Индия Эдхилл - Наследница царицы Савской

«Алит. Доченька».

Алит, плод ночи полнолуния, проведенной в храме с незнакомцем. Божественное золотокожее дитя, само совершенство. Ее воспитали как достойную преемницу всех цариц, что пришли и ушли до нее. И она принялась ревностно исполнять свой долг.

Более ревностно, чем следовало бы. Билкис долго не позволяла единственной дочери брать себе мужчину, ведь это привело бы к родам и связанным с ними опасностям. Но в конце концов Билкис пришлось покориться необходимости. «Мама, разве будет у тебя внучка, если у меня не родится дочь? Ты слишком беспокоишься за меня. Верь Аллат, как верю я».

В этой вере Алит жила и умерла. Билкис сидела рядом с ней, держала ее за руку, пока из дочери вытекала кровь, а вместе с ней и жизнь, и лгала, чтобы не поколебать ее веру.

– Не плачь, мама. Я родила девочку для Савского царства. Я ведь говорила тебе, что нужно верить нашей госпоже Аллат. – Дочь легонько сжала ее руку слабым движением, похожим на прикосновение мотылька к цветку. – Здорова ли наша девочка?

– Да, – улыбнулась дочери Билкис. Она наклонилась и поцеловала ее холодный лоб. – Алит, твоя девочка – само совершенство.

– Я не сомневалась. Ваалит, моя маленькая богиня, будущая царица…

Алит умерла, так и не узнав, что ее новорожденная дочь еще до нее ушла в предрассветную тьму. Билкис молилась, чтобы тень дочери простила эту ложь.

После смерти Алит остались только два человека, в чьих жилах текла царская кровь, – Рахбарин, сын Саджахиры, и сама Билкис.

«В наших руках будущее. Мы с Рахбарином в ответе за него. Мы не можем предать идущих за нами», – так поклялась Билкис.

И вот сейчас, глядя, как спокойно перекатываются бледно-зеленые валы, она почувствовала, что на душе становится легче. «Как будто волны унесли прочь мои годы, а морской ветер развеял тревоги». Впервые за много лет она позволила себе вспомнить, о чем мечтала девочкой: «Путешествовать по огромному миру в поисках мудрости…»

Но ее сковывал долг, и пришлось оставить детские надежды, запереть их глубоко в сердце. Ведь сложила же она свои игрушки в деревянный ларец, опустив крышку. А теперь наконец ей велели открыть свое сердце и пойти за давно забытой мечтой.

«Столько моря и неба!» Если долго смотреть на одно из них, начинало рябить в глазах и разум разлетался на тысячу сверкающих бесконечностей.

Море затягивало. Вглядываться в его глубины – медленно падать в безмятежность и темноту. Следовать за солнечным светом по чистой водной глади, скользить сквозь кристальную прозрачность в голубые тени, во тьму, лежащую в глубинах. Погружаться вниз, к костям моряков, покорившихся солнечному зову морского ложа, навсегда уснуть в синем сумраке.

Отведи взгляд от обманчивого моря, подними глаза к небу, устремись вверх, кружись, невесомая, вместе с ветром и облаками, в высоте небес. Следуй за солнечным светом, пока очарованные им глаза не ослепнут от слез, пока не сбросишь оболочку плоти, прикованную к твердой деревянной палубе медленно плывущего корабля.

«Столько моря и неба! Столько соблазнов…» Но она всегда одергивала себя на краю бездны. Море и небо зря манили ее, обещая сладкий вечный отдых. «Я не могу». Разные соблазны лежали на ее пути, но она не могла отказаться от своего долга перед страной и народом. «Я их мать, их царица. Я не могу их оставить.

Даже если их оставила богиня.

Или богиня оставила только меня?

И за что? Я всегда служила ей должным образом. Она знает, что я пыталась!»

Но в этом детском возмущении крылось признание истинного греха: она не могла верить.

«Как я могу верить, что Аллат держит нас в ладонях, если я смотрю в будущее и вижу лишь горе? Чем станет царство без наследницы? Руинами! Очередной страной слабых людей, добычей чужаков, которые следят за нами хищным взглядом».

Ведь Утренняя Страна, Царство Пряностей – бесценное сокровище, мечта всех правителей. И лишь сила позволяла хранить это сокровище. Но достаточно одной-единственной трещины на стене, защищавшей от мира, и сокровища Савского царства станут добычей жестоких дикарей.

