символом траура.

Он вернулся в дом и продолжил писать письмо Таре.

— «Подумай об этом!» — нетерпеливо написал он.


Вот тебе факты. Хрупкий гипс в качестве пола и лестниц в нижних комнатах и известняк и сланец на открытом воздухе и в местах прохода. Это не может быть случайностью. Керамика из яичной скорлупы не совместима с реальным проживанием людей. Либо эти объекты есть исполнение какого-то обета, как мы всегда предполагали, либо эти помещения предназначались для мертвых, для духов. Изображения женщин, обнажающих свою грудь, — символ скорби в египетских и еврейских траурных ритуалах — в окружении змей. Мы называем их богинями или жрицами змей, хотя известно, что бытовало мнение, будто мертвые возвращаются в форме рептилий, чтобы взять подношения пищи из могильников. Я же читал Геродота десятки раз! Как мог я не заметить такое явное сходство, когда он описывает египетские лабиринты, в которых он посетил верхние комнаты, потому что не смог проникнуть в нижние, где жили мертвые? Если эта новая теория подтвердится, значит, соревновательные игры, которые я называл в своих лекциях «изобретением игры», проводились в честь мертвых! Перепрыгивание через быка было вовсе не спортом, а жертвенным ритуалом, смертельной драмой, которая по сей день воплощается в испанских корридах. Тара, я могу продолжать до бесконечности, до подробностей описаний высеченных изображений розы, которая, мы все знаем, была священным цветком Афродиты. Ее возлагали на могилы и в Греции, и в Италии, и даже сегодня ее можно встретить на надгробных камнях турков и израильтян. Изучая историю, мы были скорее слепыми, нежели пытливыми. Мы впитывали умозаключения тех, кто ушел до нас, тогда как нам следовало постоянно проверять их и смотреть на руины свежими глазами. И я был как все! Нет, хуже, потому что, если эти заключения ошибочны, я передавал их другим.

Последние три дня я провел с немецким геологом, которого осмеяли в археологическом сообществе, принимающим заключения конца века как истину в последней инстанции, а он, скажу тебе, вполне может быть прав.

Помнишь доклад, опубликованный Американской археологической группой в Техасе, которая подтвердила, что пепел от извержения вулкана в 1500 году до нашей эры был обнаружен в западной части Крита, почти на полпути к Египту? Я написал письмо руководителю Отдела океанологии, который возглавлял команду дайверов, чтобы узнать, не захочет ли он присоединиться к нам в исследовании этого района. Медленная эрозия грунта после римского периода на Восточном Крите делает подводные исследования возможными. Помнишь, Гомер называл около сотни критских городов. В некоторых из них можно проводить раскопки, чтобы либо подтвердить, либо опровергнуть эту теорию. Мы должны позаботиться об оборудовании, которое позволило бы нам спуститься как можно глубже, чтобы найти то, что нам нужно. Кроме того, необходимы роботы и лазерные камеры для предварительного осмотра. С нами хочет отправиться геолог, вместе с Думасом, разумеется, который практически не находит на Крите ничего интересного, после того как отыскал возможные свидетельства человеческих жертвоприношений. Получается, что я сколачиваю команду из трех стран. Аристид, да благословит его Господь, снова поможет с финансами. Это может стать одной из самых замечательных экспедиций века. Я не стану сам публиковать результаты, это сделаешь ты. Теперь время…


Димитриос услышал, как хлопнула крышка почтового ящика, отбросил ручку и торопливо направился к ящику. Тара уехала почти две недели назад. Сегодня обязательно должно быть письмо. Прекрасно! Вот оно.

Он пробежал первые две страницы: воссоединение с семьей, ее младший брат и впечатление от его работ, Нью-Йорк, как он прекрасен и оживлен, ресторан, в котором она побывала с Леоном, Блэр и Перри, его ужасно не хватало — как бы не так, подумал Димитриос, заметив, что в ресторан они ходили вчетвером. Наконец, на четвертой странице она коснулась своей работы.


Дела на выставке идут хорошо. Я прекрасно лажу с координатором выставки Пьером Агустом, и он, похоже, искренне восхищен теми находками, которые мы собираемся выставлять. Но есть и проблемы. Одна из них заключается в том, что здесь, в музее, все чересчур заорганизованно. Они выставляют экспонаты по типу — стекло рядом со стеклом, затем серебро, затем бронза, зачастую без всякой связи с датой и местом, где они найдены. Это не имеет значения для профанов в области истории, но удивит серьезного посетителя. Хотя музей и осознает важность наших находок, он рассматривает экспозицию скорее как развлечение, а не историческую иллюстрацию. Мне кажется, что экспонат прежде всего должен быть точным. Мне очень стыдно просить о помощи, тем более что я знаю, как ты мне доверяешь, но, если ты сможешь выкроить время, мне кажется, тебе все же стоит приехать и самому разобраться в ситуации. Ведь это очень важно, и меня просто убивает, что я не могу сделать все так, как нужно.


Димитриос дочитал письмо до конца. Улыбнулся. Она, похоже, снова просмотрела его статью. Что она скажет, когда прочтет его письмо о Крите?


Журнал я нашла у Леона Скиллмена. Я все еще не видела его скульптур, но мой брат о нем знает. Леон настаивает, чтобы я дождалась открытия нового крыла музея, тогда смогу их увидеть в подходящей обстановке. Мне, разумеется, до смерти хочется на них взглянуть, но придется сдержать нетерпение и подождать несколько недель. Здесь так увлекательно. Я совсем не вспоминаю то, что было, я открываю для себя новое.


Димитриос подошел к столу и задумчиво посмотрел на письмо, которое собирался послать Таре. «Какой же я болван, — подумал он. — Снова пытаюсь дотянуться до нее через нашу общую любовь к работе». Леон Скиллмен ведет себя с ней как мужчина. Он устраивает ей сюрпризы, накаляет обстановку. Он окружает ее романтикой. У него все снаружи, у меня же — внутри. Какая нелепая ситуация! Я снова и снова повторяю одну и ту же ошибку. Почему я не могу показать ей, что люблю ее, а не только ее отношение к работе? Почему я не даю ей возможность увидеть во мне мужчину, настоящего, живого, дышащего?

Димитриос пошел в спальню и открыл бархатную коробочку. В ней лежал его подарок, приготовленный Таре на именины. Он собирался отправить его вместе с письмом. Отправить почтой? Ты, наверное, сошел с ума, выругал он себя, чувствуя поднимающийся в нем гнев. Как можно быть таким дураком? Он посмотрел на золотой браслет. Он заказал его у старого мастера, который делал идеальные копии музейных экспонатов. Этот умелец даже использовал древние методы почти утерянной техники филиграни. Этот тройной золотой браслет оканчивался фигурой Посейдона, оседлавшего волну. Она будет носить его выше локтя, как носили такие браслеты женщины Древних Афин. Он прекрасно сочетался с серьгами и кольцом, которые он подарил ей раньше. Что же, безусловно, это были романтические подарки, думал он, пытаясь хоть немного себя утешить. Но как он их преподносил? Один раз во время шумной вечеринки, когда вокруг стояли коллеги, а в другой раз после рабочего дня в переполненном ресторане. И Тара сочла эти подарки приятным, но вполне естественным выражением их общей любви ко всему классическому. Скиллмен же водил ее на прогулки вдоль берега моря под луной. Тут уж мотивы не перепутаешь!