* * *

Дворец Шахджи — который он сам называл «небольшим домиком» — стоял сразу же за дворцовыми воротами. Появились конюхи и помогли путникам спешиться, но Да Гама так крепко держался за свои седельные вьюки, что Шахджи рассмеялся. Как только они вошли внутрь, появилась красивая молодая женщина, подбежала к Шахджи и положила голову ему на ноги. Он какое-то время стоял над ней, прижав руки к груди, затем поднял ее и представил Да Гаме как свою жену. Да Гама поклонился ей в манере фарангов и в награду получил радостный, беззаботный смех. Да Гама подумал, что на вид ей лет шестнадцать.

Подошел слуга, чтобы проводить Да Гаму в гостевую комнату, но Шахджи последовал за ними и ушел только после того, как удостоверился, что Да Гама удобно устроился. Да Гама запер дверь и осмотрел стены, словно беспокоился, что кто-то за ним наблюдает. Затем он достал из седельных вьюков небольшой мешочек, который ему вручила Майя, и долго держал в руках, вспоминая свое обещание. Потом он развязал узел и высыпал содержимое на кровать.

Внутри лежала блестящая паутина, ослепительно красивая сеточка, украшенная жемчугами и бриллиантами размером с горошину.

* * *

На следующее утро Да Гама проснулся от тихого стука в дверь. Девичий голос шептал его имя. Прежде чем он успел встать, дверь со скрипом отворилась. Но, вместо девушки, вошел молодой евнух.

— Ты кто? — спросил Да Гама.

Евнух отпрыгнул назад с преувеличенным испугом.

— Я думал, что вы спите, господин, простите меня! — пропищал он. — Я — мукхунни, работающий в доме сеньора Викторио Сузы. Он хочет, чтобы я как можно быстрее привел вас к нему. Я принес для вас свежую одежду. Меня зовут Маус[37].

Возможно, евнух получил свое имя благодаря большим глазам с длинными ресницами, а возможно и благодаря носу, который подергивался, когда его обладатель старался стоять неподвижно. Но скорее всего, как догадался Да Гама, кличка появилась из-за левой руки, которая торчала из широкого рукава. Она была коричневой, высохшей и покрытой слоем пушистого меха — по крайней мере, создавалось такое впечатление.

Маус вплыл в комнату бесшумно, как обычно делают евнухи. В ногах кровати Да Гамы он положил одежду фарангов: новые чулки, чистую рубашку и штаны. Его сапоги вымыли и почистили.

— Мне помочь вам одеться? — спросил Маус.

— Я сам в состоянии одеться, евнух, — ответил Да Гама.

На нежном лице Мауса отразилась обида, и Да Гама пожалел о своем резком тоне.

«Ну и черт с ним», — тем не менее подумал он.

— Уйди. Я предпочитаю одеваться без свидетелей.

Маус поклонился так низко, что его лоб почти коснулся пола, а затем проскользнул к двери.

— Нет, подожди, — окликнул его Да Гама. — Здесь есть ванная, сеньор?

— Вам следует подождать, пока мы не окажемся в покоях вашего дяди в Гаган-махале, господин. Там всегда есть горячая вода для ванны.

— Я — солдат, мой мальчик. Холодная вода меня устроит.

Маус повел Да Гаму по узкому коридору в выложенную плиткой комнату. Она была очень маленькой — в ней едва умещались слив и ведро.

— Пойдет, — сказал Да Гама.

Он открыл кран, наполнил ведро и вылил себе на голову. Вода была холодной как лед. Как он догадался, она поступала из цистерны на крыше. Затем Да Гама наполнил второе ведро, потом третье. И все это время он ругал себя за солдатскую браваду. Ему следовало согласиться на предложение евнуха, и он бы сейчас мылся горячей водой, которая всегда есть во дворце.

Дрожа, Да Гама завернулся в муслиновую простыню и вернулся в выделенную ему комнату, оставляя мокрые следы на мраморном полу. Маус сидел перед дверью и опустил голову, когда господин проходил мимо. Да Гаме потребовалось какое-то время, чтобы согреться, даже после того как он оделся.

Да Гама собрал вещи и перебросил седельные вьюки через плечо. Ему не требовалось смотреть, чтобы удостовериться: паутины Майи там больше нет. Снаружи Маус попытался взять седельные вьюки и нести их, но Да Гама отказался. Евнух выглядел удрученным. Он шел, словно стараясь спрятать больную руку от глаз Да Гамы. Похоже, он часто так делал. Евнух болтал о приятных, но незначительных вещах, следуя за фарангом по коридору Да Гама вспомнил, что так любил болтать и Слиппер. Возможно, евнухи просто не умеют закрывать рот.