«Не могли же сто поколений цариц хранить страну лишь для того, чтобы из-за моей слабости все было потеряно. Не важно, какую цену мне придется заплатить…»

Не важно, какую цену придется заплатить за наследницу, Билкис была готова на все.

«Мне все равно, что придется сделать, – идти босиком на край земли, смиренно склониться перед царем Соломоном и всеми его придворными, солгать моему народу и богам. Я пройду любое испытание».

Она без колебаний заплатила бы любую цену за будущее Савского царства. Отказалась бы от любви, радости, надежды. От самой жизни, если следовало принести эту жертву. Лишь одного она не могла помыслить, лишь одного будущего не могла принять.

Поражения.

Песнь Ваалит

В детстве ничто при дворе отца не удивляло меня. Ведь моим отцом был Соломон Премудрый, царь Израиля, Иудеи и многих других земель, а цари неподвластны законам, которые управляют нижестоящими людьми. По крайней мере, так меня учили бабушки. Каждая из троих – на собственный лад.

Не удивляло меня и то, что у меня было три бабушки, когда другие дети имели лишь по две. И то, что у меня так много мачех, – ведь цари должны заключать множество хорошо спланированных союзов. Я видела мир сквозь сияющую пелену детства, в котором исполнялись малейшие мои прихоти. Пока мой отец не женился на колхидской царевне. Этот брак не просто скрепил еще один союз и открыл очередной жизненно важный торговый путь для нашего царства, он еще и бросил слишком многое на чашу весов, которые отец пытался удержать.

И он сорвал с моих глаз пелену детства. С того дня я уже не могла смотреть и не понимать. И с каждым днем я все меньше готова была довольствоваться положением единственной лелеемой царской дочери. Но кем я хотела стать – этого я тогда не знала.

Колхидская царевна опаздывала. Мы прождали все утро в женской галерее над большим тронным залом, а ее и близко не было видно. Я, непоседа, вытащила клубок алого шелка и начала играть со своей служанкой Нимрой в «кошкину люльку». Ее пальцы порхали ловко, а я плела замысловатые сети, которые потом с трудом распутывала.

Там собрались и все мои мачехи. Ожидая, они коротали время, каждая на собственный лад. Некоторые сплетничали, некоторые перебирали пряди волос, украшения или складки платья. Одна-две играли, как мы с Нимрой. Царица-египтянка Нефрет слушала, как служанка вполголоса что-то читает ей со свитка. Царица Наама сидела с неподвижным лицом, не шевелясь и не желая нарушать безупречный рисунок складок своего покрывала и линий прически. Царица Меласадна ласкала одну из своих крошечных белых собачек, не обращая внимания на возмущенные взгляды тех жен моего отца, которые соблюдали суровые законы нашего Бога. Госпожа Лиоренда сидела спокойно, двигая лишь кончиками пальцев, когда поглаживала цветы, которые держала в руках. Время от времени она перемещала бутон и сравнивала его цвет с соседними. Македа, тихая и темная, словно полночь, скрывала свои мысли за позолотой опущенных век. Двора пряла, и я жалела, что не взяла свое веретено, чтобы занять беспокойные руки.

Нимра в очередной раз освободила мои пальцы из переплетений алых шелковых нитей. Сквозь решетку из кедрового дерева я посмотрела вниз, туда, где на Львином троне восседал мой отец. При дворе собралось множество пышно одетых людей, но мой отец затмевал их всех. Как и подобает царю-жениху, он оделся в багрец и пурпур с золотой бахромой. Корона Израиля, золотая, с безупречными изумрудами, покоилась на его голове. В руках он держал скипетр со львиной головой – подарок, полученный от скифского царя после женитьбы на его сестре.

Первосвященник Садок сидел на скамеечке возле отцовского трона. Садок стал первосвященником задолго до того, как я родилась; он давно состарился и не смог бы долго стоять. Этим измерялась доброта моего отца – он позаботился о старом Садоке и разрешил ему сидеть во время царских приемов. Все остальные должны были стоять – царский военачальник, стража, иноземные послы, другие священники, придворные, царевичи. Даже мой брат Ровоам. И, хотя он стоял далеко, я видела, что лицо его искажает мрачная гримаса. Наследнику давно стало скучно, и он не заботился о том, чтобы это скрывать. Справедливости ради следует сказать, что к тому времени уже никто из моих братьев не мог спокойно ждать. Мальчики от природы нетерпеливы.

