В павильоне Патан уселся на каменное ограждение и жестом показал, чтобы она устроилась на подушках у его ног. И только тогда его лицо смягчилось, но лишь чуть-чуть.

— Майя отправилась в какой-то храм со слепой госпожой, — пояснил он. — Сеньор Джеральдо — в город. Он надеется найти какие-то развлечения.

— Азартные игры, — Люсинда покачала головой. — Почему ты не сказал мне, что он уходит?

— Ты спала, госпожа. Он попросил меня передать тебе это, — Патан ненадолго замолчал. — Женщины фарангов не играют в азартные игры?

— Некоторые играют.

У Патана слегка заблестели глаза.

— Но не ты, госпожа? — он перевел взгляд на долину, окутанную дымкой. — Я еще не выразил тебе свою благодарность за помощь.

Люсинда покраснела.

— Врач сказал мне, что уже считал меня мертвым. Вы с танцовщицей совершили какое-то магическое действие, чтобы я остался жив.

— Это была Майя, только Майя, — ответила Люсинда. — Я просто составляла ей компанию.

— Твое общество было очень важным, госпожа, — его голос звучал почти грустно. — На дороге, когда меня ударили, я чувствовал, что душа покинула мое тело.

Затем Патан рассказал ей, как поднялся на большую высоту над телом, к далекому свету, который его притягивал.

Люсинда долго молчала.

— Возможно, это был Бог, капитан.

— Может быть. Я так не думаю. Может, вы так представляете Бога, но не я.

И так, вполне невинно, начался разговор, который длился почти весь день. Патан постепенно открывал перед нею тайны своей веры.

Иногда то, что он говорил, казалось очевидным. Люсинда в таких случаях с трудом сдерживала смех. В других случаях в то, что он говорил, было невозможно поверить. Она чуть не давилась. С некоторыми вещами она спорила, и это, казалось, удивляло его. Но затем он обычно отвечал очень ясно и проявлял такую утонченность мышления, что она поражалась.

Два раза за время их разговора муэдзин кричал с дальнего минарета, и Патан вставал на колени в молитве, кланяясь на запад. Он объяснил важность Мекки и Каабы, черного камня, который Аллах прислал с неба в виде знака Абраму.

— Не Аврааму из Библии? — усомнилась Люсинда.

— Это один и тот же человек, госпожа. Дедушка Исы[41], которого вы называете Иисусом, прародитель евреев.

Произнеся это, он впервые за весь день улыбнулся. Это была такая открытая, такая редкая улыбка, что Люсинда почувствовала себя незащищенной и обнаженной перед нею. Она непроизвольно отвернулась. Она дрожала.

— Ты замерзла, госпожа, — сказал Патан и набросил свою накидку ей на плечи.

Его запах оставался на ткани, словно специи.

* * *

Позднее к ним в павильоне присоединился Джеральдо. Они втроем там и ужинали, глядя на блестящее озеро. Джеральдо почти не разговаривал с Люсиндой, но она чувствовала взгляд его темных горящих глаз. От него становилось жарко. Он так странно попрощался с девушкой, что Патан поднял голову и посмотрел на него нахмурившись.

После ухода Джеральдо Патан подождал несколько минут и только потом начал говорить.

— Между тобой и кузеном произошла какая-то размолвка, госпожа? Могу ли я предложить свою помощь?

Перед тем как ответить, она долго изучающе смотрела на него. Возможно, он ничего не мог поделать с надменным выражением лица, которое, похоже, у него было постоянным.

— Вы женаты, капитан?

Она сама удивилась своему вопросу, он просто вырвался у нее. Люсинда чуть не извинилась, но поняла, что он хочет ответить.

— Женат? Да, я женился, еще будучи ребенком. Мы с ней вместе играли. Через несколько месяцев после того, как мы поженились, она умерла.

— Мне очень жаль, капитан.

В ответ он пожал плечами, глядя в темноту.

— Ты ее любил?

— Я учился любить. Мы были детьми, однако даже сердце ребенка полно тайн. Но ты знаешь, как бывает с любовью. Разве ты не собираешься замуж?

— Я только помолвлена, — пояснила Люсинда. — И я никогда его не видела, капитан. Он в Португалии, — она посмотрела на огни города вдали. — Он старик.

— Обо всем договорились без тебя? Я думал, что фаранги женятся по любви.

— В моем случае вовлечены деньги.

— Понятно, — вздохнул Патан.