Они вышли в центральный двор. Дворец Шахджи — его небольшой домик, поправил себя Да Гама, — был простым и изящным, покрытые штукатуркой и отполированные стены блестели в лучах утреннего солнца, как золото.

У главного входа стоял Шахджи.

— Я рад, что ты наконец встал, фаранг. Ты хорошо спал? — он не дождался ответа, но обнял Да Гаму за плечи и повел прочь от Мауса. — Обычно я не разрешаю евнухам заходить к себе в дом, но он принес тебе чистую одежду и не позволил никому другому к ней прикоснуться. Я поступил неправильно?

Да Гама покачал головой:

— Я в долгу перед вами, генерал, и всегда буду вашим должником.

— Помни: я помогу тебе, как смогу. Я буду наблюдать, не бойся, — генерал нахмурился и опустил руку в карман. — Здесь сто анн.

У Да Гамы округлились глаза.

— Мне не нужны деньги, генерал.

— Значит, возьми их, только чтобы порадовать меня. Отдашь через месяц. Ты можешь найти их гораздо более полезными, чем думаешь, — он зажал монеты в руке Да Гамы и заговорил тише: — Помни, что я тебе сказал. А пока попробуй парату.

С этими словами он ушел, слегка взмахнув рукой на прощание. Да Гама улыбнулся, взял один ароматный блин и кивнул на дверь.

— Пошли, Маус, — сказал он. — Кого будем убивать?..

— Убивать, господин? — Маус моргнул.

— Не обращай внимания. Пошли.

По улицам Биджапура они ехали в отдельных закрытых паланкинах. Было раннее утро. В паланкинах Да Гама всегда чувствовал себя неуютно. Носильщики редко отличались хорошим здоровьем. Можно было задернуть занавески, чтобы их не видеть, но их тяжелое дыхание слышалось всегда, как и постоянные ругательства, хотя и произносимые шепотом. Если носильщиков не подбирали по росту и ширине шага — а их не подбирали никогда — то паланкин постоянно качало, гораздо хуже, чем любую лодку, и от этого поднималась тошнота. Они двигались, как самый слабый носильщик, который неизменно оказывался старшим в группе. И все это делалось ради какого-то непонятного величия, словно ты был слишком высокопоставленным, чтобы опускать ноги на землю.

Сквозь занавески Да Гама видел мало, но догадался, что они направляются на восток. Здания здесь казались новее и проще. При взгляде на них возникала мысль о неприкрытой, вызывающей смущение наготе, как у человека, показывающего врачу свой розовый обвислый живот. Да Гама постучал в стену паланкина.

— Куда мы направляемся? — спросил он.

Старший носильщик кивнул небритым подбородком на длинное здание без окон и с черепичной крышей. Над единственной дверью был прибит шест, с которого свисал кусок выцветшей матери. Да Гаме потребовалось какое-то время, чтобы узнать португальский флаг.

* * *

Викторио Суза поглаживал щеку евнуха пухлой шелушащейся рукой.

— Что ты думаешь о моем мерине? — спросил он у Да Гамы. — Теперь мы все должны их иметь — в каждом доме должен быть свой мерин. Это новое правило, не так ли, Маус?

Евнух опустил веки и пожал плечами, но прижался головой к ладони Викторио.

— Все получилось гораздо лучше, чем я думал. Он приносит мне утешение, и он умен.

Суза повернулся к Маусу и сказал на хинди:

— Вычесть четыреста двадцать восемь из тысячи триста девятнадцати.

— Восемьсот девяносто один, дядя, — ответил Маус, сморщив нос.

— Как тебе это нравится, а? — спросил Викторио на португальском. — Решает примеры в уме.

— А откуда ты знаешь, что правильно? — поинтересовался Да Гама.

Вместо ответа Викторио сердито посмотрел на него и прижал толстые пальцы к высохшей руке Мауса. Суза постарел с тех пор, как его видел Да Гама. Щеки обвисли, словно к ним прицепили грузики, водянистые глаза почти скрывались кожей, которая мешками свисала с бровей. Нос посинел, а местами, казалось, и посерел, кончик смотрел вниз. Усы пожелтели, вместо того чтобы приобрести достойный серебристый цвет. Для тепла Викторио надел вязаную шапочку, которые иногда носят старики, хотя было жарко. Его тело заполняло кресло, словно мешок песка.

Да Гама подумал, что дело складывается не так уж плохо, если учитывать все обстоятельства. Викторио выслушал рассказ о нападении разбойников сдержанно и даже сочувственно. Ничто из услышанного его не поразило и даже особо не обеспокоило. Создавалось впечатление, что он уже слышал об этом. Однако он поднимал тяжелую голову при каждом упоминании Люсинды.

