– Нет! Наоборот – мне очень нравится ваше исполнение.

Он сразу же пошел к себе в комнату и быстро закрыл за собой дверь, как будто боялся, что она может последовать за ним.

Однажды, когда Эдна была в комнате Бетони, он начал играть «Я пьян от твоего взгляда», и Эдна начала рыдать.

– Он знает, что я обожаю эту мелодию, и он знает, что я сейчас у тебя! Боже мой, ты, наверное, считаешь меня ужасно глупой, но я страдаю!

Как-то вечером, когда Бетони пошла на почту, чтобы отправить свои письма, Эдна стояла у дверей мистера Торзби и слушала, как он играет гаммы. Бетони сделала вид, что ничего не видит, спокойно спустилась вниз по лестнице и пошла по своим делам. Когда она вернулась, Эдны уже не было, а мистер Торзби играл сонату Моцарта.

В Троицын день Бетони и Эдна прогуливались в парке. Был жаркий солнечный день, по аллеям ходило много отдыхающих. Эдна углядела среди них мистера Торзби. Он лениво прохаживался у утиных прудов.

– Вон Эдвард! – сказала она. Потом схватила Бетони за руку и потащила ее туда.

– Я была уверена, что он придет. Он знает, как я люблю слушать оркестр в парке.

Мистер Торзби шел им навстречу, рассеянно посматривая на толпу. Когда Эдна и Бетони были уже недалеко, он рассеянно глянул на них, потом перевел взгляд на детей, которые играли в мяч, и прошел мимо, заложив руки в карманы и витая в облаках.

– Бог мой! – воскликнула Эдна. – Иногда Эдвард бывает таким невыносимым. Прошел мимо. Такой мрачный. И все потому, что я не одна! Ты знаешь, так все время случается! Если со мной кто-то есть, он всегда проходит мимо.

Бетони шагала молча. Ей показалось, что мистер Торзби вообще их не заметил. Он, как всегда, думал о чем-то своем.

– Эдна, – сказала она через некоторое время. – Ты уверена в чувствах мистера Торзби?

– Уверена? – спросила Эдна. Она резко остановилась и уставилась на Бетони.

– Ты что, считаешь, что я все вру?

– Нет, я просто думаю, может, ты ошибаешься!

– Тогда ты считаешь меня дурой! – заявила Эдна, и ее пальцы в белых перчатках начали нервно крутить зонтик на плече. – Я могу быть или тем, или другим. Или лгунья, или дура! Иного просто не может быть.

– Пожалуйста, не глупи, – попросила Бетони.

Но Эдна уже завелась.

– Я уже ухожу! Ты можешь гулять одна, ты, учителка!

Она побежала прочь по зеленому склону к южному выходу на Метлок-Террас.

Бетони подумала, не последовать ли ей за Эдной, потом пожала плечами и пошла дальше. Эдна и ее проблемы подождут! День был слишком хорошим, чтобы проводить его дома.

На верху холма трое детей запускали воздушный змей. Бетони с удовольствием наблюдала за ними. Ярко-желтое полотнище змея напряглось в потоке сильного горячего воздуха, потом несколько опало, когда напор воздуха уменьшился. Затем змей запутался в ветвях дуба.

Недалеко от Бетони молодой человек тоже наблюдал за змеем. Он подошел и что-то сказал детям, затем направился к дереву и начал карабкаться на него среди густых ветвей и плотной листвы. Молодой человек спустился вниз с целым и невредимым змеем в руках. Дети забрали свое сокровище и убежали с ним, видимо, туда, где было больше свободного места и меньше деревьев. Молодой человек вдруг упал на траву и начал корчиться от боли.

Бетони подошла ближе и посмотрела на него. Он лежал плашмя на спине, прижав руки к животу. Глаза у него были плотно закрыты, а густые черные брови нахмурены. Худое лицо покрылось потом.

– С вами все в порядке? – спросила Бетони, наклоняясь к молодому человеку. – Вы не больны?

Он открыл глаза и медленно сел.

– Когда я лез на дерево, то несколько переусердствовал.

Он встал и вытер лицо грязным платком.

– Сегодня слишком жаркий день для физических упражнений, – сказал он.

Ему было около двадцати лет, хотя волосы уже поседели на висках, и он был удивительно худым – потрепанный пиджак так и висел на нем, как на пугале. И еще этот странный акцент. Бетони как-то слышала человека, говорящего с таким акцентом; она улыбнулась.

– Чего вы смеетесь? – спросил он.

– Вы так интересно говорите. Мне кажется, вы из Йоркшира.

