Эйдан был красивым, обаятельным и лощеным, с рыжеватыми волосами и спокойными глазами цвета корнуоллских водоемов. Он был высокого роста, с широкими мужественными плечами и крепкими ногами, которые он накачал, бегая взад-вперед по полю для игры в регби, когда еще жил в Итоне. Эйдана обожала его мать, и женщины баловали его всю жизнь. Он знал, как расположить к себе даму любого возраста, и друзья считали, что он будет идеальным зятем. Селестрия находила его самоуверенность очень милой. Что-то сжималось в ее груди и теплело в низу живота, когда он смотрел на нее. Как будто он занимался с ней любовью взглядом. Она вспомнила его прикосновения, то, какими они были откровенными и греховными, потянулась к его руке и слегка сжала ее.

— Сегодняшний вечер — это как раз то, что мне было необходимо, — чуть слышно произнесла она охрипшим от волнения голосом.

— Это всего лишь начало, — сказал он, отвечая на пожатие ее руки. — Смотри, еще светло. Ты не пойдешь домой, пока не закончится ночь.

Его глаза стали серьезными. Он неотрывно смотрел на ее полуоткрытые губы, которые не решались больше произнести ни звука в предчувствии того, что должно было произойти между ними. Селестрия ощутила, что румянец заливает ее щеки при мысли о неизбежности первого интимного опыта, и опустила глаза, не в силах вынести пристального мужского взгляда.

— Я хочу забрать тебя к себе домой. Думаю, что сегодня оставаться одной тебе совершенно ни к чему.

— Тогда тебе придется не отпускать меня как минимум неделю, — засмеялась она, сплетая свои пальцы с его пальцами через стол. — Мама не вернется до следующего вторника.

— Я был бы счастлив оставаться с тобой неделю, две и даже весь остаток… — Он не закончил фразу, выражение его лица вдруг стало очень серьезным. — Я готов быть с тобой столько, сколько ты мне позволишь, — произнес он, и улыбка на его лице выразила то, что он не решился произнести.

Он оплатил ужин, и они поехали к нему домой в западную часть Лондона, в фешенебельный район Челси. Солнце спряталось за крышами домов, а небо стало какого-то расплывчато-розового цвета. Воздух был сырым и вязким, но оставался теплым, без единого намека на ветерок. На улицах стояла тишина, нарушаемая лишь воркованием упитанных голубей, которые с шумом опускались на землю, чтобы склевать крошки хлеба, разбросанные на тротуаре. Люди уехали в отпуска, а школы были закрыты на летние каникулы. Лондон был похож на призрачный город: даже из отеля «Ритц», не испытывающего недостатка в посетителях, сейчас не доносилось ни звука — не устраивали ни вечеринок, ни трапез, ни званых ужинов, и это тишина опять окунула Селестрию в пучину мрачных мыслей о жизни. По дороге девушка смотрела в окно и размышляла о том, станет ли ее жизнь такой же, как прежде. И вдруг неожиданная мысль пронеслась в ее сознании: а хочет ли она этого? Она явственно представила себе вереницу легкомысленных дней, которая ждет ее впереди: вечеринки, помолвка, замужество, рождение детей и снова вечеринки. Она отогнала от себя эти мысли с надвигающимся чувством разочарования. «Это все вино, — размышляла она, ощущая, как теплый ветерок поглаживает ее волосы, а Эйдан в это время уже въезжал на Кадоган-сквер. — Хотя я не слишком много выпила!»

Квартира Эйдана была огромной, с высокими потолками и изящными французскими дверями, ведущими на балкон, с которого открывался вид на площадь. Селестрия наблюдала, как угасает дневной свет и наступают сумерки.

— Какая прекрасная ночь! — сказала она, глядя, как розовое небо бледнеет и постепенно становится серым. Эйдан подошел к ней сзади и обнял.

— Разве она может соперничать с тобой? — прошептал он, запечатлев на ее шее нежный поцелуй. Селестрия повернулась к нему, и ее глаза вдруг наполнились грустью.

— Поцелуй меня, Эйдан. Целуй меня так, чтобы я поскорее забыла обо всем, кроме тебя.