Мотыльки плясали вокруг мигающих масляных ламп. У них дрожали крылышки. Языки пламени отражались в глазах мужчины.

— Ты надеешься когда-нибудь найти кого-то другого, капитан? Кого-то нового? Кого-то, кто полюбит тебя и кого ты полюбишь в ответ?

Патан перевел взгляд на двор, куда ушел Джеральдо, затем посмотрел ей в глаза. Люсинда с вызовом подняла голову, словно отвечая на незаданный вопрос. Внезапно ему стало неуютно, и он встал.

— Я буду молиться за твое счастье, госпожа, — сказал он, кланяясь, и затем пожелал ей доброй ночи.

* * *

В ту ночь она не могла спать. С накидкой Патана на плечах она пересекла освещенный серебристым светом луны двор. У ступенек, которые вели в павильон, она спряталась в тени. Патан был там, сидел на каменном ограждении и смотрел на другую сторону озера. Люсинда долго наблюдала за ним, затем вернулась в свою комнату и смотрела в потолок до рассвета.

* * *

На следующий день она снова нашла его в павильоне. Он сидел там в одиночестве. На этот раз на голове был тюрбан, а сам он облачился в накрахмаленные белые одежды. Его глаза загорелись при виде ее. Патан отклонил большинство ее вопросов, но сам задал немало, в особенности о ее вере. Он был очарован ее описаниями мессы, хотя Люсинда, отвечая ему, морщилась от собственного невежества. Время от времени он сравнивал какие-то упоминаемые ею вещи с учением ислама. Его замечания часто были такими тонкими, что Люсинда хмурилась, пытаясь понять их. Когда Патан это замечал, то временно менял тему, что ее раздражало.

После полуденной молитвы он выглядел так, словно принял какое-то решение.

— Прогуляемся? — спросил он.

Они вышли за дворцовые ворота и пошли по узкой насыпной дороге. Люсинда снова вспомнила улетевшего бумажного змея. В Гоа она редко покидала свой дом. Только если ездила в гости к друзьям, проживавшим неподалеку, или на мессу, причем всегда в закрытом паланкине или карете. Идти пешком по этой странной дороге казалось ужасным, волнующим и запретным. Люсинда остановилась в конце насыпной дороги и увидела в пахнущей какой-то кислятиной грязи на берегу озера сотню цветов лотоса, поднимающихся из черной воды. Их яркие пурпурные лепестки по краям были тронуты белым. Патан стоял рядом с ней, так близко, что она чувствовала его дыхание на своей голой шее.

Город Бельгаум напоминал пчелиный улей. Люди были везде, на улицах, в лавках, стояли в дверных проемах, в узких переулках, у окон. В ушах, привыкших к тишине, теперь звенело от криков лавочников и смеха детей. Вместо цветов и ароматических палочек в воздухе сильно пахло специями и канализацией, живыми и забитыми животными, потом, пылью и гниющими овощами. Один раз к Люсинде сзади подошла старая серая корова и ткнула ее носом. Большинство людей, проходя мимо, разглядывали ее. Если бы рядом не было Патана, Люсинда запаниковала бы. Но он не менял шага. Походка у него была царственной и грациозной. На взгляды он отвечал надменным кивком. Он не замечал ее робких шагов. Люсинда беспокоилась, что у нее развяжется сари.

Казалось, Патан знает, куда идет, но Люсинда быстро запуталась. Один раз Патан остановился и показал на дворец у них за спиной, надеясь помочь ей таким образом сориентироваться.

— Просто не бросай меня, капитан, — прошептала она. — Я никогда не найду дорогу назад.

Когда они снова повернули, она увидела еще одну его улыбку. Его рука коснулась ее локтя.

Люсинда не могла понять сложности планировки города. Он очень отличался от прямых улиц португальского Гоа. Здесь улочки петляли, а дома и лавки, наверное, появлялись, словно сорняки. В результате получался лабиринт узких улочек.

На одном перекрестке они на мгновение остановились, чтобы посмотреть на шумную процессию мужчин, которые выстроились в два ряда и передавали с плеча на плечо завернутое в саван тело. Казалось, оно плыло над их неподвижными головами. За телом следовала толпа женщин, которые громко плакали.

Как только мужчины в конце строя передавали тело, то сразу же бежали вперед и снова вставали в ряд. Так поступала каждая пара, и происходящее напоминало какой-то сложный танец. Саван оказался ярко-зеленого цвета и развевался на ветру.