– Откуда же еще, – ответил ей молодой человек. Он стоял перед ней, засунув руки в карманы пиджака и не отводя от нее упорного взгляда.

– Рансели, – сказал он. – Думаю, вы никогда не слышали подобного названия.

– Рансели, – повторила Бетони. И на секунду задумалась. – Город в Вест-Райдинге, стоит на реке Тиббл, производит шерстяные ткани, тонкое сукно, вельвет. Население – сорок пять тысяч. Ежегодно выпадает восемьдесят шесть дюймов осадков.

– Бог мой, – заметил он. – Вы, наверное, были первой в классе по географии, так?

– Совсем наоборот. Я была очень невнимательна, и учительница в качестве наказания заставила меня выписать все города Йоркшира.

– Вот зараза! А почему Йоркшир? – спросил он.

– Она была из Бредфорда.

– О, тогда я беру свои слова назад, Бредфорд – хороший город, и люди там хорошие. А вы сами откуда?

– Я из трех провинций сразу, – ответила ему Бетони.

– Как это?

– Моя родная деревня Хантлип всегда хвастается, что связывает сразу три провинции. Но ближайший к нам город – Чепсуорт.

– Чепсуорт, – повторил молодой человек. – Собор… река Идден… производство кожаных перчаток.

– Три реки, – поправила его Бетони, – Идден, Эннен и Нафф. И три крупных ручья – Свиггетт, Деррент и Шини.

– Не слишком ли много воды?!

– Все равно мы не можем сравниться с Рансели по количеству выпадающих осадков!

– Естественно!

Они шли вниз по склону и разговаривали, направляясь к центральной части парка. Там были расположены еще три утиных пруда. Бетони наклонилась над оградой и стала смотреть на уток.

– Почему у каждого пруда обязательно должны быть ограждения? – недовольно спросила она.

– Чтобы лисы не переловили всех уток.

– Лисы? Здесь в городе?

– Город вырос вокруг этих мест и прудов. Некоторые животные выжили и теперь добывают пропитание, как только могут. Три недели назад лиса выскочила из-под сцены, где играл оркестр, и некоторые горячие головы гнались за животным по всему парку. Вы разве не читали об этом в «Вестнике»?

– Нет, – ответила ему Бетони. – А вы, видимо, читали.

– Ну, я написал в «Вестнике» об этом.

– Тогда вы журналист?

– Ну, можно сказать и так. Я пишу о концертах в парках, и о том, как люди гоняются за лисами.

– Почему вы занимаетесь этим делом, если оно вам не нравится?

– Я должен отработать там определенное время. Что-то вроде практики. Но когда-нибудь я стану писать только о том, что меня действительно интересует. Я хочу освещать разные актуальные проблемы.

– Например? – спросила его Бетони.

– Двенадцатилетние дети, работающие на мануфактуре в Рансели… Условия труда в шахтах в Йоркшире… Девушки на фабриках, которые умирают в возрасте двадцати четырех лет из-за отравления свинцом, находящимся в краске… Есть много разных тем.

– Захотят ли люди читать об этом?

– Нет. Люди предпочитают узнавать о чем-то приятном. Но я их уважу! Вот уж точно уважу! Я начну с описания приема у лорда Соука, где только одни цветы для украшения зала стоили более четырехсот гиней. Потом я перейду к угольщику из Йоркшира, который добывает уголь в течение двенадцати часов, лежа по шею в отвратительной отравленной воде.

– Вы – радикал? – поинтересовалась у него Бетони.

– Я – Глас! – заявил молодой человек.

Он напомнил Бетони Ненси Спосс.

– То есть вы считаете себя совестью общества?

– Да, например, вашей.

– Моей? Но я не могу помочь бедным людям.

– Так говорят все.

– Наверно, приятно чувствовать себя Совестью. Почти так же, как быть Богом!

– Бог? – густым голосом повторил он. – Я бы мог лучше управлять миром, даже если бы у меня были закрыты оба глаза и обе руки крепко связаны за спиной! Не смотрите на меня так, мисс! Ведь вас все это волнует не больше, чем этих уток в пруду!

– Откуда вы знаете?

– У вас-то все в порядке. Вы похожи на одну из тех ламп, основание которых залито свинцом. Вас могут наклонять то в одну, то в другую сторону, но вы никогда не перевернетесь, как Ванька-Встанька! И у вас всегда будет аккуратный фитиль, и вы будете продолжать гореть, несмотря ни на что! Я в этом уверен.

Бетони рассмеялась.

– Но только до тех пор, пока во мне останется масло или керосин.

