Даниэла Стил - Наперекор судьбе

Она приехала на виллу четвертого апреля. Приближалось время родов. Аннабелл двигалась с осторожностью, однако каждый день заходила в церковь, а потом любовалась зрелищем, открывавшимся с вершины холма. Жена Гастона, которую звали Флорина, убиралась в доме и время от времени готовила еду. По вечерам Аннабелл просматривала свои медицинские книги. Чувства, которые она испытывала к ребенку, были смешанными. Он всегда будет напоминать ей, что зачат против ее желания, в насилии и боли. Но, видно, так было предназначено судьбой. Может быть, связаться с родителями виконта и сообщить о случившемся? Нет! Она не станет этого делать. Если эти люди такие же бесчувственные и бесчестные, как их сын, она не хочет иметь с ними ничего общего. У ее ребенка будет мать; этого вполне достаточно.

В третью неделю апреля Аннабелл отправилась на прогулку. Как всегда, она зашла в церковь, грузно опустилась на скамью, полюбовалась панорамой из окна, потом поставила свечку за упокой матери и помолилась за здравие Джосайи. Она ничего не знала о нем вот уже два года. Где он, жив ли Генри? По-прежнему ли они в Мексике или вернулись в Нью-Йорк?

Она медленно шла к дому и вспоминала свою прошлую жизнь — мать, отца и Роберта, она словно ощущала их близость. К тому времени Флорина уже ушла. Аннабелл не стала ужинать, легла и мирно уснула, но, к собственному удивлению, проснулась после полуночи. Ее разбудила ломота в спине. Почувствовав острую боль в животе, она сразу поняла, что начались схватки. Сходить за врачом было некому, телефона в доме не было, но это Аннабелл не путало. Процесс был естественный, и она была уверена, что справится сама. Но когда схватки усилились, ее уверенность поколебалась. Какая жестокая судьба! Она страдала, зачиная ребенка, а теперь должна страдать снова, производя на свет плод краткой ненавистной связи. Она два года мечтала о ребенке Джосайи и никогда не думала, что родит младенца от насильника.

Схватки усиливались, Аннабелл корчилась и стискивала простыни, к утру она истекала кровью. Аннабелл казалось, что она тонет в море боли и вот-вот умрет. Она невольно вспоминала рассказы Горти о ее мучительных родах. Рано утром в дом вернулась Флорина, чтобы проверить, все ли в порядке. Пожилая женщина услышала громкие стоны и бросилась в спальню. Аннабелл была в кровати, не в состоянии вымолвить ни слова после схваток, продолжавшихся всю ночь. Она рожала уже восемь часов.

Флорина вошла в комнату, откинула покрывало и подложила под нее старые простыни, специально прибереженные для этой цели. Потом она успокоила Аннабелл, сказав, что все идет хорошо. Она уже видит головку младенца.

— Мне все равно, — еле выговорила Аннабелл. — Лишь бы поскорее все закончилось… — Флорина кинулась к себе и послала мужа за доктором. Но она не поддалась панике, эта женщина видела много родов и умела справиться с ситуацией.

Аннабелл кричала от боли, а Флорина прикладывала к ее лбу влажную салфетку, пахнущую лавандой. Аннабелл отстранила ее руку; каждое прикосновение было ей неприятно. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем явился доктор. Он принимал двойню у женщины, живущей неподалеку. Было два часа дня, но ребенок еще не показался, а Аннабелл мучилась все сильнее.

Доктор вымыл руки, осмотрел Аннабелл и успокоил ее.

— Все идет отлично, — подбодрил он пациентку, кричавшую при каждой новой схватке. — Думаю, к вечеру все закончится.

Аннабелл посмотрела на него с ужасом, понимая, что больше не выдержит ни минуты. Когда она заплакала, доктор строго сказал, что нужно тужиться.

— Тужьтесь, тужьтесь! — повторял доктор. Измученная Аннабелл упала на подушки, лицо ее стало красным как свекла.

Она сделала еще одно усилие, напряглась из последних сил, и в комнате наконец раздался незнакомый крик — крик ее ребенка. Аннабелл плакала, а Флорина облегченно вздохнула. Потом доктор перерезал пуповину, Флорина завернула младенца в простынку и одеяльце и передала матери. Это была девочка.