Эйдан обхватил ее лицо руками и жадно припал к ее устам. Она закрыла глаза и с наслаждением вдыхала аромат его тела; все ненужные мысли наконец покинули ее. Поцелуй был неторопливым и ласковым, она чувствовала его теплое дыхание на своей коже. Он держал девушку в своих объятьях и крепко прижимал к себе, желая, чтобы она чувствовала себя в надежных руках. Понимая, что на балконе они находятся в поле зрения случайных прохожих, прогуливающихся по дороге, Эйдан увлек ее в комнату. Потом они легли на коричневый вельветовый диван, и их тела сплелись в страстном порыве. Селестрия нисколько не сопротивлялась, когда его рука поползла под ее платье и стала ласкать то место, где заканчиваются чулки. Она поняла сейчас, насколько ей не пара был Рафферти, с Эйданом все было естественней, а еще она чувствовала, что он ей необходим. С человеком, который был сейчас рядом, она не желала думать об отце или глубоко копаться в собственных чувствах потери и заброшенности. Она хотела впитывать его любовь, как губка, ту любовь, которую он так отчаянно стремился подарить ей.

— Я хочу заняться с тобой любовью, — прошептал он. — Давай поженимся, Селестрия, милая. Позволь мне заботиться о тебе, — настойчиво просил Эйдан. — Скажи, что ты будешь моей всегда.

— Да, Эйдан, — сказала она в ответ голосом, охрипшим от страстного желания, позволяя судьбе нести ее, как пустую ракушку во время прилива. Казалось, она уже забыла об отце, пропавших тысячах долларов и графине Валонье. Сейчас не было ничего важнее Эйдана и его широких щедрых объятий. «Он позаботится обо мне, — думала она, изрядно захмелев от выпитого вина, когда он стоял перед ней обнаженный. — И я никогда снова не останусь одна».

Глава 14

Селестрия проснулась около двух часов ночи с пульсирующей головной болью. Какое-то время она не могла сообразить, где находится. Комната была незнакомой, диван чужим, и тот факт, что она лежала нагишом, вселил в нее некоторое беспокойство. Потом она перевела взгляд на Эйдана и увидела, что он спит со счастливым выражением лица в отблесках света, пробивавшегося с улицы. Молодой человек лежал рядом, уткнувшись лицом в изгиб ее шеи. Она уставилась в потолок, пытаясь до мельчайших подробностей воспроизвести события прошлого вечера. Они занимались любовью, это не оставляло никаких сомнений: между ног она ощущала довольно неприятное жжение. Селестрия даже не могла припомнить, понравилось ли ей то, что случилось, или нет, и ей было очень стыдно, ведь это был ее первый сексуальный опыт с мужчиной. Она вспомнила, как ее мысли куда-то унеслись, пока он ласкал ее. Эйдан оказался довольно изощренным любовником. Она бы даже посмеялась над своими воспоминаниями, если бы ее голова не раскалывалась от боли. Без сомнения, все, что случилось между ними, было великолепно, однако сейчас она почему-то чувствовала себя дешевой шлюхой. Когда она попыталась встать с постели, не разбудив своего любовника, то вдруг в памяти всплыло, как он говорил что-то насчет женитьбы. Что она ему ответила, ей вспомнить не удалось.

Селестрия попыталась найти свою одежду, в беспорядке разбросанную по всей спальне. Ее трусики лежали под диваном, туфли в коридоре. Она поспешно оделась и на цыпочках вышла из комнаты, даже не оглянувшись на Эйдана.

«Вот уже второго человека я оставляю лежать в бессознательном состоянии за последние двадцать четыре часа, — подумала она. — Но на этот раз использовали меня».

Она направилась к Понт-стрит. Улица впереди была безлюдной, если не считать случайного такси, которое ехало мимо, прорезая темноту желтыми фарами. Ей без проблем удалось его остановить. Понимая, что вид у нее довольно растрепанный, она даже не пыталась заговорить с водителем. Вместо этого она смотрела в окно, чувствуя себя совершенно опустошенной. Интимная близость должна быть чем-то сокровенным и особенным, единением двух человеческих душ, которые с любовью и заботой относятся друг к другу. И конечно же, не имеет ничего общего с высоким чувством то, что произошло сегодня ночью, проведенной в пьяном угаре, со смутными воспоминаниями на следующее утро.

Селестрия Монтегю, которой исполнился двадцать один год, отдавшись мужчине и став настоящей женщиной, металась по своей кровати, натягивая на голову простыни и одеяла и пытаясь таким образом отрешиться от окружающего ее мира, пока наконец не забылась глубоким спокойным сном.