– Я невольно сделал вам комплимент, – заметил он. – Вам понравилось представлять себя маленькой лампой.

– Если вы можете быть Совестью, почему я не могу стать Светом? – спросила его Бетони. – Разве утопия возможна?

– У вас впереди всегда должна быть цель. Вы не должны выпускать маяк из поля зрения!

– Но бедные люди будут всегда?

– Почему? – спросил молодой человек и взглянул прямо в глаза Бетони. – Почему вы считаете, что бедные люди будут всегда?

– Я не знаю.

– Нет, вы знаете.

– Хорошо, я скажу вам то, что вы желаете слышать. Потому что есть богатые люди.

– Вам не хочется менять существующий порядок вещей, потому что вы привыкли к достатку. Вы не знаете, что такое голод.

– Мои родители были бедными.

– Но не вы?

– Нет, не я.

– Девушка, которая стоит вон там, – сказал он, кивнув в сторону Эдны, – она ваша знакомая? Она так уставилась на нас.

Бетони посмотрела на другой берег пруда и увидела Эдну, которая поспешила уйти прочь.

– Я должна идти, – ответила она ему. – Мы с ней немного поссорились, и мне не хочется усугублять нашу размолвку. Вы меня понимаете?

– Конечно, тогда прощайте.

– Вы себя сейчас нормально чувствуете?

– Да, мне просто не стоит больше лазить по деревьям.

– Тогда прощайте, – сказала Бетони и поспешила отыскать Эдну.

– Я пришла, чтобы извиниться, – сказала Эдна, – но я увидела, что ты уже занята беседой с молодым человеком.

– И ты меня прости, – ответила ей Бетони, – давай забудем, что мы поссорились.

– Кто этот молодой человек с такими мохнатыми бровями?

– Я не знаю его имени. Мы просто разговаривали.

– Ты с ним еще встретишься?

– Не думаю. Если только совершенно случайно.

– Бетони, он романтик? Остроумный? Производит впечатление на девушек?

– Нет, ничего подобного, – сказала Бетони.


Джиму Ферту было двадцать три года. Самый младший из шести детей в семье, он единственный из них выжил. Все остальные умерли в раннем детстве. Мать тоже умерла, а отец жил один в Рансели и издавал там еженедельную газету.

– Он не возражал, что вы уехали в Лондон и оставили его там совсем одного?

– Он сам послал меня, – сказал Джим. – Чтобы я немного расшевелил этот сонный юг.

– Так значит, вы два сапога – пара!

– Да, мы с ним – социалисты! Вам не страшно разговаривать со мной?

Сначала они встречались, не договариваясь об этом заранее. Он приходил в парк каждый вечер, чтобы не находиться в своей комнате, окна которой выходили прямо на Газовый завод.

Бетони тоже предпочитала прогулки на свежем воздухе во время жары, стоявшей в мае и июне этого года. Она отправлялась в парк, как только освобождалась от всех своих дел.

Почти всегда они находили в парке друг друга, и сразу же начинали спорить.

– Почему вы недолюбливаете свою мать?

– Я вам этого никогда не говорила.

– Мне она кажется необыкновенной женщиной.

– Да, вы и она составили бы потрясающую парочку!

– Вы хотите сказать мне гадость?

– Вы оба так во всем уверены. Вы всегда знаете, что правильно, а что – нет.

– Значит, это ее единственная отрицательная черта?

– Ну-у-у… Я никогда не понимала, почему она вышла замуж за моего отца. Я уверена, что она его не любит.

– Почему вы так считаете? Он что – несчастлив?

– Нет, он очень счастлив. Такой уж он человек.

– Он думает, что ваша мать его любит?

– Да, мне так кажется.

– Тогда он знает лучше вашего. Кроме того, у них растет пятеро детей. Зачать такое количество детей трудно, если не испытываешь друг к другу ничего, кроме долга. По-моему, ваша беда состоит в том, что вы видите только то, что лежит на поверхности.

– Боже, до чего же забавно, – заметила Бетони. – Всегда есть друзья, которые обожают разбирать меня по косточкам и критиковать.

– Это лучшие из друзей, если только вы не боитесь выслушивать о себе правду!

– А если я начну критиковать вас?

– Пожалуйста. Я буду только рад.

Но как ни старалась Бетони, она не могла отыскать в нем отрицательных черт. И взрывной характер, и нетерпимость, и уверенность в своей правоте, его резкие выражения и грубые манеры – все это было так тесно связано одно с другим, так органично присуще его натуре, что ругать его означало то же самое, что возмущаться хитростью лисицы или тем, что у птицы были крылья.