— Ох… она такая красивая… — По щекам Аннабелл струились слезы. У малышки были точеные черты лица. Доктор предсказал верно: Аннабелл родила в шесть часов вечера. Аннабелл рассматривала девочку и разговаривала с ней. Флорине предстояло обмыть роженицу, но это можно было сделать позже; пока что ее накрыли одеялом. Аннабелл с бесконечной нежностью прижала малышку к груди; материнский инстинкт сработал. Крошечный ангел, лежавший в ее объятиях, был ее единственным родным существом на этом свете и стоил каждого мига боли, которая теперь казалась несущественной.

— Как вы ее назовете? — с улыбкой спросил доктор. Да, у этой женщины нет мужа, но зато теперь у нее есть дитя.

— Консуэло, — ответила Аннабелл. — В честь моей матери. — Потом она наклонилась и бережно поцеловала дочь в макушку.

Это была не девочка, а само совершенство. Здоровая, веселая и покладистая. Ангел, упавший с неба в объятия своей матери. Аннабелл даже представить себе не могла, что так полюбит ее. В момент рождения все, что связывало дочку с ее чудовищем-отцом, исчезло. Она принадлежала Аннабелл и больше никому.

Аннабелл навестила доктора Громона в июле, сразу после начала второй битвы на Марне. Потери на фронтах продолжали расти. Аннабелл терзало чувство вины — в такое время и она должна была находиться возле раненых, а приходилось быть здесь, в спокойном Антибе.

Она по-прежнему намеревалась посещать медицинскую школу и надеялась договориться о возвращении. Перед посещением доктора Громона Аннабелл выстроила свою легенду. Она скажет, что вскоре после приезда в Виллер-Коттерет вышла замуж за британского офицера. Они держали свой брак в тайне, надеясь поехать в Англию и поставить в известность его семью, но ее муж погиб. Поскольку об их браке никто не знал, она решила сохранить свою прежнюю фамилию. Наследников мужского пола в ее семье после гибели брата не осталось, а ей не хотелось, чтобы род Уортингтонов исчез с лица земли. Это звучало, возможно, не слишком убедительно, но Громон то ли поверил ей, то ли сделал вид, что поверил. Он сказал, что девочка чудесная, и разрешил Аннабелл воспользоваться стоявшим на его участке маленьким флигелем, когда в сентябре начнется новый семестр. В школе осталось девять студентов, к которым в сентябре должны были присоединиться трое новеньких. Громон с грустью сообщил, что после отъезда семь ее бывших сокурсников погибли. Он обрадовался, увидев Аннабелл живой, здоровой и похорошевшей после родов. Теперь она выглядела еще более женственной; весной ей исполнилось двадцать пять. Она была готова снова приступить к учебе; Аннабелл ничуть не смущало, что она получит диплом только в тридцать лет. Ей хотелось, чтобы занятия начались как можно скорее. Но ждать оставалось недолго — до начала семестра оставалось шесть недель.

Она решила сохранить за собой дом в Антибе, куда собиралась наведываться при каждой возможности. Но требовалось, чтобы во время занятий за девочкой кто-то присматривал. Аннабелл наняла для этой цели девушку по имени Брижитт. Доктор Громон любезно разрешил им жить во флигеле за чисто номинальную плату. Казалось, все устраивалось как нельзя лучше.

В начале сентября Аннабелл, малышка и Брижитт разместились во флигеле, и на следующий день Аннабелл приступила к занятиям. Она была полна сил и надежд — возвращалась к своей любимой медицине, но теперь у нее была и горячо любимая Консуэло. К тому же теперь и ее профессиональный опыт значительно обогатился — работа фельдшером в Виллер-Коттерете дала ей многое.

Тяжелые бои продолжались весь сентябрь. В это время началась страшная эпидемия инфлюэнцы, бушевавшая как в Европе, так и в Штатах и не щадившая ни военных, ни штатских. Люди умирали тысячами; гибли и дети, и старики. А в конце месяца французы и американцы начали совместное наступление. Через несколько дней части генерала Дугласа Хейга штурмовали линию Гинденбурга и прорвали ее. Шесть дней спустя Австрия и Германия обратились к президенту Вильсону с посланием, предлагая заключить перемирие. Тем временем британские, американские и французские части продолжали преодолевать ожесточенное сопротивление и взламывать глубоко эшелонированную германскую оборону. Противостояние продолжалось еще пять недель.

Одиннадцатого ноября военные действия прекратились. Война, терзавшая Европу четыре с лишним года и стоившая пятнадцать миллионов жизней, закончилась.

Аннабелл слушала новости, держа на руках ребенка, и по ее щекам текли слезы.