Она проснулась шесть часов спустя от настойчивого телефонного звонка, доносившегося из маминой спальни, смежной с ее комнатой. «Где же Уэйни?» — сердито подумала она, ожидая, что та поднимет трубку. Но телефон не смолкал. Со стоном девушка перевернулась на другой бок и положила на ухо подушку. Еще было не время встречаться с Эйданом. Кроме того, Селестрия не знала, что она чувствует к нему, лучше было вообще ничего не чувствовать. «Я подумаю об этом позже», — решила она и снова заснула. В 11.25 ее опять разбудил телефон. Он трезвонил не переставая. «О боже, какой же он настойчивый», — сокрушалась она, понимая, что на этот раз придется ответить на звонок. Нехотя выбравшись из постели и слегка пошатываясь, она прошла в комнату матери и сняла трубку. К ее удивлению, на другом конце провода раздался громогласный голос Ричарда У Бэнкрофта II.

— Лисичка? Я названиваю тебе все утро.

— Дедушка? — произнесла пораженная Селестрия. Лисичка — так он любя называл ее с детства.

— Нет, Санта-Клаус. Ну а кто же еще?

— Ты где?

— Я остановился в отеле «Клериджз».

— Так ты в Лондоне! — Эта новость была подобна уколу адреналина.

— Моя внучка не откажется разделить со мной ленч сегодня в отеле «Ритц»?

— Это такая неожиданность для меня!

— Надеюсь, приятная. Насколько мне известно, жизнь тебе недавно преподнесла довольно скверный сюрприз.

— И это еще мягко сказано, — сипло засмеялась она.

— Ну, расскажешь мне все подробно во время ленча. Встречаемся ровно в 12.30.

— Ты уже говорил с мамой?

— А как бы иначе я узнал, где ты, лисичка? Прячешься здесь совершенно одна. Вот я и подумал: не составить ли тебе компанию? И не опаздывай!

Она услышала, что он усмехнулся, и представила, как любимый дед сейчас сидит в роскошном номере отеля, завернувшись в свой бургундский халат с шелковыми отворотами, и выдыхает сигаретный дым. Наверняка его окружают фотографии, на которых он или играет в гольф с тридцать четвертым президентом США Эйзенхауэром, или вместе с Бернардом Барухом, крупным финансистом и государственным деятелем, присутствует на церемонии открытия городской библиотеки, или целует выдающуюся оперную певицу Марию Каллас после ее выступления в Риме. Дедушка был одним из последних баронов-разбойников, нефтяным королем, американцем, который любил Англию настолько, что купил самый непомерный по цене шотландский замок, какой он только смог найти, и отделал его до блеска. Он путешествовал со своей собственной хрустальной посудой и серебряным столовым набором, а его комнаты в «Клериджз» были загодя украшены бледными орхидеями и лилиями. Ричард У Бэнкрофт II был из тех, кто привык доводить дело до конца, не останавливаясь на полпути. Он любил окружать себя красивыми вещами, и его могло устроить только самое высокое качество.

Селестрия опустилась на кровать матери, пытаясь собраться с мыслями, ей казалось, что вместо головы у нее клубок шерсти.

Она посмотрела на часы: было уже 11.30. У нее оставалось меньше часа, чтобы принять ванну и одеться с иголочки, потому что дедушка хотел, чтобы она выглядела лучше всех.

Когда она погрузилась в ванну и вода с ароматом колокольчиков покрыла ее тело, смывая с него скверну прошлой ночи, она вдруг почувствовала огромное облегчение от того, что приехал дед. Наконец-то он здесь и уж точно сможет позаботиться о ней. Она без обиняков поделилась бы с ним всем на свете, а он выслушал бы ее, ласково глядя своими мудрыми серыми глазами. И если что-то было не так, он мог бы это исправить, потому что Ричард У Бэнкрофт II был человеком, имеющим огромную власть и богатство. Конечно, он не вернул бы ей отца, но наверняка не дал бы им с мамой пойти по миру. При желании она может переехать к нему в Нью-Йорк, найти там приятного богатого американца и жить припеваючи на Манхэттене, а на каникулы ездить отдыхать на остров Нантукет: от одной этой мысли она получала огромное удовольствие. К тому времени, как Селестрия надела неяркую летнюю юбку и желтую двойку из тонкой шерсти: блузку и легкий жакет, а шею и уши украсила блестящими жемчугами, она почти полностью пришла в себя. Девушка с обеих сторон заколола волосы, волнами ниспадающие на плечи и спину, и очень аккуратно нанесла макияж и накрасила губы. Выходя из квартиры, она взглянула на себя в зеркало, находящееся в холле. Ей было интересно узнать, чем можно объяснить столь внезапное изменение ее облика: тем ли, что она стала женщиной и прикоснулась к тайнам секса, или же эта метаморфоза вызвана маминой темно-красной губной помадой и жемчугом.