— Но она в порядке? С ней все в порядке? — спрашивал он каждый раз, когда Да Гама произносил ее имя.

Маус не сводил взгляда с губ Викторио, когда тот говорил. Да Гама догадался, что евнух пытается учить португальский.

Несмотря на ранний час, распухшая рука Викторио с облезающей, словно у старой змеи, кожей сжимала графин с хересом.

— Что ты думаешь об этом складе? — спросил Викторио, делая круговое движение рукой. Он имел в виду здание, в котором они находились.

— Я не могу ответить. Я практически ничего не видел.

По прибытии Маус сразу же повел Да Гаму в крошечный кабинет Викторио.

— Увидишь. Увидишь все. Я прикажу Маусу тебе показать. Теперь я не очень хорошо хожу. Маус — это мои глаза и уши. Он очень умный, — Викторио погладил сморщенные пальцы евнуха. Да Гама подумал, не добавлен ли в вино наркотик. Викторио склонил голову вбок и посмотрел прямо в глаза Да Гамы: — Но теперь мне нужен не только евнух, капитан. Мне нужно больше.

Услышав приглашение в словах Викторио, Да Гама резко поднял голову. Или это было предупреждение?

— Ты не устал от жизни солдата? Ты не готов где-то осесть? Взять женщину, построить дом? Завести себе собственного мерина?

— Такая мысль у меня появлялась, — осторожно ответил Да Гама.

«Если не считать мерина», — добавил он про себя.

— Мой брат Карлос умер, — новость ударила Да Гаму, словно неожиданно накатившая волна. — Я имею в виду — родственник. Мы породнились через брак. Судя по всему, он был отравлен и умер в день вашего отъезда. Ему стало немного лучше, перед тем как ваш караван покинул Гоа, но он все равно умер несколько часов спустя. Он очень мучился. Типично для яда.

— Умер? Отравлен? — Да Гаме потребовалось какое-то время, чтобы переварить услышанное. — Но кто его отравил?

— Нетрудно догадаться. Когда Карвалло, его секретарь, отправлял сообщение о смерти Карлоса, то написал, что камердинер нашел коробочку с мышьяком Люсинды рядом с кроватью.

У Да Гамы было ощущение, будто у него в сердце поворачивают нож.

— Она никогда бы…

— Ты знаешь о ее матери? — Да Гама покачал головой. — У нее было воспаление мозга. Последние четыре года жизни ее привязывали цепями к кровати. Боже, я был рад, когда она умела. Знаешь, она отравила своего первого мужа.

— Я не слышал об этом.

— Мы держали это в тайне. Даже Люсинда думает, что она умерла в Лиссабоне. То же самое и с тетей Люсинды, моей женой. Прыгнула с колокольни и разбилась. Поэтому я и ждал появления симптомов у девочки… Ну, никогда не знаешь, не правда ли? Карлосу следовало быть более внимательным и оставаться настороже, — когда Да Гама не ответил, Викторио склонился вперед: — Мне придется тебе доверять, Да Гама. Ты — родственник, хотя и дальний. Я должен доверять нашим кровным узам.

Викторио посмотрел на него, добавляя вопрос глазами.

— Я к твоим услугам.

Викторио уставился вдаль, словно один мог там что-то рассмотреть.

— Мне не нужен слуга, Да Гама. Теперь мне нужен партнер, друг. Мне нужна твоя помощь, — он взглянул на него с самым серьезным видом. — Карлос прислал какие-то деньги?

— Он дал мне только риалы, которые я отдал разбойникам в виде взятки, — с горечью ответил Да Гама. — Их нет.

Викторио тяжело вздохнул и опустил руку на ручку кресла. Да Гама попытался остаться бесстрастным, когда Маус прижался к ней щекой, словно к подушке.

— Сейчас у нас сложная ситуация. Финансовое положение нашей семьи… ну… не самое лучшее. Были большие траты, — он многозначительно посмотрел на Да Гаму. Рядом с ним Маус поднял темные ресницы.

«Ты разорен», — понял Да Гама и вспомнил, что Шахджи рассказывал про участие Викторио в азартных играх. Вслух он ничего не сказал.

— Наши дела очень сильно зависят от султанства. Еще неясно, кто станет регентом при молодом наследнике. Тот, кто займет эту должность, будет править Биджапуром по крайней мере восемь лет. От него будет зависеть наша судьба. Мы поставили на Вали-хана, великого визиря, но ни в коем случае нельзя быть уверенным, что он победит.