Война закончилась, и нормальная жизнь начала медленно восстанавливаться. Мужчины возвращались в родные места, обзаводились семьями, возвращались к прежней жизни и работе. На улицах появились раненые и люди в инвалидных колясках, на костылях и протезах. Но эти люди были хотя бы живы. А тех, кто не вернулся, поминали и оплакивали. Аннабелл часто вспоминала своих бывших сокурсников, погибших на фронте. Она вспоминала не только Марселя, но и Руперта, который изводил девушку в первые месяцы учебы, а потом стал ей добрым другом.

Стали прибывать новые учащиеся, и к весне в школе было уже шестьдесят студентов — серьезных, целеустремленных, желавших стать врачами и приносить пользу людям. Аннабелл продолжала оставаться единственной женщиной в школе. Студенты обожали ее дочь. На первом дне рождения девочки присутствовали все студенты школы. На следующий день малышка сделала свой первый шаг. Она была всеобщей любимицей, и даже суровый доктор Громон таял, увидев ее. Когда Консуэло исполнилось семнадцать месяцев, Аннабелл окончила второй курс.

Медицинская школа стала гостеприимным домом как для Аннабелл, так и для Консуэло; шестьдесят добрых дядюшек были готовы исполнить любой ее каприз. Они делали девочке маленькие подарки, играли с ней, брали на руки или качали на коленях. Консуэло росла чудесным и ласковым ребенком.

Когда хозяева все же решили продать виллу в Антибе, Аннабелл пришлось отказаться от нее. Прощаться с Флориной и Гастоном было жаль, но Брижитт оставалась с ней. Флигель для троих был вполне достаточен.

Иногда Аннабелл следила за подраставшей Консуэло и снова задумывалась о том, не стоит ли связаться с семьей виконта. Теперь у нее был собственный ребенок, и она лучше понимала психологию родителей. Может быть, они захотят поддерживать связь, с дочерью убитого сына… Но она не могла заставить себя сделать это. Мысль с кем-то делить ребенка была нестерпима. Девочка настолько была точной копией матери, словно никто другой к ее рождению отношения не имел. Все, кто видел малышку, говорили, что она — вылитая Аннабелл.

Дни учебы в медицинской школе летели стремительно. Аннабелл была так поглощена учебой, что сама была удивлена, когда окончила последний семестр.

Аннабелл получила диплом врача, когда ей исполнилось тридцать. А Консуэло в апреле исполнилось пять. Расставаться со школой было так же тяжело, как и в свое время оставить родной дом. Она испытывала радость и грусть одновременно. Аннабелл приняла решение уехать в Париж и использовать для этого свою связь со старейшей больницей города — Отель-Дье-де-Пари, расположенной на острове Сите, неподалеку от Нотр-Дам. У нее была мечта открыть собственный врачебный кабинет. Аннабелл надеялась работать с доктором де Брэ, но тот умер прошлой весной. А за месяц до получения диплома оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с домом. Президент отцовского банка прислал ей письмо и сообщил, что Джосайя умер в Мексике в феврале, а Генри Орсон вскоре после своего друга. Клерк, который вел дела Аннабелл, решил, что ей следует об этом знать, и переслал ей письмо, оставленное Джосайей. Миллбэнку было сорок девять лет.

Сообщение о его смерти и письмо повергли Аннабелл в глубокую грусть. Со времени ухода Джосайи и ее отъезда в Европу прошло восемь лет, а со времени их официального развода — семь. Письмо было нежным и грустным. Джосайя написал его незадолго до своего конца. Сообщал, что в Мексике они с Генри были счастливы, но он всегда думал о ней с любовью, жалел о несчастьях, которые на нее навлек, и надеялся, что она тоже будет счастлива и когда-нибудь простит его. Читая письмо, Аннабелл испытывала странное ощущение, что мира, в котором она выросла и жила с Джосайей, больше вообще не существует. Она живет во Франции, у нее есть ребенок и профессия. Мосты давно сожжены. В Штатах у нее остался только ньюпортский коттедж, пустующий уже восемь лет и поддерживаемый усилиями преданных родительских слуг. Аннабелл сомневалась, что когда-нибудь увидит его снова, но продавать дом, тем не менее, не хотела. Во-первых, у нее не хватало на это духу; во-вторых, в этом не было необходимости. Родительского наследства им с Консуэло хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Конечно, однажды она соберется с силами и продаст коттедж, но сейчас этого делать не станет. Она не могла на это решиться точно так же, как не могла решиться связаться с родителями покойного виконта. Они с Консуэло жили в собственном мире, обособленном и вполне достаточном для них обеих.