Патан склонил голову, а Люсинда наблюдала за происходящим с болезненным интересом. Она не пошевелилась, даже когда он произнес ее имя.

— Это могла быть я, капитан, — сказала она.

— Или я, — ответил он. — Наши жизни даются нам только на мгновение. Никто не знает, когда ангел постучится в нашу дверь, требуя расплаты.

Наконец они подошли к окруженному стеной двору, который стоял, как догадалась Люсинда, в центре мусульманского кладбища. Патан кивнул на ее голову, и Люсинда с некоторой неуверенностью натянула на нее конец сари, прикрыв волосы. Похоже, это его удовлетворило.

После того, как они сделали несколько шагов внутри двора Патан сиял обувь. Люсинда поставила свои сандалии рядом с его. Он жестом велел ей подождать, пока проводил омовение.

— Во всех мечетях имеются канистры, потому что мужчины должны быть чистыми перед молитвой, — объяснил он, обмывая руки, ступни и лицо.

Он не сказал, нужно ли Люсинде следовать его примеру.

«Не очень-то он мне помогает», — подумала она.

С Патана все еще капала вода, когда он повел ее к небольшому зданию с побеленным куполом.

— Мы пришли к даргаху[42] Юсуфа Чистри, великого святого, — прошептал он.

При их приближении встали двое стариков. Им Патан отвесил низкие поклоны. Люсинда никогда не видела его таким почтительным и скромным. Старики бросили на нее взгляд, а потом весело посмотрели на Патана.

— Это правнучатые племянники святого, — тихо объяснил он. — Их семья ухаживает за гробницей.

Люсинда приложила сложенные ладони ко лбу.

Она стояла рядом с Патаном у двери усыпальницы, и ее глаза медленно привыкали к темноте внутри. Патан кивнул на две плоские плиты под куполом, каждая из которых была покрыта темно-зеленым бархатом. Там лежали цветы.

— Под большей похоронен Юсуф. Под меньшей его сын, который умер молодым, — лицо Патана было более серьезным и торжественным, чем она когда-либо видела. — Ты подождешь меня здесь?

Что ей еще оставалось?

— Конечно, — ответила она.

Патан опустился на колени и поцеловал порог, перед тем как зайти. За ним последовал один старик. Патан долго сидел рядом с большей плитой, а старик молча стоял рядом с ним. Люсинда задумалась, нет ли какой-то молитвы, которую бы ей следовало здесь прочитать.

Наконец Патан перебрался к подножию гробницы. Он встал на колени и засунул голову под бархат. Когда он снова появился, Люсинда увидела слезы у него в глазах.

Старый смотритель вздохнул, нагнулся над тканью, прикрывающей плиту, и поднял с нее несколько разбросанных цветков. Он обнял Патана и положил лепестки ему в руку. Патан съел их один за другим с таким почтением, как едят хлеб при причащении. Тем временем смотритель взял длинный веер из павлиньих перьев и прошелся им по надгробию святого, словно смахивал пыль.

Затем старик вышел из усыпальницы и жестом показал Люсинде, чтобы подошла поближе. Она бросила взгляд за его спину на Патана и увидела, как тот кивнул. Люсинда робко подошла к дверному проему, голым ногам было холодно на каменных плитах. Нежный ветерок обдувал ее лицо.

Затем старый смотритель коснулся ее головы веером. Воздух сильно пах розовым маслом, при каждом взмахе веера Люсинду окутывало новое облако запаха. Он был сладким и мускусным, словно от огромного количества роз. Люсинда удивилась собственной реакции: при каждом прикосновении она чувствовала все большую легкость, словно ее очищали от пыли, словно грусть смахивали с плеч. Старик склонил перед ней голову.

— Салям алейкум, — сказал он.

Патан научил ее мусульманскому приветствию.

— Алейкум салям, — ответила она.

Они обулись и молча пошли назад ко дворцу.

— Ты так поклоняешься святым, капитан? — спросила Люсинда.

— Нет, госпожа, — казалось, Патан тщательно обдумывал свой ответ. — Поклоняться — значит чувствовать расстояние. Но Бог недалеко. Он ближе к тебе, чем я сейчас, — с этими словами Патан протянул руку и прижал кончики пальцев к яремной вене Люсинды. Она почувствовала, как бьется ее пульс под его рукой. — Вот настолько Бог близок к тебе, госпожа.

После этого Патан отвел глаза, словно тоже почувствовал тепло, которое поднялось к ее лицу, и медленно опустил руку.