На брата я смотрела недолго. Мой взгляд, словно сокол, искал более приятной добычи. И вот я увидела его, опиравшегося на гладкую колонну из кедрового дерева – по задумке моего отца лес таких колонн раскинулся вокруг большого тронного зала. Тот, на кого я смотрела, носил длинную прическу – локоны спадали ему на спину, а один завиток, перекинутый через плечо, вился на фоне полуобнаженной груди: черное дерево и мед. Его бедра облегала юбка из мягкой синей кожи, расшитой золотыми пчелами, а талию обхватывал позолоченный кожаный пояс шириной в две ладони. Старомодный наряд, но почему-то на Аминторе Критском он выглядел щеголевато. А придворная знать казалась неуклюжей и скованной несколькими слоями дорогих тканей. И все они держали в руках свитки, таблички, золотые или серебряные кубки. У Аминтора в руке была лишь дамасская роза, красная, словно кровь.

Я восхищалась Аминтором – он всегда оставался собой и выглядел так, словно ему просто нравится жизнь сама по себе. Остальные мужчины мрачно хмурились, ожидая очередную царскую невесту, Аминтор же глядел на всех так, словно царь и весь его двор собрались лишь для того, чтобы он мог их рассмотреть. Да, его бесстрашным смехом я восхищалась еще больше, чем красивым лицом. И свобода его притягивала меня так сильно, что иногда я задумывалась, не хочу ли от Аминтора большего, чем готова признаться даже собственному зеркалу.

Пока я разглядывала Аминтора, он сквозь толпу придворных посмотрел вверх, на женскую галерею, и его взгляд словно бы проник сквозь решетку прямо мне в глаза. Издалека точно нельзя было сказать, но мне показалось, что он подмигнул. Я увидела ясно, что он улыбнулся и поднес маленький пурпурный бутон к губам.

Я знала, что Аминтор не мог меня видеть, но краска бросилась мне в лицо. Я отвела от него глаза и посмотрела на отцовский трон. Отец рассеянно гладил львиную голову, украшавшую скипетр. Как и брат, он начинал терять терпение. На миг я задумалась о том, какие мысли одолевают его, пока он ждет очередную жену. Затем Нимра снова накинула мне на пальцы паутинку алых нитей, и, стараясь сохранить сеть ровной и туго натянутой, я забыла о менее важных вещах.

В конце концов, что может значить для царя Соломона еще одна жена?

Соломон

«Все женщины начали казаться мне одинаковыми». Соломон знал, что это несправедливо, что каждая женщина обладает собственным очарованием, красотой и мудростью. И новая невеста, которую он ожидал, – тоже. Но к тому времени он приветствовал уже стольких невест, повидал стольких увешанных украшениями наложниц, что все разрисованные лица сливались между собой. Ради интересов царства и торговли заключались союзы, скрепленные словом и плотью. Можно ли лучше проявить покорность его власти, чем отдав ему женщину царской крови?

«И вот я здесь, жду очередную женщину, когда сорок других дел требуют моего внимания». Но Соломон всегда восседал на Львином троне, чтобы приветствовать каждую следующую женщину, поручаемую его заботам, чтобы при всем дворе показать, как он рад ей, и теперь он не мог прервать традицию, не нанеся тяжкого оскорбления. «Хотя эта невеста окажется точно такой же, как все остальные, скажет те же самые слова. Нет. Так думать нельзя. В конце концов, у меня много жен, а у них лишь один муж. И эту следует встретить с почетом».

Но не с любовью. Любовь принадлежала его первой жене, возлюбленной его сердца. И не предназначалась для других.

А вот уважения могла ожидать каждая женщина.

И потому царю Соломону приходилось ждать во всем своем великолепии на Львином троне, охраняемом дюжиной огромных свирепых зверей из чистого золота, хотя солнце приближалось к зениту, а новой царской невесты все не было видно. К этому времени колхидскому каравану уже следовало бы приблизиться к воротам Иерусалима, чтобы успеть пройти по городским улицам, пока солнце еще светило ярко. А теперь процессия новой царицы не сможет предстать во всем великолепии…

– Но это не наша вина, царь мой и господин! Мы сто раз предупреждали их, что нужно отправиться в путь рано, чтобы успеть в назначенный час. Но ничто не могло их поторопить, они ждали собственных знамений и откладывали без конца, пока царевна приносила жертвы своим богам. А теперь цветы завяли, люди потеряли терпение, и… – говорил дворцовый управляющий.

– Довольно, Ахисар, никто тебя не обвиняет, – прервал его царь, подняв руку, – и я меньше всех, а теперь успокойся. – Царь улыбнулся. – Терпение – это добродетель.